Поезд на Ленинград - Юлия Ли

заподозрить его в ненормальности. Он сразу понял, как вести себя с доктором и кем ей представляться. Жил по своим документам, а назывался чаще Феликсом Беловым, если надо было, объяснял, что ему не нравится его старое имя и что он со временем переделает и бумаги. Ведь взяли себе новое имя Ленин, бывший Ульяновым, Сталин, звавшийся прежде Джугашвили. И Феликс Белов тоже захотел себе революционный псевдоним. Кто с этим поспорит? Не знающие его хорошо люди могли не заметить переходов от личности к личности и, скорее всего, думали, глядя на него, что у человека есть настроение или его нет, он недоволен или чему-то рад.

Это то, что видели все. Но что творилось внутри него самого? Тут можно было долго гадать. Наверное, когда пациент называл себя Феликсом, он думал, что лишь пользуется документами, одолженными у Вольфа, выдает себя за него, что он гений конспирации и замечательный шпион, способный перевоплотиться в кого угодно. Чтобы быть Вольфом, ему особых усилий прилагать не приходилось – в любом из случаев пациент лишь выдавал себя за себя.

Грених потирал руки. Неужели это был первый в его практике случай диссоциации личности! При шизофрении расщепление происходит не полностью, оно прерывисто, фрагментарно, путанно… А Вольфа, кажется, располовинило на два полноценных человека, работающих очень организованно, причем в контакте друг с другом, как два близнеца в одном теле.

Никому не пришло в голову, что за история кроется за простым желанием взять псевдоним. Вот почему такой больной запросто ходил по улице, учился в институте, а втихаря покупал у подпольщиков фальшивые паспорта, под которыми посещал разные места, например литературный кружок Лили Брик под видом англичанина Джонсона, шахматные клубы – Белов был просто болен шахматами, видно, найдя в них еще один способ побега от страшной реальности своего прошлого. Простодушная доктор Зигель, конечно, ничего этого не знала: что ее пациент приобретает фальшивые паспорта, сорит иностранной валютой, подкупает людей и выдает себя за англичанина. К ней ходил только Феликс, который знал, как вести себя, чтобы не вызывать подозрений. На протяжении шести лет доктор считала его тихим, необременительным амбулаторным пациентом, к тому же очень талантливым шахматистом, у которого самая нелепая причуда – это желание проводить много времени на крышах в солнечные дни или у Финского залива на камнях. И поэтому, чтобы не портить ему репутацию среди студентов, она не донесла сразу до деканата его факультета о старой болезни, взяла этот грех на себя.

Конечно, нельзя было исключать и того, что Вольф действительно мог оказаться шпионом. Послевоенные времена были ненадежные. Под видом уборщицы он проработал несколько месяцев в Прокуратуре, а до этого вообще – в Кремлевской больнице, мог красть документацию, передавать сведения. Нехотя Грених рассказал о нем зампреду ОГПУ Ягоде. Тот выслушал историю, дважды переспросил фамилию пациента, пытался вспомнить, когда мог такую слышать, не вспомнил, наказал госпитализировать и полностью исследовать его личность в условиях института судебно-психиатрической экспертизы.

Грених возразил: в условиях госпитализации не удастся ни выбить из него всю правду, ни поставить точный диагноз, дело затянется, а последствия его деятельности в Прокуратуре так и повиснут. Константин Федорович предложил оставить его на свободе и установить слежку. Ягода поразмыслил и нехотя согласился.

Что-то угрозыску удавалось узнать, иногда объект пропадал из поля зрения, иногда он возникал словно из ниоткуда – то в роли таксиста, то переодетый женщиной. Было выяснено, что он занимается каким-то тайным расследованием, связанным с Владом Миклошем, ведет списки тех, кто состоял с ним в связи. В списки эти попали вполне приличные люди, например доктор Виноградов, его медсестра и ее муж, писатель Борис Пильняк и даже замначальника Секретного отдела ОГПУ Агранов. Некоторые собранные им сведения оказались правдивыми – задержали обоих Месхишвили, которых Грених долго опрашивал, чтобы выяснить, чем же они привлекли Вольфа. Грузинская чета впервые слышала имена как Вольфа, так и Белова. Не знал их и арестованный доктор Виноградов. Это наталкивало на мысль, что Вольф вовсе не болен, а зачем-то притворяется, преследуя какую-то неведомую цель. Но как только становилось ясно, что Вольф шпион, он вдруг выкидывал какую-нибудь несусветную дичь, и агенты вносили в отчеты доказательства, что он просто сумасшедший и на него тратят время зря.

Например, он не узнавал то отца, то невесту, то кого-то из сокурсников, объясняя это усталостью. Или мог остолбенеть прямо посреди улицы, присесть на скамейку и начать безостановочно что-то, жестикулируя, говорить, не видя и не слыша никого и ничего вокруг. Об этой странной его особенности Грених успел узнать раньше. Будучи в своей коммунальной комнате или у отца, он мог подолгу разговаривать сам с собой. Ни его московские, ни ленинградские соседи никогда и не подозревали, что он – сумасшедший, а непонятное бормотание принимали за заучивание предметов: думали, уроки зубрит.

Агенты ОГПУ, гонявшие за ним из Москвы в Ленинград, из Ленинграда в Москву, были вынуждены пытаться записывать все его слова, в итоге они просто утонули в невероятном обилии информации, казавшейся или совершеннейшим бредом, или весьма опасной. Самым удивительным было то, что Вольф, оказывается, совершил несколько ограблений под именем знаменитого Леонида Пантелеева. Поди теперь узнай, так это или враки!

Удивляло, как этот невидимка умудрялся жить несколькими тайными жизнями в обществе, которое существовало как бы нараспашку и в котором все были как на ладони?

С каждым днем Вольф становился все большей головной болью для ОГПУ и самого Грениха. Десятки агентов ходили за ним вооруженными, в любую минуту готовые повязать. Он то заставлял Ягоду и Агранова видеть в нем гениального притворщика, а Грениха уверяться, что парень болен, то, наоборот, профессору приходилось признавать, что Вольф всех дурит, а Ягода принимался требовать положить его в психбольницу. Обстоятельства говорили в пользу как одного, так и другого.

Один загадочный факт, который отказывались признавать сотрудники Госполитического управления, все же склонял в сторону болезни. Феликс как будто не замечал за собой слежки, точно находился в мире, который существует только для него одного и для его личных надобностей. Он был как слепой канатоходец, который неведомо как шагал над пропастью и только чудом не падал.

В конце концов Ягоде надоело играть в кошки-мышки, и он стал настаивать на госпитализации Вольфа в психлечебницу – пора начать выбивать правду в палатах для буйных. Но официальной бумаги выписывать не хотел. Менжинскому бы не понравилось, что такой индивид шпионил в Прокуратуре и Кремлевской поликлинике прямо под носом у Политбюро. Наконец перед самым арестом Месхишвили Вольф затеял шантажом собрать нескольких человек в последнем вагоне одиннадцатичасового