Железный крест - Камилла Лэкберг

Мартин с тяжким вздохом кивнул, даже не кивнул, а медленно наклонил голову. Мельберг прав. Нет ничего, что бы противоречило признанию самого Германа Юханссона. Единственный отпечаток чужого пальца. И если Мельберг прав насчет дочерей, то ему уже крыть нечем…

Он остановился на пороге и хлопнул себя по лбу.

Нет, из него и в самом деле никудышный следователь. Как он мог забыть самое главное! Идиот! Педерсен же нашел у нее под ногтями кровь и кожный эпителий! Значит, она сопротивлялась, боролась за жизнь и наверняка поцарапала убийцу, и не слегка, а как следует. К тому же кровь можно проверить на ДНК.

Он повернулся к Мельбергу.

— Педерсен сказал, что она прилично поцарапала убийцу.

— А у мужа есть царапины? — мгновенно спросил Мельберг.

— Мы должны навестить Германа.

— И немедленно, — поощрил его Мельберг. — Возьми с собой Паулу! — крикнул он вслед чуть не вприпрыжку убежавшему Мартину.

Последние дни он ходил по дому на цыпочках. Никто не верил, что из этого что-то получится. Матери ни разу до этого не удавалось продержаться хотя бы сутки. После того как папаша сдернул, она пила ежедневно. Он почти и не помнил, какой она была до этого, но сохранившиеся смутные воспоминания, вернее, обрывки воспоминаний казались ему радостными.

А сейчас у него появилась надежда. И с каждым часом она росла, даже с каждой минутой. Мать отвратительно выглядела, ее все время била крупная дрожь, она избегала встречаться с ним взглядом, стыдилась, что ли… Но она была трезва. Пер обшарил весь дом — ни одной бутылки. Он прекрасно знал все ее заначки. Иногда ему даже странно было — зачем она это прячет? Поставила бы на буфет, и так все известно.

— Я приготовлю что-нибудь поесть, — тихо сказала она, искоса глянув на Пера.

Они ходили друг вокруг друга едва ли не крадучись, как два насмерть перепуганных зверя, которые впервые встретились и еще не знают, как все повернется. Да так оно и было. Он так давно не видел мать трезвой, что даже не знал, какая она, если не пьет. А она не знала его. И не могла знать — алкогольный туман отфильтровывал все, что не имело прямого отношения к главной цели — удержать этот туман, не дать ему рассеяться. Они были чужими людьми, много лет проведшими под одной крышей, и теперь присматривались друг к другу с настороженным интересом.

— Спагетти с мясным соусом, — сказала она, доставая из холодильника фарш. — От Франца что-нибудь слышно?

Пер не знал, что и ответить. Вот уже много лет ему было категорически запрещено общение с дедом, а когда дошло до дела, не кто иной, а именно дед спас положение. Пусть хоть временно.

Карина заметила его колебания.

— Все нормально. Челль пусть говорит что угодно. Можешь общаться с Францем. Только… — Она панически боялась сказать что-то не так и погубить намечающийся контакт с сыном в зародыше. — Знаешь, я не возражаю… Он первый сказал то, что надо было сказать. Благодаря ему я поняла, что… — Нож, которым она резала лук, замер в воздухе. — Я поняла, что все надо менять. И за это я ему благодарна по гроб жизни. Но ты должен мне обещать… не встречаться с людьми в его окружении.

Она смотрела на сына не отрываясь, и глаза ее медленно наполнялись слезами.

— И я не могу ничего обещать. — Губы ее дрожали. — Пойми… это так трудно. Каждый день труден, каждый час… каждая минута. Я только могу обещать постараться. Хорошо?

Пер вдруг почувствовал, как в груди его что-то начало оттаивать. Единственное, о чем он мечтал все эти годы, особенно первое время после исчезновения отца, — оставаться маленьким. А вместо этого ему приходилось убирать за матерью блевотину, следить, чтобы она не спалила дом, когда засыпала с горящей сигаретой, бегать в магазин за едой. Ни один мальчик не должен заниматься тем, чем занимался он. Из года в год. Все это промелькнуло перед глазами, но почему-то в эту минуту не имело никакого значения. Он слышал только ее дрожащий, умоляющий голос. Голос матери.

