Ближе к истине - Виктор Ротов

От чего же? Неужели от довольства?

Недавно в программе «Час пик» выступал доктор наук, профессор Иваницкий А. М. Известный в мире специалист по мозгу. Так вот, он говорит, что нашим почему‑то трудно вживаться в благополучную жизнь Запада; а им

трудно вживаться в нашу, неблагополучную. То что трудно вживаться в неблагополучную — понятно. Но почему трудно вживаться в благополучную? Вот вопрос.

И это на самом деле так! Свидетельствую лично.

Сначала эйфория. Потом спокойствие — все прелести воспринимаются как рутина бытия. А потом… Потом непонятный гнет.

Может, хорошее надоедает человеку? Как и все на свете? По крайней мере русскому.

Я несколько лет подряд ездил отдыхать в Кисловодск. Дикарем. Там большой и сказочно красивый парк. Я целыми днями пропадал в этом парке. Воздух, терренкур, уютные зеленые утолки, цветы. Первую неделю голова идет кругом от нескончаемых прелестей. Постепенно восприятие притупляется. И все прелести блекнут, становятся привычными и даже назойливыми. А потом… Потом хочется домой.

Сначала, первые годы, я использовал отпуск на «всю катушку». Все 24 дня. Потом заметил, что под конец тяжко становится. Уменьшил пребывание в Кисловодске до двадцати дней. Потом до восемнадцати. А потом до двух недель. И не больше. Оказалось — самый оптимальный срок! Хорошее тоже надоедает. Но хорошо, если есть возможность сменить обстановку. А если нет такой возможности?

Если нет, то человека обволакивает чувство обреченности. Он блекнет, становится равнодушным ко всему. С ним происходит примерно то, что происходит с «матерым» солдатом на войне, который привык к смертям.

Я видел в глазах англичан невысказанную тоску. Тоску по чему‑то, чего они не знают. У кого есть деньги, они пускаются в туризм. У кого нет — заводят собак, которых воля — неволя надо прогуливать. А потому быть на природе. Это и есть маленькое бегство от приевшегося быта, благополучия. Может, от одиночества. А скорее всего от однообразия. Пусть оно будет сверхблагополучным.

А вообще мне понравилось в Англии. Понравилось у дочери. Двадцать семь дней, которые я прожил у них, я считаю самыми счастливыми в моей жизни. Но откуда эти «крамольные» мысли об их жизни? Что именно довлело надо мной? Или со мной что‑то неладно? И я сгал подумывать, что нехорошо так: тебя встретили, обласкали, а ты?.. Этот милый прием я относил не только на счет дочери, зятя, внуков, сватов и друзей Нади и Марка, но и в целом

на счет страны. И вдруг такие мысли! Некая подавленность, замешанная на странной неудовлетворенности.

Мне захотелось порассуждать об этом с Надей. Мы с ней любим порассуждать доверительно. Но я не решался: она поделится с Марком, а тот может обидеться, чего доброго. И я помалкивал, стараясь разобраться в своих чувствах…

Однаждьгза завтраком объявили программу на 30 июля: едем в Лондон.

И вот 30 июля. Погода так себе. Поэтому берем зонты и куртки на всякий случай. Но Бог миловал — были облака, но не было дождя.

Еще с вечера, перед поездкой, Марк обронил как бы между прочим: Лондон не везде хорош. Мы, мол, будем въезжать с северо — восточной стороны, и именно эта часть столицы не блещет. Я подумал: скромничает! С поправкой на виды некоторых районов нашей Москвы — неблещущая часть Лондона не так уж плохо, наверно, выглядит. Так я подумал. А когда въехали — действительно Лондон в этой своей части не ахти.

Тесные улочки, развороченные стройкой места, захламленные пешеходные тротуары. Много людей, небрежно одетых. Да простят меня мужчины, английские женщины не отличаются особой красотой. Да еще опрощение в одежде совсем делает их неинтересными.

Неряшливые навесы, палатки, крохотные магазинчики, кучи неубранного мусора…

По поводу мусора Марк счел необходимым объясниться. Мол, власти боятся устанавливать контейнеры, в них террористам удобно закладывать взрывные устройства.

Может, оно так и есть. Мне без разницы. Просто констатирую факт.

Проехали над Темзой; по тесным улочкам Сити. Держим курс на Биг — Бен (Большой Бен). Башня с часами на все четыре стороны света. Проезжаем мимо нее и… О, Боже! Въезжаем в какие‑то ворота, плотно блокированные полицией. Марк кивает полицейским, они кивают ему. И пропускают. Даже не заглянув в машину. А нас в машине, кроме Марка, еще пятеро: я, Надя и трое внучат (Мы всюду ездили с детьми).

