Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Я очень боялась, что не смогу выполнить обязательство, взятое на себя в рамках договора. Старалась писать каждую свободную минуту. Понятно, что это мешало мне уделять достаточно времени детям. Я надеялась, что смогу вознаградить их за недостаток внимания, когда книга выйдет в свет.

Аванс за будущую книгу выражался в крупной сумме. Я решила использовать эти деньги на осуществление давней мечты – подключение квартиры к сетям водопровода и канализации.

Это оказалось непростым делом. Невозможно подключить одну квартиру; если уж подключают, то весь дом. Все жильцы дома должны дать согласие и внести свою долю в общую сумму стоимости работы.

В доме было шесть квартир. Две из них принадлежали довольно состоятельной женщине, латышке. В трех других квартирах жили бедные семьи, отказавшиеся участвовать в проекте. Мы вместе с состоятельной соседкой решили взять все расходы на себя. Те, которым нечем платить, получат улучшение жилищных условий бесплатно.

Так мы и сделали. Трудно описать мою радость, когда я увидела, как вода льется из крана в раковину на кухне. В первый раз после двадцати с лишним лет таскания воды ведрами из колодцев или из речки! И нормальный туалет с «ниагарой» для спуска воды! Какое счастье!

Ванную комнату мы не могли устроить, не было помещения для этого. Бывшие хозяева сдали маленькую комнату, предназначенную для ванной, квартирантке, платившей за это пять рублей в месяц. Раз в неделю мы всей семьей ходили в общественную баню.

В моем распоряжении было еще два года до срока сдачи готовой рукописи. Работа продвигалась медленно. А ведь аванс-то истрачен, я не смогу вернуть деньги! Соломонов успокаивал меня: он не помнил случая, когда издательство требовало бы возвратить аванс, даже если книга по какой-то причине не вышла в свет. И все же я тревожилась. Кто же избавил меня от тревог? Не кто иной, как сама советская власть.

Два года – это долгий срок. За два года могут произойти многие изменения. И они действительно произошли. Политический климат в стране совершил крутой поворот в сторону ужесточения.

В годы «оттепели» в стране появились группы диссидентов, требовавших либерализации режима; в прессе и в других видах искусства наметились отклонения от прежних догм. Власти испугались и начали «закручивать гайки». Оттепель сменилась заморозками. Указы о переходе на новую политику были сразу разосланы всем республикам. Ощущение было таково, будто воскрес дух Сталина.

На заседании кружка молодых писателей член правления союза Ратнер рассказал нам о резком столкновении между Хрущевым и молодыми художниками-авангардистами на выставке современного искусства в Москве. Этот тяжелый эпизод был сигналом, возвещающим об окончании «оттепели». Все мы поняли это.

Реальные изменения не заставили себя ждать. Соломонов, инициатор поддержки молодых русскоязычных писателей и поэтов, был уволен и покинул Ригу. Государственное издательство аннулировало многие из договоров, заключенных с писателями по его рекомендации, в том числе договор со мной. Меня это разочаровало, так как это означало развенчание моих надежд стать писательницей. Но одновременно я испытала облегчение. В последние месяцы мне очень трудно было писать. Не было ни времени, ни сил. А главное – я начала чувствовать искусственность ситуаций, которые описываю.

Сначала я не хотела признаваться в этом даже самой себе, но здоровое чутье подсказывало мне, что я рисую фальшивую картину жизни. Потребовалось время, пока я поняла, что сама идея романа порочна. Один причастный к коррупции человек, двое, десятеро – не в этом корень проблемы. Сам режим и созданная им система управления экономикой – это факторы, порождающие коррупцию. Рыба гнила с головы. Начав писать, я еще верила, что пороки системы можно исправить, если все будут поступать честно.

Хотя намерение властей было противоположным, на деле кампания подавления свободы творчества пошла мне на пользу.

Это был второй случай в моей жизни, когда власти хотели навредить, подавить и даже уничтожить, а потом оказывалось, что их действия обернулись спасением. Они хотели уничтожить класс буржуазии и сослали нас в Сибирь, в предположении, что мы там не выдержим – и тем самым спасли нас от уничтожения нацистами. Теперь они спасли меня от опубликования книги, основанной на ложной предпосылке и не заслуживавшей выхода в свет.

К счастью, возвращения аванса никто не требовал.

Глава 35. «Пока еще сердце будет биться…»

Попытки властей вновь заморозить общественную жизнь после короткой оттепели не привели к ожидаемым результатам. Хотя оттепель была короткой и ограниченной, хотя режим ни на шаг не приблизился к демократии, все же процессы, начавшиеся после знаменитого доклада Хрущева и разоблачения преступлений Сталина, уже невозможно было остановить.