Он неуверенно подошел к ней и обнял, словно спрятался в ее объятиях, хотя был уже чуть не на голову выше. И впервые за десять лет почувствовал себя маленьким.

~~~

Фьельбака, 1945 год

— Разве не прекрасно — ничего не делать? — прощебетала Бритта и погладила Ханса по руке.

Ханс засмеялся и стряхнул ее руку. Он жил здесь уже полгода и отлично понимал, что заигрывания Бритты предназначены только для Франца — пусть ревнует. Франц подмигнул ему — он тоже знал Бритту как свои пять пальцев. Можно было восхищаться упорством девушки: она не оставляла попыток завоевать сердце Франца. В этом была доля и его вины — иногда он вдруг начинал оказывать ей повышенное внимание, чтобы потом вернуться к своей обычной насмешливо-пренебрежительной манере. Хансу эти игры не особенно нравились, он считал, что это жестоко со стороны Франца, но вмешиваться не хотел. Однако еще больше его беспокоило другое: очень быстро он вычислил, к кому Франц неравнодушен по-настоящему.

Он взглянул на нее, и сердце екнуло — она как раз в эту секунду сказала что-то Францу и весело улыбнулась. У Эльси была прелестная улыбка. Да и не только улыбка. Глаза, руки, покрытые нежным пушком, маленькая ямочка на левой щеке, появлявшаяся, когда она смеялась, доброта… Все, все было в ней прелестно.

Они очень хорошо его приняли, Эльси и ее семья.

Он платил за жилье совсем немного, а Элуф и в самом деле нашел ему работу на одном из каботажных баркасов. Его часто приглашали поесть с ними, да что там «часто» — почти каждый вечер, и ему было необыкновенно уютно с этими немногословными, приветливыми людьми. Все чувства, вытравленные войной, как ему казалось, навсегда, начали постепенно оттаивать. И Эльси… Ханс пытался отогнать эти мысли, но каждый вечер, ложась спать, видел ее перед собой. Наконец он осознал, что безнадежно влюблен, и примирился с этой мыслью. И видеть, как Франц смотрит на Эльси, и выражение лица у него наверняка такое же, как и у самого Ханса… это было невыносимо. И Бритта… она, может быть, и не семи пядей во лбу, но инстинктивно понимает, что ни Ханс, ни Франц ею по-настоящему не увлечены, и это ее злит. Ханс вообще с трудом понимал, почему Эльси дружит с Бриттой — самовлюбленной, пустой девчонкой. Но тут он ничего не мог изменить — оставалось только терпеть.

Из новых друзей ему больше всего нравился Эрик — не считая, конечно, Эльси. В нем была какая-то привлекательная серьезность, и Хансу было очень интересно с ним разговаривать. Они иногда усаживались поодаль и обсуждали все на свете — войну, историю, политику, экономику. Эрик вскоре с радостью понял, что в Хансе наконец нашел достойного собеседника, какого ему всегда не хватало. Конечно, Ханс был не настолько начитан, как Эрик, особенно по части фактов и цифр, но зато много знал о практической, так сказать, стороне истории. Ребята могли беседовать часами. Эльси шутила, что они похожи на двух бабушек на завалинке, но он видел, что ей нравится его дружба с Эриком.

Единственная тема, которой все избегали, — брат Эрика. После того как Эрик при первой встрече спросил Ханса об Акселе, это имя больше не упоминалось.

— Наверное, мама уже приготовила ужин. — Эльси встала и отряхнула юбку.

Ханс тоже поднялся:

— Пойду провожу. Боюсь, сама не дойдет.

Он покосился на Эльси — она снисходительно улыбнулась и побежала вниз по склону. Ханс почувствовал, что краснеет. Странно — он был на два года старше, но в ее обществе чувствовал себя школьником.

Помахав остальным, Ханс пустился за девушкой. Эльси оглянулась, перешла дорогу и открыла кладбищенскую калитку. Это был кратчайший путь домой — через кладбище.

— Хорошая погода сегодня, — сказал он и тут же обругал сам себя: ну что за идиотская фраза!

Эльси быстро шагала по усыпанной гравием кладбищенской дорожке. Ханс догнал ее и пошел рядом — с независимым видом, руки в карманах. Она ни слова не сказала в ответ на его дурацкое замечание о погоде, и он был ей за это благодарен.

Внезапно он ощутил прилив счастья. Он шел рядом с Эльси, видел ее шею и профиль, дул на удивление теплый ветерок, и уютно скрипел под ногами гравий. Ханс с удивлением понял, что это с ним впервые за много, много лет… Да он и не мог вспомнить, когда такое было и было ли вообще — внезапное ощущение чистого, незамутненного счастья. Во всяком случае, не в последние годы. Слишком много стояло на пути — унижения, ненависть, страх. Прокравшись на баржу Элуфа, он дал себе слово оставить все это позади. Не оглядываться.

А теперь вдруг опять нахлынули картины прошлого. Он молча шел рядом с Эльси и пытался отогнать их, отгородиться, но они проникали через все барьеры. Ничего не получалось. Наверное, это была расплата за короткое мгновение счастья, только что подаренное ему провидением. Короткое, сладостное мгновение. Может быть, это была разумная цена, но сейчас он шел рядом с Эльси, и его настигали лица, видения, запахи, звуки, словно все пережитое объединилось в одну мрачную, грохочущую медью симфонию, обрушившуюся на него всей своей невыносимой мощью. Его охватила паника. Грудь сдавило, дыхание сделалось частым и поверхностным.