Том 18. Лорд Долиш и другие - Пэлем Вудхауз

— Пока, — ответил я. Внезапно Энн вскрикнула:

— Реджи!

Она с ужасом смотрела на меня, ее грудь судорожно вздымалась. Пытаясь понять причину, я бросил взгляд на свой жилет, потом на брюки. Все выглядело как обычно, в том числе носки и туфли.

— Реджи! Что у тебя на голове?

Она не могла иметь в виду шляпу, потому что шляпы на мне не было. Я осторожно ощупал макушку.

— Ого! Кровь, надо же…

Энн кивнула на придорожную канаву.

— Что это?

Я бросил взгляд туда, куда она показывала.

— Ах, это? Разбитый мопед.

— Твой?

— Ну… да, я на нем ехал.

— Ты попал в катастрофу?

— Так, совсем чуть-чуть.

Лицо Энн приняло серо-зеленый оттенок, глаза испуганно вытаращились, из груди вырвалось какое-то кудахтанье. Она принялась лихорадочно ощупывать меня, словно слепая.

— Реджи, милый, дорогой, ты же мог погибнуть! Какой ужас, Реджи! Какой ужас!

Закрыв лицо руками, она разразилась рыданиями.

Я окаменел, пораженный, во-первых, ее словами и, во-вторых, странным поведением. Ни то, ни другое совершенно, так сказать, не вязалось с тем, что она говорила раньше.

— Как ты сказала, «дорогой»? — уточнил я.

Энн взглянула на меня. Лицо было по-прежнему мертвенно-бледным, но глаза сияли, как… в общем, они напоминали звезды больше, чем что-либо другое.

— Да, я сказала «дорогой». Я продолжал расследование:

— А ты, случайно, не любишь меня?

— Ну конечно, люблю, идиот!

— Но тогда в Каннах ты сказала…

— Забудь про Канны!

— И только что…

— Забудь про только что!

— Тогда, может быть, — решился я, — ты все-таки… извини, я просто хочу уточнить… может быть, ты все-таки выйдешь за меня замуж?

— Ну конечно, выйду!

— Вот здорово!

— Не думаешь же ты, что я теперь позволю тебе и дальше бродить без присмотра? И мне наплевать, если ты женишься на мне из жалости! Пусть будет благотворительность, черт с ней!

В ответ я кратко и энергично выразил свое мнение относительно жалости и благотворительности, и слова мои, дойдя до нежного женского слуха даже сквозь сумятицу чувств, заставили Энн испуганно вздрогнуть. Потом речь моя полилась потоком.

Возможно, вам приходилось вынимать пробку из бутылки с шампанским и наблюдать, как из горлышка бурно извергается пенящаяся жидкость. Так вот, в описываемый момент я словно бы стал упомянутой бутылкой, из которой извлекли упомянутую пробку. Я открывал рот, а остальное происходило будто бы само собой. Мое красноречие, как правило, лишь с трудом можно уподобить расплавленному золоту, но в тот момент так оно и было. Мне ни разу не пришлось запнуться, я говорил, говорил и говорил, успевая в то же время покрывать поцелуями лицо любимой.

Внезапно, аккурат в самом разгаре моего, если можно так выразиться, экстаза, в тот самый момент, когда я целовал ее в сорок пятый раз, мое сознание посетила леденящая мысль, а именно, что теперь, поставив наши отношения на прочную, так сказать, основу, Энн захочет вернуться в Голливуд вместе со мной, чтобы начать подготовку к предстоящему бракосочетанию. Тот самый Голливуд, где полиция в данный момент расставляет сети и прочесывает улицы в поисках меня.

Как, черт побери, объяснить Энн, что я должен немедленно оставить ее и на всех парах мчаться в Чилликот, штат Огайо?

Какие доводы привести в пользу такого решения? Как сделать мое внезапное страстное желание посетить Чилликот, штат Огайо, понятным и естественным в ее глазах? Так или иначе, придется сделать заявление, а тогда она наверняка решит, что я псих и порвет со мной всякие отношения, опасаясь, что это заразно.

Наконец в моем мозгу забрезжил свет. А если меня просто-напросто удручает мысль, что Джо Кули в таком нежном возрасте будет вынужден проделать столь долгий путь в одиночестве? Не слишком убедительно, конечно, но…

Тут до меня дошло, что Энн что-то говорит.

— Что? — переспросил я.

Она обнаружила легкие признаки раздражения. Старая добрая Энн.

— Ты что, не слушал?

— Прости, пожалуйста, я немного отвлекся.

— Так слушай, прелесть ты моя бестолковая, потому что это важно! Речь идет о юном Джозефе.

— Да?

— Просто мне одна вещь пришла в голову. Он такой маленький, и я боюсь отпускать его в такой долгий путь одного. А что, если…

Мое сердце подпрыгнуло в груди, как лосось в пору нереста.

