Мертвый час - Валерий Введенский

До середины XIX века в письменные наборы непременно входила песочница, потому что чернила на бумаге высыхают не сразу. Исписанный лист сворачивали или складывали лишь тогда, когда насыпанный на него речной песок впитывал излишки чернил.

Но однажды на одной английской бумажной фабрике допустили небрежность – целлюлозу забыли пропитать клеем, отчего бумага получилась слишком рыхлой и шершавой, писать на ней было нельзя, зато она превосходно впитывала чернила. Такую бумагу в России называли по-всякому: и промокательной, и промокаткой, и промокашкой, и даже протекучкой.

– Написав письмо, Екатерина Захаровна его тщательно промокнула и вложила в конверт. Заклеив, попрощалась и ушла. А я стала разглядывать протекучку и узнала, что она приглашает Андрея Петровича к себе в полночь.

– Постой-постой, разве в письме было указано имя? – насторожился Крутилин.

Если так – Урушадзе врет. А коли врет, он и убийца.

– Нет, но Красовская обмолвилась, что пишет Андрею Петровичу. Я даже предложила передать ему в руки, но она почему-то не захотела. После ее ухода я сразу побежала на телеграф и дала Николя телеграмму. Весь вечер потом волновалась, получил граф письмо или нет? Потому что он спокойно сидел за столом, выпивал и ехать никуда не собирался. И наконец ему принесли конверт…

– Телеграмму моего отца, – пояснила Сашенька, помнившая тот эпизод со слов Четыркина.

– …и граф сказал, что отправляется в Петербург. Но тут возникла другая проблема – князь Урушадзе. По нашему плану я должна была ночью пробраться в комнату Николя (он дал запасной ключ), открыть балкон и спустить веревочную лестницу. В детстве Николя любил играть в разбойников и пиратов, по этой лестнице он лазил на «абордаж» воображаемого корабля…

– Точно! Мы даже звали его разбойником, – вспомнила Ася.

– Так вот кого в ту ночь видел Леонидик, – догадалась Сашенька.

– Нам повезло, что никто из домашних не вспомнил это старое прозвище, а Леонидик не большой охотник что-то объяснять, – сказала Нина.

– Давайте-ка вернемся к событиям той ночи, – предложил Крутилин.

– Пробраться в комнату Николя я не могла, там ночевал князь Урушадзе, – продолжила свой рассказ Нина. – По этой причине спать я не ложилась, сидела у окна возле керосиновой лампы – вдруг Николя меня увидит и поймет, что план срывается. Но лестницу ему, сам того не зная, спустил Авик.

– Позвольте уточняющий вопрос, – перебил Нину Дмитрий Данилович. – Откуда у Николя револьвер двадцать второго калибра?

– Одолжил у Бориса, приятеля, с которым вместе живет.

– Зачем?

– Сказал, на всякий случай. Ночь, все такое… Утром у нас была назначена встреча в Верхнем парке, на нашей скамейке. Я пришла, а Николя сидит там и дрожит. По его словам, остаток ночи он провел в каких-то кустах, потому что боялся погони. Николя спросил, убил ли он Четыркина? А если не убил, не узнал ли тот его?

Как выяснилось позже, в кустах юный граф не ночевал – с дачи он отправился в бордель госпожи Ласточкиной. Однако девица попалась с простудой, от нее и заразился.

– Я успокоила любимого, посетовав на то, что из-за халата подозрения пали на Урушадзе. Николя заявил, что надел его с умыслом, вдруг встретит кого в коридоре? Похвастался, что, несмотря на внезапное появление Четыркина, выкрал и облигации, и листок с их номерами, с гордостью достал пачку. Но когда мы развязали веревки, обнаружили, что облигаций только две. Остальное – резаная бумага. Надо было видеть наше отчаяние…

Сашенька еле сдерживалась. Не зря считала Нину исчадием ада. Откуда только такие берутся? Вроде и родители обеспечены, и сама в гимназии учится, а вот тебе, самая что ни на есть закоренелая преступница: наглая, циничная, без тени сомнений.

Все! С этой секунды она запрещает детям всякое общение с Ниной! Вдруг преступные наклонности заразны, как скарлатина?

Нина тем временем продолжала:

– Николя не мог поверить в то, что его отец продал облигации. Ведь они принадлежат не ему, а Леонидику. Я как могла успокаивала его, но он дрожал все больше и больше. Поняв, что любимый болен, я велела ему ехать в Питер в надежде на то, что его приятель Борис, который учится на врача, сможет его вылечить. Пакет с лжеоблигациями так и остался у меня.

