Коммунизм - Олег Лукошин

— Почему? — не понимал я. — Ведь я стал у них своим.

— Ты ушёл из дома. Избил отца. Где гарантия, что они про это не узнали? Твоя сестра Даша — близкая подруга Стрекозы. Вероятность того, что террористы осведомлены о твоём срыве, крайне высока. Мы не могли рисковать твоей жизнью.

— Да не было никакого риска, — уже спокойнее, но ничуть не горше говорил я. — Я бы всё объяснил, появись необходимость.

— К тому же сомнения возникли и на твой счёт. Вдруг твой визит в КГБ — часть хорошо спланированной операции террористов?

— А, вот с этого бы и начинали! Вы не поверили мне.

— Мы поверили тебе.

— Но не полностью! С фигой в кармане.

— Это наша работа. Мы должны принимать во внимание все варианты.

— И что же показала ваша операция: я не часть террористического плана?

— Виталий, — проникновенно произнёс Горбунов, опуская руку на моё плечо, — лично я никогда в тебе не сомневался. Ведь ты человек со стержнем. Но ты должен понимать, что не всё делается и будет делаться по твоему хотению. Спецслужбы — это жёсткая система. Она не терпит самовольства, ей надо подчиняться.

Мы шли по длинному коридору в помещение с трупами. Я, Горбунов, ещё двое.

— Наверняка захват прошёл не так как надо! — бросил я в сердцах. — Так всегда бывает, когда отступаешь от первоначального варианта. Среди ваших людей есть жертвы?

— Увы, есть. Но они знали, на что идут. Захватов, кстати, было несколько. Всех брали по одному.

— А бандиты? Они все уничтожены?

— К сожалению, нет. Антон Самохин по прозвищу Гарибальди от нас ускользнул. Игорь Камольцев, он же Пончик, и Виктория Снежкина, она же Негритянка, застрелены. Наталья Кислицина, Стрекоза, покончила жизнь самоубийством.

Я не дрогнул. Не моргнул даже. Ноль эмоций. Молодец!

— Живым взят лишь Никита Костиков. Как ты и предполагал, он оказался связан с террористами. Сейчас даёт признательные показания. Впрочем, насколько можно судить, он знал очень мало и лично в терактах не участвовал. Некто Арсений Брызгалов, которому ты отводил роль звеньевого в КОМКИ, по аналогии с Россией, в Советском Союзе не рождался. Да, вот так, — заметив моё недоумение, пожал плечами Горбунов. — Арсениев Брызгаловых у нас хватает, но они не двойники твоего Брынзы. Совершенно другие люди.

Вот ведь, гнида удачливая! Там нагадил, а здесь умудрился не родиться. Везунчик, мать твою! Надо было всё же порешить его в России. На бизнесмена Сидельникова нет надежды.

Они лежали в ряд под белыми простынями. Почему-то пятеро.

— А ещё двое? — кивнул я.

— Случайные жертвы, — повёл бровями Горбунов. — Без них тоже не обошлось.

Никто из медперсонала снимать простыни с лиц убитых не собирался. Открывший нам дверь санитар топтался в стороне. Я задирал ткань самостоятельно.

— Да, это Бело… Негритянка.

— Да, это Пончик.

— Да, Стрекоза.

Я был спокоен, абсолютно спокоен. И очень радовался этому обстоятельству. Стержень внутри, стержень спасает от эмоций.

Одна предательская мыслишка где-то на периферии сознания всё же вылезла на поверхность. «Вот и снова я тебя убил» — холодно, бесстрастно пронеслась она по закоулкам осмысленности и затихла, придавленная и уничтоженная моей волей.

Я сильный. Я могу и без тебя. Я даже знать не хочу, была ли ты на самом деле беременна.

Глава семнадцатая: Служу Советскому Союзу!

Вечер выпускников Высшей школы КГБ имени Феликса Эдмундовича Дзержинского проходил в шикарном московском ресторане «Прибалтика». Шёл июль 2029-го года, лишь несколько дней как завершились государственные экзамены, будущее манило новыми ожиданиями, светлыми перспективами и увлекательной, ответственной работой.

К шести вечера в ресторан стали подтягиваться выпускники. Отутюженные костюмы, яркие галстуки, выбритые щёки. В основном — с жёнами и подругами.

— Эй, слушай, дорогой, почему без прекрасной половины? — ещё издалека махал мне рукой Нодар. Однокурсник, сын министра внутренних дел Грузинской ССР. Хороший парень. За локоть, вся нарядная и цветущая, его держала молодая жена — балерина Большого театра.

— Да страшно, друг! — отозвался я с улыбкой, хотя все эти вопросы уже начинали надоедать. — Вдруг отобьёшь.