Въезжаем в крохотный дворик. Через него в какой‑то подъезд. Это, оказывается подземный гараж… Парламента! Чудеса да и только. Я дома к нам в здание писательской организации не могу пройти без пропуска. Какая — то

«Клариса» влезла в наше здание и чинит бдительность… А тут…

Въезжаем под землю на несколько этажей. Спускаемся по серпантину. Марк ставит свой «Фольксваген», заправляемся прохладной водичкой из термоса и на лифте поднимаемся в само здание Парламента.

Походили по тесным длинным коридорам, вышли на террасу, что над мутной Темзой, где отдыхают парламентарии в перерывах между заседаниями — курят, пьют бельгийское пиво. Покурили, сфотографировались и пошли дальше.

В здании пусто. Только дежурные полицейские, да служащие хозяйственного управления наводят какой‑то косметический порядок.

Подошли к дверям кабинета, в котором работает Марк. На дверях табличка «Марк Уотсон». Он закрыт и опечатан на время каникул. Заглядываем через дверное стекло: над столом фотографии Данни и Каролайн. Его любимцы.

Зашли в компьютерную, где Марк и его коллеги по Хансарду приводят в порядок свои стенограммы. Потом большой кабинет, где сидят начальники. Далее по коридору идем мимо телефонных будок, из которых парламентарии говорят со своими пресс — секретарями. Ну а потом мимо дверей зала, где заседает Палата Общин.

Дверь закрыта, парламент на каникулах.

Вышли во дворик, без задержки прошли мимо полицейского поста, и по Парламентской улице, мимо памятника Черчиллю, мимо резиденции премьер — министра Джона Мейджера на Даунинг — стрит, 10, где в глубине двора видна знаменитая черная дверь; далее мимо школы конных полицейских, где обучают охранников королевского дворца, — на Трафальгарскую площадь.

Центральная площадь — тесненькая, как и все в Англии. В огороженном центре, где вокруг высоченного столпа — пьедестала, на котором взметнулась фигура адмирала Нельсона, — четыре огромных льва из черного мрамора. Толпы туристов кормят голубей. И мы покормили орешками, которые я привез из России. Туг же магазин, в котором продают корм для птиц.

С площади идем к Букингемскому дворцу. Над ним реет флаг. Это означает, что королева Елизавета в Лондоне.

Прямая, как стрела, улица упирается в роскошное здание дворца. Перед оградой — циклопическая скульптура

королевы Виктории с парящими над ней позолоченными ангелами.

На площади кучкуется народ. В открытые ворота видны шеренги солдат, конная полиция. Играет военный оркестр…

Мы прошли через мостик в прилежащий парк. Там свежий воздух, просторно и зелено. На озере плавают декоративные птицы. Тихо, спокойно, прохладно. Какой-то мальчик бросил обертку от мороженого и не попал в урну. Встал со скамейки, поднял бумажку и бросил ее в урну. Мелочь! Но приятная.

Для детей отгорожен уголок с качелями и песочницей. Малыши копаются в песке, предварительно сняв обувь возле…

В песочнице ни мусоринки, и песок чистый, как стеклышко. На газоне тут и там сидят под столетними дубами и ясенями. Чисто, красиво, безмятежно. Неплохо им тут, за Ла — Маншем…

А ведь было! И Наполеон их воевал. И Гитлер пытался. Но Ла — Манш обоим помешал. Плюс отражательнонаправляющая политика: от себя удар отвели, на Россию направили. Нам пришлось укорачивать пыл агрессорам. В результате они (на Западе) благоденствуют, мы, как всегда, бедствуем. И снова к нам лезут, все поучают. И снова у нас трудности, все чего‑то хотят от нас, все чего‑то мы хотим…

Хотеть, говорят, не вредно. Напрягаться тоже. Вон без напряжения и особого хотения, утопая в благоденствии, целая нация блекнет на глазах у всего мира. А все потому, что расслабились не в меру. Разомлели от достатка. И не только в любви, даже язык претерпевает «урезекцию». Вместо «гут монин» — просто «монин»; вместо «гуг найт» — просто «найт»; вместо «гут бай» — просто «ба — ай»! Вместо «хэлоу» — «хай»…

Нет, голова и желудок у них работают. А вот душа… Вянет душа. То есть нарушается Закон Божий: из триединства, определенного Создателем, выпадает важное звено. За что Бог и гневается. Мельчит людишек. Так можно и сгинуть с лица Земли.

Спустя несколько дней после Лондона, уже накануне моего отьезда Надя спросила:

— Ну как тебе Англия?

— Нормально. Только вот одно звено выпадает…

— Какое — такое звено?

И тут я блеснул знаниями из Библии, которую она мне подарила.