И все! После этой встречи Николя пропал. Напрасно я каждый день спускалась к Кронштадтской, напрасно два раза, скопив мелочь, давала телеграммы. Я боялась худшего – что у Николя развилась пневмония и он умер. А еще терзалась из-за того, что из-за нас обвинен Авик. На мое счастье, мадам Пржесмыцкая сломала ногу, съехала с дачи, и туда заселились вы, Александра Ильинична. И через пару дней решили плыть в Кронштадт.

– Нет, это была твоя идея, – напомнила Сашенька.

– Обманув Александру Ильиничну, я приехала на Гагаринскую. Но встретила там совсем другого Николя. Он мне не обрадовался. Признался, что полюбил другую и мы должны расстаться. Не знаю, как удалось не разреветься. Велела ему немедля идти к отцу и признаваться, ведь иначе Урушадзе сгинет на каторге. Николя что-то промямлил, мол, подумает. Я ушла, сказав на прощание, что если не признается, сама открою правду на суде. Не помню, как добралась до вокзала, из-за слез ничего не видела вокруг. Потому и не заметила, что за мной следит Четыркин.

Оказалось, Пржесмыцкая наябедничала Глебу Тимофеевичу, что я не ездила с ними в Кронштадт. И когда я вновь собралась туда поплыть, он решил за мной проследить. Поехал якобы на рыбалку, а на самом деле добрался на извозчике в Петергоф, спрятал где-то удочки и сел в машину.

На мое счастье, Четыркин был глуп. Не стал опрашивать дворников, просто поднялся следом и прочел на латунной табличке, что в квартире проживает студент-медик Борис Фаворский.

Князь Тарусов вздрогнул. Какое совпадение! Лиза носит ту же фамилию, и у нее тоже брат студент-медик. Чего только в жизни не бывает!

– Кстати, его сестра Лиза, ставшая теперь графиней Волобуевой, служит у Дмитрия Даниловича стенографисткой.

Тарусов покраснел. Все уставились на него, а он не знал, что сказать. Ему казалось, что все, включая Сашеньку, уже знают про его отношения с Лизой.

– Дорогой, ты нанял на службу графиню Волобуеву? – уточнила Сашенька.

– Видимо, да. Но этого знать не знал, она представилась Фаворской. И даже не упоминала, что знает кого-то из Волобуевых, – пролепетал Дмитрий Данилович.

– Надо немедленно ее уволить. Мошенница и обманщица.

– Конечно-конечно.

Тарусов боялся выдать себя, поэтому возражать не пытался. Но сердце его разорвалось на части. Выгнать? Он ведь любит ее! А она… Неужели обманула? Зачем?

Нина продолжала:

– С того дня я больше не искала зарубок на лестнице, Николя просто повезло, что в воскресенье мы шли там и Жако заметил свежую отметину. Я пошла в Верхний парк и увидела на скамеечке Николя, в руках он держал букет роз. Зачем явился? Уговорить не открывать на суде правду. В тот миг я не знала, что они с Лизой уже обвенчались, а он самозабвенно врет: мол, его любовь к Лизе прошла, что была она мимолетной, словно насморк, а чувство ко мне – смертельная болезнь, которая не отпустит его никогда. Он на коленях умолял простить и не выдавать. Иначе жизнь его пойдет под откос – раз отец не простил Урушадзе, не простит и Николя.

– И ты ему поверила? – удивилась Сашенька.

– Я… Не знаю. Я люблю его. Любила… Очень хотелось поверить. А потом… Я боялась, что и меня привлекут к ответственности. Потому подсунула сверток, который Николя украл, в портфель Четыркина. После моей поездки в Питер Глеб Тимофеевич стал меня шантажировать, требовал вступить с ним в связь…

– Какой негодяй, – воскликнул Крутилин.

– Я призналась ему, что невинна, – у Нины потекли слезы. – А он в ответ: «Еще и лучше!» Ни матери, ни Макриды дома не было. В последний момент сообразила сослаться на регулы. Четыркин усмехнулся: «Ничего! Год ждал, недельку как-нибудь потерплю!»

Глава двадцать первая

Крутилин несколько раз порывался встать и распрощаться, но любопытная Сашенька удерживала его вопросами. Ей было интересно все: и как задержали Волобуева, и как удалось отыскать князя Урушадзе, и что рассказала с его слов Ася.

Когда сыщик упомянул про побочное действие дигиталина, Сашенька сразу припомнила, что недавно слышала про зеленое небо. Но где? Как назло, ее дневник в Петербурге, в квартире на Сергеевской. Решив, что княгиня отвлеклась, Иван Дмитриевич схватился за трость и приподнялся со стула:

– Что ж, мне пора. Спасибо за прекрасный обед.

– Постойте! Вспомнила, – закричала Сашенька. – Про зеленое небо слышала на дымучке[144]. Один препротивный брюнет рассказывал. Мол, в прошлом году его попутчик жаловался жене, что предметы поменяли цвета. А потом поскользнулся, упал за борт и утонул…