Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова - Виктор Мануйлов

8 июля. Вечером Лермонтов и его друзья дали пятигорской публике бал в гроте Дианы возле Николаевских ванн.

РА, 1874, кн. 2, с. 684–687; PA, 1889, кн. 2, с. 316; PC, 1892, т. 73, кн. 3, с. 766–769; Щеголев, вып. II, с. 196–200; ЛН, т. 58, 1952, с. 468 и 475.

«Гвардейская молодежь жила разгульно в Пятигорске, а Лермонтов был душою общества…

«В июле месяце молодежь задумала дать бал пятигорской публике… Составилась подписка, и затея приняла громадные размеры. Вся молодежь дружно помогала в устройстве праздника, который 8 июля и был дан на одной из площадок аллеи у огромного грота, великолепного украшенного природой и искусством… Лермонтов необыкновенно много танцевал, да и все общество было как-то особенно настроено к веселью». (Н. И. Лорер. Записки декабриста. Соцэкгиз, М., 1931, с. 258).

«Мы сговорились, по мысли Лермонтова, устроить пикник в нашем обычном гроте у Сабанееевских ванн… На это князь <Владимир Сергеевич Голицын> предложил устроить настоящий бал в казенном Ботаническом саду. Лермонтов заметил, что не всем это удобно, что казенный сад далеко за городом и что затруднительно будет препроводить наших дам, усталых после танцев, позднею ночью обратно в город. Ведь биржевых-то дрожек в городе было 3–4, а свои экипажи у кого были? Так на повозках же тащить? „Так здешних дикарей учить надо!“ — сказал князь. Лермонтов ничего ему не возразил, но этот отзыв князя Голицына о людях, которых он уважал и в среде которых жил, засел у него в памяти, и, возвратившись домой, он сказал нам: „Господа! На что нам непременно главенство князя на наших пикниках? Не хочет он быть у нас, — и не надо. Мы и без него сумеем справиться“. Не скажи Михаил Юрьевич этих слов, никому бы из нас и в голову не пришло перечить Голицыну; а тут словно нас бес дернул. Мы принялись за дело с таким рвением, что праздник вышел — прелесть». (Н. П. Раевский. Рассказ о дуэли Лермонтова. Запись В. Желиховской. «Нива», 1885, № 7, с. 167–168).

9 июля. Чешский писатель В. Ганка на титульном листе сборника своих песен сделал дарственную надпись: «Г-у Лермонтову по перечитанию его стихотворений. Прага ческа, 9 юлия 1841. Вацлав Ганка». Этот подарок чешского поэта до Лермонтова дойти не успел.

Подлинник хранится в Библиотеке ИРЛИ (22 2/29); ср.: Описание ИРЛИ, с. 167; воспроизведение см.: ЛН, т. 43–44, 1941, с. 155.

12 июля. Подорожная, выданная Лермонтову 10 мая 1841 г. в Ставрополе, явлена к выезду в Пятигорском комендантском управлении и в книгу под № 40 записана плац-адъютантом Сидери.

ИРЛИ, ф. 524, оп. 3, № 16, л. 81; воспроизведение см.: ЛН, т. 43–44, 1941, с. 78.

13 июля. Столкновение между Лермонтовым и Мартыновым на вечере в доме Верзилиных.

РА, 1872, кн. 1, с. 209–210; PA, 1889, кн. 2, с. 316; PC, 1892, т. 73,кн. 3, с. 766–767; Щеголев, вып. II, с. 201–206.

«13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин, и порешили не ехать на собрание, а провести вечер дома… М<ихаил> Ю<рьевич> дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин…, и принялись они вдвоем острить свой язык à qui mieux <наперебой>… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его „montagnard au grand poignard“32 (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово „poignard“ разнеслось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: „Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах“, и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на мое замечание „язык мой — враг мой“, М<ихаил> Ю<рьевич> отвечал спокойно: „Ce n’est rien; demain nous serons bons amis“.33 Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что, когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: „Что ж, на дуэль что ли вызовешь меня за это?“ Мартынов ответил решительно: „Да“, и тут же назначили день». (Э. А. Шан-Гирей. Воспоминания о Лермонтове. РА, 1889, т. 2, с. 315–316).

14 июля. Поездка Лермонтова в Железноводск.

PC, 1892, т. 73, кн. 3, с. 767–768; ИВ, 1892, т. XLVIII, кн. 4, с. 85.

15 июля. Лермонтов купил пять билетов по 50 копеек на ванны № 12 в Железноводске.

№№ билетов: 212, 213, 214, 215 и 216. См. аннотацию к дате 8 июля 1841 г.

15 июля. Утром к Лермонтову в Железноводск из Пятигорска приехали в коляске Обыденная и Екатерина Быховец, которых сопровождали верхами юнкер Бенкендорф, И. Д. Дмитревский и Л. С. Пушкин. Пикник в шотландской колонии Каррас.

PC, 1892, т. 73, кн. 3. с. 766–767. (См. запись под датой 5 августа).

15 июля. От 4 до 6 час. пополудни. «Всю дорогу из Шотландки до места дуэли Лермонтов был в хорошем расположении духа. Никаких предсмертных разговоров, никаких посмертных распоряжении от него Глебов не слыхал. Он ехал как будто на званый пир какой-нибудь. Все, что он высказал за время переезда, это сожаление, что он не мог получить увольнения от службы в Петербурге и что ему в военной службе едва ли удастся осуществить задуманный труд. «Я выработал уже план, — говорил он Глебову, — двух романов: одного — из времен смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем и развязкой в Вене, и другого — из Кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, Персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране, и вот придется сидеть у моря и ждать погоды, когда можно будет приняться за кладку их фундамента. Недели через две уже нужно будет отправиться в отряд, к осени пойдем в экспедицию, а из экспедиции когда вернемся! ..».

П. К. Мартьянов. Дела и люди века, т. II. СПб., 1893, с. 93–94.

В рецензии на второе издание «Героя нашего времени» в конце лета — начале осени 1841 г. В. Г. Белинский писал: «Беспечный характер, пылкая молодость, жадная впечатлений бытия, самый род жизни — отвлекали его <Лермонтова> от мирных кабинетных занятий, от уединенной думы, столь любезной музам; но уже кипучая натура его начала устаиваться, в душе пробуждалась жажда труда и деятельности, а орлиный взор спокойнее стал вглядываться в глубь жизни. Уже затевал он в уме, утомленном суетою жизни, создания зрелые; он сам говорил нам, что замыслил написать романическую трилогию, три романа из трех эпох жизни русского общества (века Екатерины II, Александра I и настоящего времени), имеющие между собою связь и некоторое единство, по примеру куперовской тетралогии, начинающейся „Последним из могикан“, продолжающейся “Путеводителем в пустыне“ и „Пионерами“ и оканчивающейся „Степями“» (Белинский, АН СССР, т. V, с. 455).