Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Врач грустно улыбнулся и сказал:

– К сожалению, раввина Рудова уже нет в живых. Я его сын. Мне приятно слышать, что вы помните его.

Какое совпадение! Мы не заметили, как сменились поколения: отец учил моего брата, а его сын лечит мою дочь.

С тех пор наши отношения с доктором Рудовом стали менее формальными, мы время от времени беседовали, а главное – он стал уделять больше внимания Аде и давал нам полную информацию о ее состоянии.

Ада очень боялась доктора Рудова, потому что он грозился кормить ее через зонд. После того разговора он стал относиться к ней мягче. Интенсивный уход улучшил ее состояние. В Риге не было недостатка в лекарствах, но туберкулезный микроб, называемый палочкой Коха, очень хитер; он выработал стойкость к большей части антибиотиков.

Через несколько месяцев Аду выписали из больницы в стабильном состоянии. В годы учебы в младших классах она иногда на целые недели пропускала занятия из-за высокой температуры. Подруги приносили ей изученный материал, и она делала домашние задания. На протяжении всех лет до 1970 года состояние ее здоровья было далеко не блестящим.

Миша продолжал посещать садик-интернат. Когда ему исполнилось пять лет, напротив нашего дома построили новый детский сад – красивую виллу, окруженную садом. Я очень хотела, чтобы он ходил в этот сад. Ему вновь сделали анализы, и на сей раз реакция Пирке оказалась отрицательной. Ребенок был здоров, и его приняли в новый садик.

Он полюбил этот сад. Там был «живой уголок» и в нем белка, за которую он был ответствен. Я видела, что ребенок счастлив. Камень свалился с моей души.

Глава 34. «Где дорога в Эрец-Исраэль?»

Эта фраза взята из книги классика еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорима «Путешествия Вениамина Третьего». Ее процитировал великий актер Шломо Михоэлс на большом собрании в Москве, устроенном в конце 1947 года в честь исторического решения Генеральной Ассамблеи ООН о создании еврейского государства в Эрец-Исраэль при поддержке советского представителя Андрея Громыко. Само собрание и цитата имели трагические последствия: Сталин увидел в них призыв к советским евреям эмигрировать в будущее еврейское государство, иными словами – «изменить родине».

Речь, произнесенная Михоэлсом, оказалась его приговором. Вскоре после того собрания он был убит в ходе инсценированной автомобильной катастрофы в Минске, куда его специально для этой цели послали в командировку. Это был сигнал к началу кампании преследования евреев: были арестованы все члены Еврейского Антифашистского комитета, во главе которого стоял Михоэлс; этот комитет был создан во время войны для сбора пожертвований среди богатых евреев Америки в помощь советским военным усилиям. Была арестована большая группа евреев – деятелей культуры и искусства. Все они были приговорены к смертной казни по обвинению в «пропаганде буржуазного национализма» и расстреляны в 1952 году.

Читатель, возможно, недоумевает, почему до сих пор, описывая эпизоды из жизни моей семьи, я не упоминала о чувствах, связанных с созданием государства Израиль. Правду говоря, провозглашение государства не вызвало у меня особых чувств. Мы жили в то время в Сибири, и все то, что не было связано с нашей повседневной борьбой за выживание, было далеко от меня. Советская печать не уделила этому событию особого внимания. Однажды на глаза мне попалась информация о том, что Израиль атаковал объекты в Ливане, и я удивилась: какое дело Израилю до Ливана? В информации не было даже намека на то, что с территории Ливана в Израиль проникают террористы и устраивают диверсии.

Что я знала об Израиле? Только вещи, связанные непосредственно с нашей семьей: что папа посетил Эрец-Исраэль (в то время говорили «Палестину») в 1931 году и купил половину дома в Тель-Авиве. Я знала, что он сделал это с целью переехать в Палестину всей семьей, но мама не согласилась. Все эти сведения хранились на периферии моего сознания, далеко от центра. Каждый день был настолько насыщен трудностями, что не было времени и сил для мыслей о вещах, выходящих за пределы повседневности.

Родители иногда говорили между собой о доме в Тель-Авиве. По сути дела, это был единственный остаток большого имущества, которым они владели до прихода советской власти. И этим последним остатком нажитого они тоже не могли пользоваться, так как он находился за пределами непроходимых границ Советского Союза.

