Каменный пояс, 1976 - Александр Коваленко

Так бывает, когда смотришь картину старого мастера. Вроде, все чувствуешь, понимаешь, и сердце твое уже давно дрогнуло и забилось в восторге, но разум тебя тревожит, нашептывает — здесь еще что-то есть, самое высшее, дорогое, а ты прошел, не увидел. И эта недоступность, немыслимость еще больше влекут к себе и волнуют, как волнует любая тайна. И ты снова глядишь на картину, и ты снова в каком-то сне и экстазе — и тебе хочется перемен в себе, какого-то внезапного обновления. Такое бывает и когда смотришь на монгольский ковер…

Дуламсурэн, конечно, неграмотная. Ведь до революции монгольская женщина не могла прикоснуться к книге. Это считалось страшным грехом и влекло проклятие. Зато широко жило устное творчество — песни, предания. Вот и Дуламсурэн много знает. Она знает и Нацагдоржа, слышала и про современных поэтов за свою долгую жизнь. Такую долгую жизнь!.. И если б жил теперь Нацагдорж, он все равно годился бы только в сыновья старой женщине. Поэту бы исполнилось теперь всего семьдесят. И он бы с полным правом мог сказать о нашей Дуламсурэн — «Красавица степей монгольских, меня ты пеленала, мать…»

Сын у Дуламсурэн работает в родном совхозе Борнуур. И в этих местах прошла жизнь самой Дуламсурэн. Но, конечно, мы сказали условно, что жизнь прошла. С этим не согласна, как-то радостно не согласна и сама Дуламсурэн.

— Живу давно, а все мало. Хорошо бы научиться читать! Да! — подтверждает она громким веселым голосом и такими же глазами смотрит поочередно на нас — гостей из Кургана, на секретаря парткома совхоза товарища Чултэма, на нашего переводчика товарища Дэмбэрэлдаша. Глаза ее ищут сочувствия, понимания. Ее мудрый пытливый ум давно страдает из-за того, что люди, которые родились много позже ее, давно уже прошли школы и институты, и люди эти свободно читают книги и рассуждают о Нацагдорже, словно он был им самый близкий товарищ. А почему она не читает, старая Дуламсурэн?!.

Но вот и наступил час прощания, самый тяжелый час. Глаза ее наливаются темным, потом откровенно влажнеют, и в них начинается горе. Особое горе: ей жаль гостей, жаль долгой тихой беседы, жаль себя, что говорила мало, нескладно и, наверное, утомила. Но как ты ошиблась, родная Дуламсурэн! Ведь и нам не хотелось прощаться, ведь и у нас было грустно и тяжело на душе. Все доброе быстро проходит. Прошли и эти часы. Дуламсурэн взглянула на мой блокнот.

— Много же написал. А хорошо написал? У нас каждый учится — не забудь…

Не забуду, родная Дуламсурэн. Все доброе быстро проходит, но все равно остается. В памяти, в журналистских блокнотах, в надеждах. И потом еще часто в наших дорогах — на встречах в госхозах и в средних школах, в чудесном белокаменном Улан-Баторе и в нашем побратиме — Дзуун-Моде — мне все чудилось, представлялось твое лицо. И я обещал тебе, обещал через дальние расстояния, что обязательно выполню твой наказ и расскажу, как учатся твои внуки, как они почитают книгу, как почитают дружбу…

Эти проникновенные слова дружбы написаны на огромном красном полотнище над входом в среднюю школу Дзуун-Мода. И обращены они были к нам, гостям из Кургана. Трудно, невозможно сдержать волнение. Кажется, что само время остановилось. Наверное, потому порой такими долгими представляются минуты, секунды, ведь именно в эти мгновения человек думает, вспоминает о целых годах, и все лучшее, огромное в этих годах встает разом и подчиняет, командует человеком — и он благодарит судьбу за эти мгновения! И чем больше их — тем богаче судьба, тем счастливей… Вот о чем я подумал, когда читал приветствие в честь гостей из Кургана. Красное полотнище трепыхалось под ветром, и этот ветер, не по-осеннему теплый, дул из-за гор, может быть, он начинался где-нибудь в нашей Сибири — в стороне далекой, Иркутской, и здесь, над вершинами Дзуун-Мода, соединялся с монгольским ветром, соединялся с запахом осенних гор и предгорий — и потом уже, теплый, ласковый, как бы заново рожденный, трогал наши волосы, лица и уносился дальше, туда, где стояли у горизонта наши заповедные горы Дзуун-Мода. Эти горы стали уже родными, близкими, «нашими». Через час такой же родной стала школа.

