Повесть о юности - Григорий Медынский

Вот и сейчас: диктор, которому не было дела до уроков Бориса, продолжал давать свои разъяснения.

«Си-бемоль-мажор… Весна. Мощное пробуждение жизни. Сияет солнце, воды блещут, расплескивая кругом радостные улыбки. Цветущие деревья, птицы. Снова журчит ручей. Что-то бурное, буйное, торжествующее и побеждающее. Непрерывный, всепобеждающий поток жизни».

«А вот — тишь, покой и безмятежность. Приветливый уголок русской природы, ко за ним — ширь и простор. Широкое поле, голубая высь и жаворонки…»

Борису очень хотелось прослушать фортепианные пьесы Рахманинова, о которых шла речь, чтобы самому почувствовать пробуждение жизни, услышать говор ручья, увидеть голубую высь с жаворонками. Пояснительный текст затягивался и мешал работе. Борис выключил приемник, но сосредоточиться сразу не смог — он переложил книги с места на место, отодвинул портфель, который лежал близко к локтю. «Мобилизационный период» длился явно больше, чем это было нужно.

Так, в борьбе с собою, отгоняя назойливые мысли, Борис сделал алгебру. Постепенно создавалось рабочее настроение. Но на геометрии Борис «засел» — нужно было решить задачу, а она не выходила. И ничего в ней как будто не было особенного, а не выходила.

Он просмотрел предыдущий материал, отыскал там похожие задачи и вернулся к сегодняшней — еще раз перечитал условие, продумал. Захотелось зрительно представить фигуру, о которой шла речь. Он взял книгу, треугольник, карандаш и стал строить модель этой фигуры. Предметы рассыпа́лись, падали, но он упорно их снова собирал. И вот какое-то положение карандаша, изображающего высоту, что-то подсказало ему, он отложил ненужные теперь предметы и набросал чертеж. Так и есть! Теперь, кажется, все в порядке! Остается только переписать. Это он сделал быстро, но аккуратно, по той системе, какой с самого начала требовала от них Полина Антоновна, и, когда закончил геометрию, посмотрел на часы.

«Ой-ой, времени-то сколько ушло!.. Ну, ничего, нужно укладываться!» — подумал он.

Пришла с улицы Светочка и начала что-то лепетать, но мама ее быстро остановила:

— Тише! Братик Боренька занимается!

— А-а!.. — Светочка перешла на шепот. — Ну, я тихо. Я рисовать буду, мама, ладно?

— Ладно, ладно! Садись и рисуй.

Борис принялся за историю. Историю он любил, любил свободные, воодушевленные рассказы Зинаиды Михайловны, любил обнаруживать за внешним ходом событий ясные линии исторической закономерности, но времени этот предмет, откровенно говоря, отнимал чуть ли не больше, чем остальные. Особенно если прорабатывать все источники, какие указывала Зинаида Михайловна.

Когда Борис прочитал первый раз страницы учебника по истории, пришла соседка Агриппина Васильевна, мать Сеньки Боброва. Обладательница зычного голоса, она могла говорить часа по полтора подряд обо всем, что приходит на ум, а может быть, минуя ум, прямо на язык. Но мама быстро учла это обстоятельство.

— А мы, Агриппина Васильевна, пойдемте на кухню. А то видите: парень у меня занимается…

— Все сидит? — охотно подхватила подвернувшуюся тему Агриппина Васильевна. — Как ни зайду — все сидит. И что их так мучают? Этак мозга за мозгу заскочит. А всего все равно не узнаешь. Век учись, говорят, а дураком помрешь. И никакой радости!..

— И не говорите! — сокрушенно вторит ей мать. — Ну, пойдемте, Агриппина Васильевна, там и поговорим!

— А мой Сенька отмучился! Ну, ученье к нему, правда, не приставало, — не унималась Агриппина Васильевна. — Зато теперь нос задирает: я рабочий человек. А какой он рабочий человек? Подумаешь, третий разряд получил! На него только рубахи стирать!

Агриппина Васильевна успела наговорить еще с три короба, прежде чем Ольге Климовне удалось увести ее на кухню.

Борис прочитал историю второй раз, потом, закрыв глаза, мысленно составил себе план того, о чем он сейчас читал. Затем он проверил еще раз даты, имена, и с историей, можно считать, было покончено.

В это время пришел отец. Он молча переоделся, пошептался о чем-то со Светланой, погладил ее по голове, потом пошел умываться, а вернувшись, разулся и лег на диван — читать газету.