В начале 60-х годов папа уже был в пенсионном возрасте, и ему трудно было продолжать работать на ткацком станке по производству шарфов. Без его работы у родителей не было никакого источника доходов. Не знаю, полагалась ли ему какая-либо пенсия – но даже если полагалась, это была бы мизерная сумма, на которую невозможно прожить. Маме вообще ничего не полагалось, так как она не работала ни на одном социалистическом предприятии.

Я обратила внимание, что папа и мама чем-то обеспокоены и часто перешептываются. Однажды они собрали всех ближайших родственников, чтобы сделать важное заявление. Когда все собрались, папа объявил, что они получили разрешение выехать в Израиль. Им дали на сборы три месяца, но, возможно, им не потребуется все это время, и они уедут раньше.

Все были ошеломлены. Никто не знал, что они подали заявление на выезд. В тот период, в 60-е годы, граница была еще герметически закрыта, и даже знаменитые артисты с большим трудом добивались разрешения выехать на гастроли в страны, не принадлежавшие к советскому блоку. Отношение к Израилю было враждебным. Как им удалось получить разрешение? По словам папы, ему стало известно, что в редких случаях разрешения даются пенсионерам, от которых государству уже нет никакой пользы. Высокопоставленные начальники также были заинтересованы в квартирах, освобождаемых евреями. Правда, в случае моих родителей никакая государственная квартира не освобождалась, так как их квартира была частной собственностью, но эта деталь, видимо, ускользнула от внимания властей. После подачи заявления родители ждали полгода и получили положительный ответ.

Я была поражена вестью об отъезде родителей. В те времена это было равносильно полету на другую планету. Поездка в один конец, навсегда. Вероятнее всего, мы больше никогда не увидимся.

Стремление родителей уехать было мне понятно. Им хотелось спокойной старости, без всего шума и неурядиц, которые причиняли им мой муж и мои дети. Они рассчитывали на обеспеченное существование, а в Риге им предстояла горькая нужда. Ведь у них есть собственность в Израиле, и папа был уверен, что ему удастся доказать свои права на нее, хотя после ссылки и лагеря у него не осталось никаких документов о приобретении дома. Он также надеялся, что за тридцать лет его отсутствия на счету дома скопилась приличная сумма – квартплата жильцов. Родители заслужили все это после долгих лет страданий.

И все же я недоумевала: как могут родители оставлять своих детей и внуков навсегда, без всяких шансов когда-либо увидеть их? Мне трудно было разделять их радость.

– Как это ты согласилась, ведь ты всегда была против переезда в Израиль? – спросила маму одна из теток.

– Из-за моего упрямства, из-за моей неспособности расстаться с богатством и из-за неумения видеть будущую опасность – из-за этого на нас обрушились все беды. Мы были на краю гибели, терпели холод и голод; это чудо, что Берл вернулся живым из лагеря. После всего, что мы пережили, по моей вине, теперь, когда он сказал «едем!», я не вправе возражать, – таков был ответ мамы.

Она готовилась к отъезду без особого энтузиазма, была задумчива и озабочена. Папа же сиял, был весел и полон энергии. Что ж, отцы не так привязаны к детям, как матери – я всегда была в этом уверена.

Весть о предстоящем отъезде моих родителей быстро распространилась среди евреев Риги. Каждый день приходили люди, знакомые и незнакомые; каждый хотел передать «какую-нибудь мелочь» друзьям или родным в Израиле. Часто приходили наши родственники; им хотелось переправить в Израиль с багажом родителей часть своего имущества. Они тоже намеревались уехать в недалеком будущем и знали, что, если не отправят часть вещей заранее, у них окажется намного больше разрешенной к вывозу нормы багажа. У моих родителей было мало вещей, они не везли с собой даже половину того, что разрешалось вывезти. Недостающее дополнили родственники: они привезли ковры, сервизы, хрусталь, постельные принадлежности, дорогие напитки. Родителям пришлось заказать большие ящики, которые были заполнены не их вещами.

Время до отъезда родителей мы прожили как в сумасшедшем доме. Все разобрано, посередине стоят большие ящики, без конца приходят люди и пристают к родителям с разными просьбами. Меня это возмущало. Разве не существует почтовой связи, если хотят что-то послать в Израиль? Почему они считают возможным приставать со своими просьбами к двум старикам, которым совсем не до них? Что они, на марках хотят сэкономить?