Высокие просторные классы, кажется, забрали к себе все монгольское солнце. Это солнце нарисовано и на стенах, и на картах, оно в глазах самых маленьких — первоклашек. На всех этажах — много, очень много этого солнца, оно идет за нами и в пионерскую комнату, и в мастерские, и постепенно мы перестаем удивляться и привыкаем. Перестаем…

А ведь солнце пришло в школы только в годы народной власти. С больших трудов, испытаний вели отсчет эти годы. Вначале школы, как и больницы, размещались в юртах, зато обучение стало бесплатным, Первые начальные школы открылись в Урге, Алтан-Булаке, Улясутае. Открылись они и в дальних кочевьях. Детей обучали родному языку, арифметике, географии и другим предметам. Не хватало учителей, сказывалось наследие целых столетий. Были среди матерей и отцов такие, которые не отпускали детей в эти первые школы — хотелось задержать детей при хозяйстве. Но шли годы, и семейные привычки менялись. Школьное дерево набирало силу, и скоро оно покрылось зеленью, да такой раскидистой, такой буйной, что на пример Монголии стали ссылаться и в других странах.

Сейчас аттестаты о среднем образовании висят на самом видном месте в юртах и в коммунальных квартирах. Они не спрятаны, как это обычно бывает, в глухие портфели и чемоданы, они — всегда на виду, чтобы младшие дети брали пример со старших и подражали им. Так заведено в каждой семье — это стало традицией, правилом и нельзя переступить это правило.

Однажды мы проснулись в Дзуун-Моде от пронзительной тишины. За окнами плыли тучи, валился тяжелый снег. А потом прекратился снег. И встало солнце, и заиграли вершины. За что эта радость, за что же?.. А потом уж совсем не отойти от окна. К большому белому зданию школы стали собираться странные верховые. На лошадках сидели женщины-матери, а за спиной у них — ребятишки. У ребятишек — портфели. Мы смотрели на них, смотрели во все глаза. И уж только потом узнали, что это самые младшие — первоклассники собирались в родную школу. Ночью выпал глубокий снег, и родители их не отпустили пешком. На лошадях быстрей и удобней. Так и осталось в памяти: маленькая проворная лошадка с двумя седоками, и рядом — белый, ослепительно белый снег. Его выпало много, он глубокий, тяжелый, рассыпчатый, но лошадка не унывает — она спешит, приседает на задние ноги — лишь бы не опоздать. Ведь двери школы уже открыты. И опять вспомнил столетнюю Дуламсурэн: «Живу давно, а все мало. Хорошо бы научиться читать!..»

Нет, не пришлось поучиться Дуламсурэн. Зато учатся внуки!

Да, Времена Великих Начал — школьные годы! Стране нужны образованные чабаны и мелиораторы, медицинские сестры, знающие мастера-полеводы. Поэтому в школах, где мы бывали, всегда — отличные мастерские. Особенно интересны кабинеты сельского хозяйства. Такой кабинет хорош и в средней школе Дзуун-Мода, и в госхозах Борнуур и Батсумбэр. В нем есть все: от образцов почв Монголии до самых древних орудий труда. Школьник должен почувствовать своим воображением, как жил в далеком прошлом простой труженик — арат, какие он вынес невзгоды и испытания. Вынес и сохранил достоинство человека. А это ведь так непросто — выстоять в темных тисках нужды и сохранить достоинство. И уж совсем непросто овладеть современными сельскохозяйственными машинами. Ведь именно такую задачу ставит учебный кабинет.

Над входной дверью непременно висит табличка, на ней подпись ответственного лица из министерства. Табличка означает, что кабинет соответствует техническим нормам.

Да, права была старая Дуламсурэн, когда тосковала о книге, о школе. Теперь только в Центральном аймаке работают более 600 учителей, а в 30 аймачных общеобразовательных школах учатся 13 тысяч детей.

Но что цифры! Важнее судьбы… Сейчас в аймаке существует незримое правило, по которому каждый руководитель высшего и среднего звена должен иметь диплом о высшем образовании. И это правило проводится в жизнь.

Никогда не забудется, как знакомились с сельскохозяйственным объединением «Авдархангай». Все бригадиры здесь, работающие в отарах, — с высшим образованием! Уместно напомнить, что бригадиры — это всего лишь руководители среднего звена, наверное, им хватило бы для работы средней школы или техникума, но разве есть пределы для человека! Например, для такого, как Лханаажав — председателя этого объединения. Он имеет два диплома — два высших образования. Два высших — и все равно не успокоился. Сейчас он пишет кандидатскую диссертацию, которую назвал «Организация труда в чабанских бригадах». Его консультируют ученые из Академии наук. «У нас каждый учится, не забудь…»

Не волнуйся, Дуламсурэн, — такое разве забудешь? Вот беседует с нами Г. Хаянхярваа, секретарь парткома госхоза Батсумбэр: