Фараон Эхнатон (без иллюстраций) - Георгий Гулиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Три светильника поставлены вокруг обедающих. С ними пришел уют. И тепло. Хоремхеб попросил, чтобы светильники поставили подальше от него. Ему не только не зябко, но просто жарко. Огонь в достаточном количестве содержится в вине. Для чего светильники?
Эйе обложился мерлушковыми шкурами. Укрыл ноги шкурой леопарда.
– Человек должен беречься в месяцы фармути и паони, – сказал он.
Хоремхеб весело добавил:
– И в эпифи – от зноя, и в тот – от воды, и в хойяк – от болезней легких. Словом, весь год!
– И все-таки – фармути и паони! Когда вода в человеке побеждает огонь. Так учит Пенту.
Хоремхеб махнул рукой:
– Если послушать мудрецов, то впору ложиться в саркофаг с самого дня нашего рождения! Я плохо знаю древние книги, а нынешних вовсе не читаю. Однако сказывают, что есть умные люди, которые говорят: делай только то, что приятно, что доставляет тебе удовольствие. Я держусь этого правила.
– Люди, живущие на запад от хеттов, как утверждают наши моряки, – люди умные. Они как раз и следуют твоему правилу, Хоремхеб. Неизвестно только – все ли? Или есть среди них и умные и глупые? Потому что в каждом народе поровну и тех и других.
– Глупых больше, Эйе!
– Не спорю. Мне попалась очень старая книга. Ее отобрали у одного могильного вора. Этот негодяй залез в гробницу, затерявшуюся в песках, разграбил ее, причем одного золота унес на двадцать дебенов. А может, и больше. У него отобрали хорошо сохранившийся свиток. Хаке-хесеп той местности, где был пойман вор, подарил мне свиток. В нем сказано, что глупцы рождаются вперемежку с умными, как мальчики и девочки. Дети, зачатые в месяц эпифи, глупее тех, кто зачат в мехире.
– О, великий Атон! – воскликнул Хоремхеб. – Это большая для меня радость.
– Почему, Хоремхеб?
– Его величество родился в месяц хойяк, – значит, зачат их величествами в месяце мехир.
Эйе улыбнулся. Но Хоремхеб казался серьезным. Настолько, что Эйе захотелось от души посмеяться. Однако благоразумие, как всегда, взяло верх.
– О да, Хоремхеб, это радует и меня. – Подумал немножко Эйе и спросил: – Когда же родился ты, Хоремхеб?
– В месяц месоре. В самый разлив Хапи.
– Счастливчик!
– Да, на свой месяц не жалуюсь. А ты, Эйе, когда зачат? Или твоя мать скрывала это?
– Нет, я все знаю. Увы, в месяц эпифи!
Хоремхеб расхохотался. Потряс за плечо семера:
– Не верь, Эйе, старой книге. Лучше поверь мне – ты всех умнее, рожденных во все месяцы года: и в месоре, и в хойяк, и в тот. Словом, во все, во все месяцы!
– Ты скрашиваешь мою обиду на месяц эпифи.
– И не бывало! – ответил солдафон, не поняв иронии. – Я бы тоже хотел родиться в один месяц с тобой!
– Благодарю тебя.
Хоремхеб спросил хозяина: не будет чего сладкого? Лучше всего засахаренных фиников. И хорошо бы пирожное – ак. Которое с орехом, а тесто замешено на меду.
– Будет и ак, будет еще кое-что.
– После мяса жареного всегда хочется сладкого, – признался военачальник. Его сильная плоть могла бы потребовать и еще кое-что, от чего некоторых валит тотчас же наземь. Например, напитка уа-ам. Его готовят так: красное вино смешивают с белым. К ним добавляют крепкого пива и несколько ложек меда, настоящего, чисто пчелиного – бийт. В сосуд с этой смесью нарезают персиков, яблок или груш. Хлебать этот напиток истинное удовольствие, особенно если плоть крепка и совершенно здорова…
За сладким Хоремхеб спросил в упор:
– Что собирается делать новая госпожа Большого Дома?
Эйе развел руками.
– А я знаю, – не без грубого лукавства сообщил Хоремхеб.
– Что?
Эйе отстранил пирожное, к которому и не притрагивался.
– Знаю, – повторил военачальник.
– Я слушаю тебя.
– Откровенно?
– Да. Откровенно.
Хоремхеб сказал так, словно речь шла еще об одном куске пирожного ак, которое оказалось особенно вкусным:
– Отрывать головы. Как цыплятам. Сначала – тебе. Потом – мне. Потом Маху. И еще Туту. И еще…
– Постой, постой, – остановил его Эйе, – это что-то из сказок.
– Каких еще сказок?
– Самых обыкновенных. Которые для детей.
– Прости, уважаемый Эйе, если чем-нибудь не потрафил тебе. Но мой долг – всегда говорить правду. Особенно тебе. Впрочем… – Хоремхеб поднял чарку. Поглядел на донышко. – Впрочем, может быть, все это сказки. Я же знаю, как любит тебя его величество. Он никогда не даст в обиду своего любимого семера.
