Поезд на Ленинград - Юлия Ли

Феликсом произошла неожиданная метаморфоза, он страшно побелел, глянув на раскрытую дверь и пустой проем, сбоку от которого стоял Грених, делавший приглашающий жест некому невидимке. Грених думал, сейчас-то он и сломается. Любой нормальный человек, пусть даже и притворщик, хотя бы улыбнется такой глупости.

Но нет.

Белов вскочил, отшатнулся, вытянулся, как при столбняке, и грохнулся навзничь, потеряв сознание. Но едва Грених успел к нему приблизиться, он тотчас пришел в себя, поднялся и посмотрел на профессора с совершенно иным выражением лица, совсем другим взглядом.

Преображение было потрясающим, таким, что Грених дольше, чем должно, на него пялился с доброй долей удивления, к стыду своему, едва не раскрыв рта. Глаза Белова – теперь это был Вольф, совершенно точно – потемнели, стали почти черными из-за расширенных зрачков, черты лица ожесточились, появились морщины и выдающаяся жила на лбу, складки у рта, нос заострился, щеки впали. Он согнулся, будто имел сколиоз, и прошел к стулу, чуть прихрамывая. Именно таким Грених видел его в первую с ним встречу – в институте, но сейчас все эти отличительные черты как будто заострились.

– Чего вам от меня опять понадобилось?

Грених растерял все слова и мысли.

Чтобы окончательно всё не испортить, он молча подошел к столу, сел за него, опустив обе ладони на столешницу, прижав пятерни к деревянной поверхности, чтобы не дрожали пальцы. И решил молчать до тех пор, пока не уймет смятение внутри себя. Это было потрясающее зрелище, невероятное преображение. На его глазах исчез один человек и появился совершенно другой. Возможно, перед ним сидел первый пациент с диссоциацией личности в истории советской психиатрии.

– Я позвал вас потому… – Горло Грениха сковало льдом, говорить поначалу было трудно. Себе в помощь он призвал в памяти случаи с расщеплением личности, о которых он когда-то читал. «Вариации личности» 1888 года Анри Бюррю и Фердинанда Бюро, «Из Индии на планету Марс: Случай сомнамбулизма с вымышленными языками» Теодора Флурнуа и «Диссоциация личности» Мортона Принса. Отчего-то все они казались жалкими выдумками, наверное, потому что Грених впервые с таким столкнулся вживую.

– Я позвал вас потому, что только что здесь у меня был ваш товарищ – Белов.

– А-а, – равнодушно выдохнул тот, вальяжно рассевшись на стуле.

– И он поведал – слово в слово – ту же самую историю, что утром рассказали мне вы.

Так как этого события не происходило ни в жизни, ни в голове пациента, то здесь должен был произойти некий ступор, заминка с его стороны, больной мозг должен был забуксовать. Но Грених ошибся.

– И что? – так же равнодушно осведомился Вольф.

Грених опять замолчал, разглядывая новую ипостась пациента. Перед ним восседал нога на ногу бывалый агент охранки, в глазах тяжелый туман, свойственный рецидивистам и матерым убийцами, у него даже черты лица каким-то волшебным образом подвелись к описательному образу убийцы по Чезаре Ломброзо, появилось отупелое выражение, безразличие, челюсть выдвинулась вперед, стала тяжелой. Кожа от натуги приобрела еще более темный цвет, багряно-бронзовый, как у пьяниц, видно, пациент – или все же актер? – вынужден был с силой пыжиться, чтобы создавать эффект напряженного лица. На лбу выступила ярко-синяя жила, а на виске появился заметный след – шрам, которого не было на Белове. Ну это уж совсем какая-то немыслимая фантастика!

Потом Грених заметил, что правая рука Вольфа – пальцы – была испачкана в чем-то светло-бежевом. Вспомнилось, что отец его имел очень интересный вид деятельности – он был гримером для покойников. Значит, пока пациент носил личину своего альтер-эго Белова, шрам замазывал, а когда становился Вольфом, специальный состав с виска стирал.

Здесь надо отметить интересную деталь о шраме. Года три назад – это поведал отец Вольфа – у него случился приступ истерии, единственный в своем роде. В состоянии аффекта больной пытался лезвием для бритья вскрыть шрам, вырезать его, как бы избавиться от него. Воспаленный мозг решил, что такое возможно. Когда приступ миновал, Вольф – уже Белов, конечно же, – врал всем, что был у пластического хирурга, который обещал избавить лицо от изъяна, но на деле оказался шарлатаном и только сделал хуже. Поэтому, когда Белов использовал какую-то маскирующую мазь, все тактично избегали расспросов.

И сейчас тоже была им использована эта маскирующая мазь. Грениху сразу же стало интересно, как пациент ее достает: прямо ли на глазах у всех или тайком? А если требуется моментально переключиться с Белова на Вольфа?

Было бы хорошо попробовать заговорить с личностью без шрама – с Беловым – и посмотреть, что будет, как он вернется к прежнему образу?

Но Грениху пришлось заглушить в себе голос экспериментатора, которому и то, и это было любопытно исполнить с больным. Прежде надо договориться с Вольфом, может, обратиться к его совести, к чувству долга перед другом.

Но, увы, Вольф тут же признался, что он шизофреник, причем, говоря это, не скрывал, что намерен попасть под одиннадцатую статью и получить вместо тюремного заключения палату в психлечебнице.

– А че? Я ниче, я псих, мне все можно! Вон доктора Зигель спросите, она подтвердит. Я того… ку-ку. – И он присвистнул, покрутив у виска пальцем.

Разочарованный Грених долго смотрел на него, ожидая, когда же с его лица спадет – хоть чуточку – нагловатое выражение серийного убийцы, и раздумывал, как выходить из тупика, в который его загнал этот удивительный человек.

– Что, если мы позволим вам совершить ваш план разоблачения? – спросил профессор. – Люди, которым Белов угрожал по телефону, еще не получили от нас ответа, как им быть. Получается, все пока в силе. Что он намерен с ними сделать?

– Он жаждет только одного – чтобы тайное стало явным.

– Хорошо, – кивнул Грених, радуясь наметившемуся диалогу. – А что, если при этом вашем задуманном разоблачении будут присутствовать сотрудники угрозыска?

– Он только об этом и мечтает! Он уже туда заманил Агранова и Ягоду. Звонил им, воспользовавшись коммутатором в здании Прокуратуры, и пригрозил, если не явятся – взорвет поезд к чертям.

– Вы знаете Агранова? – спросил Грених; Белов-то знал, он посещал салон Лили Брик, где зампред Секретного отдела был завсегдатаем. А Вольф?

– Не-а, – прищелкнул языком Вольф, как самый настоящий уголовник.

– А Генриха Григорьевича Ягоду?

– Мне вообще до всех них нет дела. Я всего лишь посредник в великой задумке «Интеллидженс Сервис».

– Хм. – Грених откинулся на стуле. – Хорошо. А откуда вы знакомы с четой Месхишвили? Как на них вышли?

– Знать не знаю. Это какие-то Феликса делишки.

В какие-то моменты, когда Грених переставал верить в болезнь Вольфа, он опять допускал мысль, что история эта про винный погреб и пленников атамана была бессовестно украдена у кого-то. У Месхишвили, например… Почему нет? По