Фараон Эхнатон (без иллюстраций) - Георгий Гулиа

Он молчал.

– Собака тоже существует. И скот домашний. И звери в пустыне. Точно так же, как существуют немху: от зари до зари – в трудах и заботах, с надеждой на лучшую жизнь после смерти. Не так ли?

– Тебе лучше знать.

Она надула губы. Уронила руки на колени, опустила голову:

– Тихотеп, ты весь ушел в свои каменные изваяния.

Он расхохотался.

– Для тебя камень – это жизнь.

Тихотеп не переставал смеяться.

– Ты живешь при дворце, как семер.

Он чуть не захлебнулся в смехе. Упал на ложе. Содрогаясь всем телом.

Она все больше и больше злилась:

– Оглянись вокруг: сколько нищеты! Сколько горя!

Ваятель слушал ее, продолжая смеяться.

– И самая несчастная из всех – я!

В одно мгновение Тихотеп поднялся, осторожно обнял ее. Как истинный художник, он оценил Сорру.

– Любимая, – сказал он, – если бы не ее величество Нафтита, я бы сказал, что из всех женшин мира ты – самая истая женщина.

– Ты говоришь слишком по-ученому. Я не очень хорошо понимаю тебя.

– И не тщись понимать! Я сам не всегда разумею собственные речи. Я хочу сказать, что неожиданными поворотами мыслей, настроения ты являешь саму женственность.

– Являю? – удивилась Сорру.

– Женщину со всеми достоинствами и недостатками.

«…Тихотеп грамотен, умен, сведущ во многих делах. Недаром приблизил его Джехутимес, который, говорят, великий ваятель. Он в нашей лавке – всегда на почетном месте. Его уважают. Тихотеп – его близкий друг. И почему-то удручен…»

– Ты любишь Нафтиту?

Ваятель всплеснул руками:

– Что ты мелешь?

– Ты же сам сказал.

– Что я сказал?

– Что Нафтита дороже, чем я. Поэтому ты в плохом настроении.

Тихотеп сказал:

– Чтобы твои собственные кривотолки не сбили тебя, я кое-что объясню. Представь себе, что человек садится в ладью, чтобы переплыть Хапи в том месте, где особенно много крокодилов. Садится в ладью и – о, ужас! – обнаруживает сильнейшую течь. Борта рассохлись, смола отстала, и вода бежит, словно по оросительному каналу в месяц месоре. А на том берегу – прекраснейшая из женщин. Возлюбленная его. Преданнейшая ему. И он хотел бы взять ее в жены. Но ладье не доплыть до берега. Она неумолимо идет ко дну. И прожорливые пасти крокодилов тянутся к нему. – Тихотеп замолчал. А потом спросил: – Что ты на это скажешь?

Вдруг она сделалась ни жива ни мертва. Сорру живо представила себе несчастную женщину, которая ждет возлюбленного. О, бедная, бедная женщина на том берегу Хапи! Неужели она явится свидетельницей его погибели?.. Сорру прикрыла лицо руками. Ей почудились вопли – душераздирающие, громогласные: живой плач женщины, теряющей любимого… Когда он, применив небольшое усилие, отнял руки от лица ее, по щекам Сорру катились крупные слезы, как дождинки в Саи или на острове Иси.

– Ты плачешь, Сорру?

Она, всхлипывая, кивнула.

– Не расстраивайся, прошу тебя.

– Мне жаль ее.

– А его?

Сорру не ответила. Наивность ее была беспредельна и натуральна. Душа ее чиста, как только что изготовленный и высушенный папирус: пиши на ней любые письмена! Тихотеп попытался смягчить впечатление, произведенное на молодую женщину неприхотливым рассказом.

– Сорру, я имел в виду наш Кеми, когда говорил о ладье. В образе плывущего на ладье представил себя…

– А та, которая на берегу?

– Это – ты.

При этих словах она разрыдалась. Ему стоило больших усилий слегка успокоить ее. Помогло простейшее и испытаннейшее средство: долгий, горячий поцелуй. После этого он смог продолжить свой рассказ:

– Если с Кеми случится худшее, разве избегнем ее судьбы и мы? И что значат все песни любви по сравнению с этой катастрофой? Я это вдруг ощутил вчера. Когда узнал о грозящей опасности.

– Любовь ни с чем нельзя сравнивать. Она выше бога.

– Не богохульствуй!

– А я говорю – выше, – упрямо повторила Сорру.

– Для вас, азиатов, все равно – что бог, что любовь!

– Нет, не все равно, Тихотеп: любовь превыше всего! А вы здесь, в Кеми, слишком начитались старинных книг и слишком завозились со своими письменами. Между тем лучшие письмена – письмена любви!

Она произнесла эти слова с глубокой верою в них, со всей страстью и горячностью.

– Вы слишком расчетливы, – продолжала она, – ваши познания заслоняют от вас самые благороднейшие чувства. Не далее как сегодня утром два господина поспорили в лавке. Дошло до оскорблений. Но не до драки! Они расселись по разным углам и принялись строчить жалобы судье. Да разве так поступают мужчины!