После истории шла химия. Науку эту Борис недолюбливал еще с прежней школы, где преподавала ее злая Селитра, нелюбимая ребятами учительница. Не повезло с химией и в этой школе. Здесь вел ее учитель, Николай Павлович, преподававший в трех школах. Работал он кое-как и вместо опытов предпочитал иметь дело с доской и мелом. По поводу его уроков ребята острили: «Что мы возьмем?.. Возьмем мел плюс доска, получится формула».

Борис пересилил в себе закоренелую неприязнь к химии, но все-таки учить ее было скучно и трудно. Он почувствовал вдруг неодолимую потребность встать и с кем-нибудь повозиться, размяться, лишь бы не корпеть над книгой. Он и в самом деле вскочил и выкинул какое-то необыкновенное коленце.

— Эге, брат, да ты и плясать мастер! — усмехнулся отец.

— Ох, и не люблю ж я эту злосчастную химию! — признался Борис.

— А ты попляши, попляши!

— Да… Если бы ты только знал эти формулы! Такие противные! Заучиваются трудно, забываются легко.

— А ты не заучивай. Ты разберись! Все заучивать — головы не хватит. А когда поймешь, что к чему, тогда все само на свое место ложится, — сказал Федор Петрович, откладывая в сторону газету: — В этом, гляжу я, школа у вас плохую сторону имеет: учите вы много, а делаете мало.

— А ученье не дело? — спросил Борис.

— Дело, да не то!.. А в жизни-то всяко придется. Метите вы, кто на какую специальность, и больше, я думаю, на высокие полеты крылья налаживаете. Только все это еще на воде вилами писано, а как жизнь повернется на практике — никто в точности не знает. Может, к примеру, вроде меня в литейной работать придется и с жеребейкой дело иметь.

— С какой жеребейкой? — спросил Борис.

— Ну вот! Отец всю жизнь с жеребейкой не расставался, а сын и не знает.

— А ты скажи.

— Скажи, скажи… Все равно не поймешь. Это на практике видеть нужно. Приходите к нам на завод — покажу.

— А можно? — встрепенулся Борис. — Папка, в самом деле! Мы всем классом придем. Можно?

— А почему нельзя? Поговорю! Вот тогда и жеребейку увидишь.

После разрядки стало легче. Борис постарался действительно понять, что к чему, и снова, закрыв глаза, попробовал представить себе те процессы и замещения, о которых говорилось в книге, их динамику, последовательность, — одна формула вытекала из другой и запоминалась лучше.

Осталась география. Но — кто же учит географию? Однако теперь Борис решил учить и географию.

Ложась спать, он подумал:

«Ну вот, я работал. А как я работал? Учил и учил! А что из этого может пригодиться ребятам?»

Мысль о посещении завода очень понравилась Борису. Он ходил когда-то с отцом на завод, но это было, давно, несколько лет назад, и ничего от того посещения у него в голове не осталось. Теперь же Борис вообще все переживал по-новому и по-своему, и ему очень захотелось побывать с товарищами на заводе. Да и для комсомольской работы хорошо!..

Борис рассказал о предложении отца Полине Антоновне, она — Сергею Ильичу. Тот ухватился за эту возможность обеими руками: по физике проходилась в этом году теплота, и экскурсия в литейный цех была, конечно, интересным и полезным делом.

Только с осуществлением этого пришлось повременить: отец Бориса получил ответственное задание по отливке крупного и сложного насоса для земснаряда. Борис попробовал напомнить ему об экскурсии, но за отца вступилась мать:

— Что ты лезешь к нему со всякой чепухой?

— Какая это чепуха? Это не чепуха, мать, это нужное дело. Но — забыл! Завтра поговорю. Обязательно поговорю! — сказал отец. И снова забыл. С работой у него что-то не ладилось, домой он приходил сам не свой, и Борис больше надоедать ему не решался. И потому он очень обрадовался, когда отец пришел домой, наконец, веселый и довольный.

— Ну, все в порядке! — сказал он, садясь за стол.

— Договорился? — обрадовался Борис.

— Что «договорился»? — не понял сначала отец. — Ах, да!.. Насчет экскурсии?.. Это, брат, дело маленькое! А вот с отливкой у меня все теперь в порядке — это да! По этому случаю можно и рюмочку выпить!.. Такой отливки мне еще не приходилось давать, — добавил он. — Братеню моему, волгодонцу знаменитому, трудовой привет! Обязательно напишу ему!..

Этот «трудовой привет» был ответом на письмо, которое прислал дядя Петя с Волго-Дона. Писать он не любил и обычно ограничивался коротенькими записочками, а то и телеграммками, состоящими из одного слова: «Бодрствую!» Но на этот раз Петр Петрович расписался и на целых двух страницах дал полную картину всей своей жизни — рассказал, что живет он на квартире у донского казака на берегу будущего Цимлянского моря и что работает директором арматурного завода.