— Ай, знаешь, хорошо, что боишься! — рассмеялся Нодар. — Перед кавказскими мужчинами устоять невозможно. Вот у Регины спроси, она подтвердит.

Регина смущённо понурила взор. Симпатичная. Рад за Нодара. За всех рад — за себя особенно. Лейтенант… есть что-то твёрдое, основательное в этом слове. Должно быть, именно к этой основательности я и стремился всю жизнь.

Днём в актовом зале нам вручали дипломы об окончании учебного заведения и удостоверения о присвоении офицерского звания. В президиуме заседал весь цвет Госбезопасности — старые, прожжённые волки, за плечами которых огонь, воды и пороховые газы деятельной службы на благо советского государства. Благородная седина, элегантная выправка — любо-дорого посмотреть на живых легенд разведки. Приехал и партийный босс — первый секретарь Московского городского комитета КПСС, член Политбюро ЦК КПСС Григорий Явлинский. Никого значительнее не прислали. В кулуарах на эту тему язвительно перешёптывались: не в почёте, мол, ныне органы Госбезопасности, положили на них партийные шишки. Эх, был бы жив Романов… О тщательно скрываемой от широкой общественности смерти генерального секретаря у нас говорили в открытую, правда шёпотом.

Но праздник есть праздник и даже не в меру либеральным коммунистам из Политбюро его не испортить. Торжественно зачитывал ведущий церемонии, ректор Высшей школы имена выпускников: под гром аплодисментов поднимались мы, гордые и смущённые, на сцену, чтобы получить заветные корочки.

— Виталий Шаталин! — объявили моё имя.

Я не ожидал, что будет так волнительно. Даже пол заплясал под ногами, когда торопливо взбегал по ступенькам на сцену.

— Виталий не просто отличник учёбы, — похвалил меня между тем ректор, — а ещё и секретарь партийной организации курса. Замечательный студент! Уверен, он станет и прекрасным сотрудником.

Старичок Явлинский при упоминании партийной организации оживился и, когда пришёл его черёд пожимать руку, сделал это с особым вниманием и даже теплотой.

Я постарался ответить любезностью на любезность. Всё-таки двойник за двойника не ответчик. В конце концов, российская капиталистическая действительность — это сбой, тупик в развитии вселенских причинно-следственных связей. Настоящая история происходит здесь. Будем считать, что он не виноват за свою копию-либерала на той стороне. Тем более что даже там она практически позабыта.

— Служу Советскому Союзу! — торжественно, с дрожью в голосе объявил я в зал. Даже слёзы на глазах выступили.

Там, в зале — я мимолётно выловил лицо из толпы — приветственные знаки делал мне полковник Горбунов. До конца церемонии он не досидел — должно быть, позвали дела.

Три года учёбы пролетели незаметно. Никогда бы не подумал, что учёба в Высшей школе КГБ может быть таким увлекательным делом! Вся мишура, вся анархистская пена окончательно схлынула с моей сущности и открыла во всей красе убеждённого государственника. Надо, надо защищать наше государство рабочих и крестьян от хаотичных попыток асоциальных дикарей превратить его в прах. Один раз, на той стороне, коммунисты уже дали маху, доведя себя до такого жидкого состояния, что позволили заползти в самое сердце государства бубонной чуме, которая в одночасье уничтожила его. Мы не имеем права повторить то же самое здесь. В таком случае человечество вообще недостойно жизни.

К некоторому моему удивлению, за время учёбы семья Сидельниковых не оставляла попыток вернуть меня в своё лоно. Уже через пару месяцев ко мне в общежитие (комната, а точнее две, оказались ещё более благоустроенными, чем в заводской общаге) припёрлась Даша. И откуда только узнала, что я живу здесь? На комбинате, должно быть, сказали — мне ведь давали там характеристику для Высшей школы. Выглядела так называемая сестра грустной и потерянной. Она проходила по обвинению в пособничестве в деле об организованных террористических бандформированиях, но отделалась условным сроком то ли на полтора, то ли на два года. Чего уж говорить: советский суд — самый гуманный суд в мире.

— Мать плачет, не останавливается, — присев на краешек кровати, передавала она мне новости «из дома». — Слёзно просит, чтобы ты вернулся.

— Она мне не мать, — отвечал я сурово. — И ты мне не сестра. Я вас знать не знаю.

— Вить, она же не переживёт этого! Она и так едва руки на себя не наложила, когда того Витю убили, а сейчас и вовсе с ума сходит.

— Вот! — показал я ей новый паспорт, развернув его на странице с именем и фотографией. — Меня зовут Виталий. Виталий Шаталин. И я, милая девушка, не понимаю, о каком Викторе идёт речь. Прошу оставить меня в покое!