— Ты хочешь, чтобы я поехал с ним?

— Ты смог бы?

— Конечно!

Мир вокруг наполнился звоном колоколов. Я спасен! Не понадобится ни заявлений, ни тягостных объяснений… Никто не расторгнет помолвку по причине невменяемости одной из сторон…

Я снова принялся целовать Энн.

— Ты настоящий ангел, Реджи, — сказала она. — Немного найдется мужчин, способных на такое самопожертвование.

— Что ты, мне нисколько не трудно.

— Думаю, вам лучше уехать как можно скорее. Я согласился с ней и снова поцеловал.

— А когда ты вернешься в Голливуд… — снова начала она.

— Нет, — перебил я. — Встретимся лучше в Нью-Йорке.

— Почему?

— Ну…

— Да, ты прав, так будет лучше.

— Намного лучше.

Мы снова поцеловались, доведя счет, по моим оценкам, примерно до сотни. Затем рука об руку двинулись по переулку к дому навстречу аромату жареных сосисок, который свидетельствовал о том, что Эгги нисколько не переоценил свой кулинарный талант, и малышу Джо Кули удастся как следует заправиться перед долгим путешествием.

Рассказы о гольфе

Эй, впереди! Перевод Н. Трауберг

Предисловие. Перевод Н. Трауберг

К чему влюбляться гольфисту? Перевод С.Деминой, Д.Притыкина

Чудесное исцеление Джорджа Макинтоша. Перевод А. Притыкиной, Д.Притыкина

Испытание гольфом. Перевод А.Притыкиной, Д.Притыкина

Сердце обалдуя. Перевод Н. Трауберг

Волшебные штаны. Перевод Н. Трауберг

Пробуждение Ролло Подмарша. Перевод Н. Трауберг

Неподходящий жених. Перевод Н. Трауберг

Белые фиалки. Перевод Н. Трауберг

Очищение Родни Спелвина. Перевод Н. Трауберг

О плавающих, путешествующих, гольфируюших, плененных… Перевод Н.Трауберг

Буква закона. Перевод Н. Трауберг

Прощайте, ноги. Перевод Н. Трауберг

В конце концов, есть гольф. Перевод Н. Трауберг

Из глубины. Перевод Н. Трауберг

На глиняных ногах. Перевод Н. Трауберг

Excelsior. Перевод Н. Трауберг

Крест-накрест. Перевод Н. Трауберг

Гандикап — 0. Перевод Н. Трауберг

Колокола для Уолтера. Перевод Н. Трауберг

Спать, спа-ать… Перевод Н. Трауберг

Потаенное сокровище. Перевод Н. Трауберг

Блаженной памяти Джона Генри и Пата Роджи (Эдинбург), которых посадили в 1593 году за то, что они играли в гоуфф по субботам во время проповеди, а также — Роберта Робертсона, которому влетело по той же причине в 1604 A.D.

ЭЙ, ВПЕРЕДИ![11]

Книга эта отмечает эпоху на моем литературном пути. Она написана кровью. Она излилась из души, истерзанной немилостью рока, как не терзала моя клюшка всю прелесть изогнутого газона перед одной из последних девяти лунок. Это — труд почти отчаявшегося человека с гандикапом восемнадцать, который должен обрести особую прыть, чтобы он (гандикап) снова не превысил двадцати.

Мне, поставляющему легкое чтиво, до сих пор не мешало то, что я весел, беззаботен и прост. Я говорю «не мешало», поскольку читатель любит ощущать, что автор занятных историй несчастлив в частной жизни и создает что-то смешное просто потому, что не в силах вынести бремя бытия. Что ж, теперь я именно таков.

Два года назад я был пустым комедиантом. Книгам моим не хватало глубины. Я легкомысленно писал, ибо весело жил. Потом я занялся гольфом, и вот, я улыбаюсь сквозь слезы и смеюсь, чтобы не плакать, словно какой-то Фигаро. Тем самым, я вправе высоко держать голову, зная, что достоин уважения.

Если вы найдете в этом сборнике что-нибудь забавное, пожалуйста, не забывайте, что я писал после того, как потерял в кустах три мяча или сломал любимую клюшку; и, пробормотав: «Молодец… какой молодец!», припомните историю про клоуна, шутившего, когда умирал его ребенок. Вот и все. Спасибо за сочувствие. Оно очень важно для меня. Как вы думаете, если бы я параллельно поставил ноги… Да, ладно, чего там, это вас не волнует. Буду горевать один.

P.S. Во втором рассказе я упоминаю Кортеса, глядящего на Тихий океан. Вскоре после того, как рассказ этот появился в журнале, я получил письмо, где были слова: «Ну, знаете! Не Кортес, а Бальбоа». Насколько я понимаю, исторически это верно; но если Кортес годился Китсу, он сгодится и мне. Кроме того, океан большой, мало ли кто на него смотрит! Почему бы среди них не оказаться Кортесу?