– А как же, Сорру?

– Они решают спор в рукопашной схватке.

Тихотеп подумал, что вдобавок ко всему – перед ним дитя несмышленое. Неужели же драку возможно предпочесть судебному разбирательству? О, великий боже, как отстали эти азиаты, сколь они невежественны! Даже прекрасная Сорру готова разрешать споры своими кулачками.

Она была полна, презрения к тем двум спорщикам:

– Нахохлились, как воробьи, добыли письменные приборы и папирус – и давай писать жалобы. Быстро-быстро. А потом кинулись к судье искать справедливости!

– Сорру, они поступили разумно.

– Да?

– Вполне!

– И ты бы вот так строчил жалобу?

– Если бы оказалась в том необходимость.

– Некий муж застал у своей жены любовника….

– Прискорбно.

– Как же он поступил, Тихотеп?

– Не знаю.

– А я знаю.

– Так расскажи, Сорру.

– Он привлек любовника к судебной ответственности. Собрал свидетелей и уличил того в подлости.

– Сорру, он поступил по закону. Разве – нет?

Нет, это выше ее представлений о ревности и верности. Мужу следовало отрубить голову и ей и любовнику!..

– Какая жестокость! – воскликнул ваятель.

– Нет, – решительно возразила Сорру, – если любишь – пойдешь на все! Что такое человек без любви? Просто камень на дороге. Булыжник. Кремень, из которого высекают искру посредством кресала. Небесного железа. Я всей душой ненавижу бесчувственных.

«…Львица, львица эта женщина! Она с одинаковой страстью растерзает врага и приласкает возлюбленного. Такая никогда не оценит ни пирамиды Хуфу, величайшего творения Хемиуна, ни изваяний Иртисена, ибо они не имеют даже косвенного отношения к тем чувствам, которые обуревают Сорру. Я раньше сравнивал ее, как и всех женщин, с травой. Нет, она львица – и мысли, и поступки ее необузданны, как у львицы. Вот что!..»

– Хорошо, – сказал он примирительно, – пусть мы, жители Кеми, слишком расчетливы, не ревнивы, мало воинственны и чрезмерно привержены к законам.

– Вы просто сутяги, – добродушно заметила Сорру.

– Сказано довольно-таки крепко.

– Вас хлебом не корми, а дай возможность пописать жалобы, по судам побродить. Отбери у вас земли немножко, сотую долю аруры[24] – в суд! Изменила жена – в суд! Оскорбил сосед – в суд! Раб ушел – в суд!

Тихотеп схватился за голову.

– Сорру! – вскрикнул он. – А что бы делала ты, будь мужчиной?

– Что? – Глаза у Сорру зловеще сверкнули. – Я бы прирезала обидчика. Собственноручно!

– Да, Сорру, скажу тебе по правде: Изидой тебя не назовешь.

– Я и не прошу.

– И ни Изида, и ни Ашторет…

– Я же сказала тебе, не стремлюсь походить на них…

– Впрочем… – Он легким нежным движением коснулся ее соска. – Пожалуй, есть в тебе кое-что от Ашторет.

Она оттолкнула его руку, подбоченилась, высоко подняла голову:

– А я и не стыжусь! Да, я женщина, подобно Ашторет. Я служу Ашторет и предаюсь прелюбодеянию во имя Ашторет.

– А я обожаю тебя именно за это, – сказал Тихотеп.

И, как все их встречи, закончилась тем же и эта. Она медленно скинула с себя шелковые одеяния. Обнажилась. И он прильнул к пупку ее – такому тугому и маленькому, как у детей. Живот ее теплый и упругий, словно только что выпеченный хлеб. Покрыт ровным загаром.

Он разделся. Стал к ней спиной, будто сопоставлял рост ее со своим. По сравнению с ним была она маленькой и хрупкой. Обхватила бедра его. И застонала…

Он поднял ее на руки. Обошел комнату вокруг три раза. Целуя ее. Не переставая целовать.

– Я несу тебя, как свет, – сказал он.

– У тебя большие руки.

– Несу, как аромат таинственный, невообразимо прекрасный.

– Ты соткан из жил, Тихотеп.

– И груди у тебя как две птички: вдруг вспорхнут, как сказано в одной старинной книге.

– Они жаждут тебя.

– И ты горячая, как камень посреди пустыни.

– Так остуди же меня!

– Чем? – спросил он дрожащим голосом.

– Ты знаешь сам…

Он искал губами ее губы. Она их прятала. Прятала, изнемогая и шепча:

– Любовь… Любовь… Любовь…

Среди ваятелей

Юти и Бек находились в мастерской Джехутимеса, когда неожиданно появился фараон вместе с Кийей. Джехутимес показывал своим друзьям набросок рельефа на плите: царь протягивает руки к его величеству Атону, как бы читая торжественный гимн в честь божества света и тепла. Ахтой и Тихотеп стояли сзади гостей, почтительно слушая объяснения Джехутимеса. В это время и появился фараон вместе с Кийей. Их сопровождал эскорт из дворцовой охраны.