Голоса критики и сопротивления режиму звучали все громче. «Виновных» преследовали и даже отдавали под суд. Правда, расстрелов уже не было, но власти умели превращать жизнь «непокорных» в ад иными средствами. Был изобретен новый вид наказания: противники режима объявлялись «душевнобольными» и заточались в психиатрические больницы. Там их одурманивали сильнодействующими лекарствами, чтобы сломить их дух.

Среди еврейских жителей прибалтийских республик процессы отчуждения от правящего строя были особенно сильны. Евреи не забыли «кампанию против космополитов», которую Хрущев не осудил ни единым словом. Евреи составляли значительную часть в движении диссидентов, но что еще важнее – отчуждение от власти охватило широкие массы, не только активистов.

Транзисторные приемники, производимые на заводах Риги, позволяли ловить передачи «Голоса Израиля» на русском языке, и все евреи, за исключением разве что ортодоксальных коммунистов, слушали их постоянно. И мы тоже, разумеется. В нашей семье инициатором слушания «Голоса Израиля» был мой муж. Я была занята своими писательскими делами, кроме начатого романа я писала также стихи, и некоторые из них были опубликованы в литературном журнале. Все это отдаляло меня от других проблем. Сначала я с трудом понимала содержание передач, потому что речь в них шла о событиях из не знакомого мне мира. Больше всего мне нравилось, что в конце передачи исполнялась «Ха-Тиква». Я ждала с нетерпением, когда раздадутся звуки, знакомые мне с детства.

Постепенно я тоже втянулась в слушание радиопередач и почувствовала любопытство к политическому положению в Израиле и отношению других государств к нему. В передачах о многих событиях говорилось очень коротко, в предположении, что слушатели о них уже знают. Из сообщений советской печати невозможно было извлечь объективную информацию о происходящем в Израиле.

Многолетний опыт чтения советских газет научил нас читать между строк. В сообщениях о Ближнем Востоке господствовал льстивый до приторности тон по отношению к арабским странам, особенно Египту. Власти превозносили до небес Гамаля Абделя Насера, «великого вождя арабской нации», и даже присвоили ему звание героя Советского Союза, несмотря на то, что он для Советского Союза ничего не сделал. Израиль же был объектом злобных нападок, граничивших с истерией. Израильских руководителей именовали не иначе чем «израильскими агрессорами», или «тель-авивской военщиной». Советские военные специалисты работали в Египте, чтобы помочь братскому египетскому народу «защищаться от злодейских замыслов израильских агрессоров против арабской нации».

Если власти рассчитывали, что путем очернения Израиля они создадут отрицательное отношение к нему со стороны советских евреев, то результат был обратным: они тем самым уничтожили последние остатки солидарности еврейской общественности с государством, в котором они живут. Сотни тысяч евреев чувствовали, что их выталкивают наружу, ставят вне общества.

Мы слушали также передачи «Голоса Америки»; это были объективные передачи, сообщавшие о событиях, которых советская печать не касалась ни словом – таких, например, как террористические акты против Израиля.

Постепенно Израиль вошел в наш дом как реальность, а не как далекий мираж. Письма от мамы, разумеется, тоже способствовали этому. Тон первых писем был довольно мрачным. Мама писала, что их поселили во временном лагере, носящем название «маабара», в маленьком отдельном домике, который считается бараком, но оснащен всеми удобствами. Она прислала фотографию: оба на фоне домика, похожего на колхозную избу. Папа борется за признание его права собственности на половину дома, приобретенного в начале 30-х годов.

Папа и мама возле своего барака в маабаре

Через некоторое время мама написала, что папа сумел доказать свое право владельца и что они получили небольшую компенсацию за годы, когда домом управлял генеральный опекун государства, взимавший с жильцов квартплату. По ее словам, сумма компенсации их очень разочаровала. Жить в своем доме они не могут, так как все квартиры заселены и у них нет права выселить кого-либо из жильцов.

С течением времени тон писем стал оптимистичнее. Мама писала, что один из жильцов, одинокий человек, скоропостижно скончался, в результате чего освободилась двухкомнатная квартира. Сначала они не могли вселиться в нее, потому что совладелица дома, вдова папиного друга, с которым дом был куплен на половинных началах, требует для себя одну комнату в освободившейся квартире. Дело дошло до суда. Судья постановил, что две семьи не могут жить в одной квартире: «Мы не в России, не будем создавать здесь коммуналки». Вместе с тем он признал право совладелицы дома на часть квартиры и постановил, что родители должны выплатить ей компенсацию за отказ от реализации этого права. Родители были счастливы: они смогут покинуть барак во временном лагере и жить в нормальной квартире в центре города. Я порадовалась за них.