Эйе помрачнел:
– Он любит не только меня. Не менее горячо относится он и к тебе. Уж мне-то все хорошо известно, уважаемый Хоремхеб.
– Что делают два любимых семера его величества, когда они вместе? – Хоремхеб высоко поднял чарку. – Они пьют за его величество – жизнь, здоровье, сила! Пусть благой бог царствует сто лет в своем Большом Доме! Только сто лет! Не меньше!
Они выпили.
«…Хоремхеб выдержал характер: ни словом не обмолвился о цели своего прихода. Однако догадываться кое о чем можно. Солдафону кажется – и не без основания, – что в Большом Доме что-то не ладится. В Большом Доме – большие недоразумения. Это ясно. Вознамерился ли Хоремхеб заручиться моей поддержкой или предлагает мне свою дружбу? Или предупреждает о какой-то опасности? Но какой? С ним ухо надо держать востро. Предаст тебя – и бровью не поведет. Всадит кинжал, не переставая улыбаться… И все-таки он чем-то серьезно обеспокоен…»
«…Этот Эйе притворяется сфинксом. Одним из тех, что торчат среди песков недалеко от Мен-Нофера. У меня совесть чиста: приехал к нему с открытым сердцем. А он?..»
– Уважаемый Эйе, мудрость твоя известна в обеих землях Кеми. Люди неспроста говорят: вот человек, думающий мудро. Неспроста говорят: вот человек, достойный быть первым семером. Неспроста говорят, вот человек, рука которого знает все тайны письма, великий писец настоящий! Ухо его величества внимает тебе, ибо ты есть ум и совесть Кеми. Семеры внимают тебе, говоря: вот он, наставник наш. Поверь мне, уважаемый Эйе, не потому говорю, что вкусил от твоей трапезы и испробовал твоего прекрасного вина, а потому, что это – потребность сердца моего и языка моего.
«…О боги, попротиводействуйте силам земным, которые укрепили бы власть этого Хоремхеба перед лицом любых испытаний Большого Дома…»
«…Старик, когда же наконец ты избавишь нас от своего лукавства и вечного ни „да“ ни „нет“? Неужели так мало места за гробом? Или оскудели просторы полей Налу?..»
Так беседовали в этот сумеречный час два великих семера, два любимца его величества. И ни один провидец в Кеми, ни один смертный или бессмертный не мог бы предсказать, что в этот вечер месяца паони сидят друг против друга будущие фараоны великой империи.
Их тщеславие явно изжаждалось. Однако сами они оказались слабее своей судьбы. И еще слабее – обстоятельств.
Любовь, любовь, любовь…
Тихотеп не мог без нее. И Сорру чего-то недоставало, если не видела Тихотепа хотя бы издали. Одного или обедающим в лавке Усерхета в кругу друзей-ваятелей. Он подумывал о том, чтобы сделать ее госпожой в своем доме. По-видимому, Усерхет потребует выкупа. И немалого… Верно сказано, что нет жены более скромной и послушной, чем арамеянка. Шутники рассказывают, что ежели хочешь быть счастливым, то надо взять трех жен: египтянку, которая будет экономно вести хозяйство, арамеянку, на которой безнаказанно можно вымещать злобу, и митаннийку, веселей которой нет женщин в целом свете.
Друзья советовали Тихотепу решаться поскорее. Они предлагали свои услуги для переговоров с лавочником. «Сорру прошла сквозь огонь и воду – не будет лучшей жены». В этот вечер она явилась к нему одетая в лучший наряд: платье тончайшего вавилонского шелка, новый парик каштанового цвета, вокруг шеи – бусы из Джахи и дорогие браслеты из «небесного железа». Она была прохладна, как чистая вода в лучшем из оазисов. Приникни к ней, испей хотя бы малую толику – и ты поймешь, какое это чудо!
Он смерил ее с головы до ног, словно видел ее впервые. Эдfк восхищенно. И вдруг ощутил глубокое уважение к богу, который создал вместе с этим миром и все сущее, и несравненную Сорру. Почему она день ото дня становится все краше, прозрачней, невесомей, выше, тоньше, нежнее, ровнее, горячее, притягательнее? Какая такая сила бушует в ней, превращая ее из создания греховного, земного в существо, спустившееся с неба?
Тихотеп был наслышан о старухах, которые чарами своими способны сотворить несказанное чудо. Они превращают мужчин в ослов, красавиц в дурнушек, уродливых – в неписаных красавиц, здоровых – в больных и прокаженных – в цветущих людей. Сорру не нуждается в услугах подобных старух. Это несомненно! И все-таки невероятно: она цветет, все цветет, поражая красой.
Он казался удивленным, подавленным, растерянным в одно и то же время. Ей вдруг почудилось, что он не признает ее. Или позабыл ее. Это случается с теми, кто поражен дурным глазом. Может, это завистницы? И они неизведанными путями застлали глаза подобием тумана?..
