Беседы шалопаев или золотые семидесятые - Игорь Отчик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но это память об исторических событиях, о великих людях…
– Да ничего это не дает! Ты вот мечтаешь прокатиться в гондоле, подняться на Эйфелеву башню, прикоснуться к обломкам Колизея, а это всего лишь среда обитания местного населения. Так же, как ты забегаешь в ГУМ за шмотками, не замечая Кремля и храма Василия Блаженного, так и они спешат по делам мимо своего Нотр-Дама. Какая-нибудь мороженщица стоит возле Колизея, и ей этот Колизей надоел до чертиков!
Вчера Колизей, сегодня Колизей, завтра будет Колизей. И никуда от него не денешься. Как от тележки с тающим мороженым и бездельников-туристов…
– Постой-постой! А история культуры, шедевры искусства? Я бы в Италии в первую очередь посетил Флоренцию − город-музей, колыбель Возрождения. Я слышал, там шедевры выставлены прямо на улицах. Тот же «Давид» Микеланджело. А какие имена! Леонардо да Винчи, Боттичелли, Джотто…
– Все это ты уже видел много раз, в репродукциях.
– Ну и ну! Разве можно сравнить репродукцию с оригиналом?
– Содержательно − одно и то же.
– Ну да. Это в твоем духе − оценивать «Джоконду» с информационной точки зрения. А разве не интересно посмотреть, как живут простые люди − англичане, итальянцы, французы? Как они работают, например. Лезут из кожи вон или делают свое дело не спеша. Какие у них отношения − на работе и дома, о чем они говорят − с начальником, с женой, с друзьями. Куда идут вечером − домой или в любимую забегаловку. Чем занимаются в свободное время, что их радует, что огорчает…
– Да одно и то же! И в Неаполе, и в дельте Меконга, и в дебрях Манхэттена люди занимаются одним и тем же. Днем добывают средства для пропитания, а ночью реализуют второй основной инстинкт. Разве что с какими-то национальными особенностями.
– Так ведь в этих деталях самый интерес! Как проходит обычный день у простого итальянца? Мне представляется, что после окончания работы он направится в свою любимую тратторию. Сядет за столик на открытой веранде, увитой виноградником, и закажет себе спагетти и бутылку кьянти. И будет весь вечер наслаждаться вкусной едой и вином, прохладой налетающего с моря ветерка, негромкой музыкой. Будет любоваться бирюзой неаполитанского залива, полетом чаек на фоне немыслимого заката, подмигивать молодым, смеющимся итальянкам, проходящим по мощеной булыжниками старинной улочке…
– Еще одна сказка об Италии. На самом деле его ждет дома сварливая жена с кучей орущих детишек.
– А может, в это же самое время где-нибудь в Новой Зеландии уже совсем стемнело. И сидят у ночного костра пастухи, ужинают поджаренным на огне хлебом с сыром, запивают терпким домашним вином и вдыхают прохладу горного воздуха. Тишину вечера нарушает лишь треск цикад, неумолкающий шум реки в глубоком ущелье да ворчание собак, охраняющих стадо. А над головами у них глубокое звездное небо. Но не отыщешь на нем Полярную звезду…
– Ну вот! Ты и так все знаешь. Зачем куда-то ездить ради праздного любопытства? Отвлекать людей, занятых делом, болтаться у них под ногами…
– А можно и не болтаться. Почему бы, например, не заняться экстремальным туризмом? Ты бы не хотел сплавиться по какой-нибудь бурной реке в той же Новой Зеландии? Или пройти на байдарке по Амазонке? А чем плох альпинизм в Гималаях? Кстати, вы бывали на Джомолунгме?
– Да она исхожена вдоль и поперек! Слава достается только первому. А выше уже не поднимешься.
– А почему, собственно говоря? А если принести туда складную лестницу? Установить на самой вершине мира стремянку, залезть на нее и оказаться выше всех. И в книге рекордов Гиннеса появится запись: такого-то числа такой-то придурок поднялся на высоту 8850 метров над уровнем моря.
– Да ну ее, эту стремянку! Переть вверх, а потом вниз…
– А зачем? Там и оставишь. Может, кому-нибудь пригодится.
– Нет уж! Кому надо, пусть тащит сам. Да и вершину мира засорять не стоит. Для этого и на родных просторах мест предостаточно.
– Кстати, ты же всю страну облетел на рейсах. Что-нибудь интересное запомнилось?
– Ну, в каждом городе есть что-то свое, особенное. Но когда летаешь постоянно, оно как-то сливается − аэропорты, гостиницы…
– Понятно. А у меня их было немного, и я все отчетливо помню. Даже первые минуты здесь, в этом южном городе…
– Запах подгоревшего подсолнечного масла?
– Нет, вначале было другое. Горячий, сухой воздух обнял меня прямо на выходе из самолета и как будто шепнул: «Успокойся. Расслабься. Здесь не пропадешь». А еще удивила цветовая гамма: желтизна выгоревшей травы и блекло-голубое небо, без единого облачка. Ароматы я почувствовал потом. Этот город пропах кабачками и перцем. Он, как южный базар, говорлив и пахуч. Он рифмуется с солнцем, салатом и сердцем, быстрым, теплым дождем из растрепанных туч. Он потоками летнего зноя пронизан, белой россыпью в зелени парков лежит. Виноградник опутал балконы, карнизы и сквозь дрему лениво листвой шевелит. Здесь в уютных дворах затаилась прохлада, старины сохраняя наивный уют. И стыдливая, нежная гроздь как награда за счастливый и Богом дарованный труд. Здесь с апреля по осень распахнуты окна, и не нужно на юг уезжать в отпуска. Здесь и в песню, и в танец вступают охотно, черный локон поправив слегка у виска. Здесь как молнии взгляды и смуглые лица, и веселая речь на родном языке, и пурпурная влага в бокалах искрится, поднимаясь для тоста в горячей руке. Льются скрипок певучие, чистые звуки, и задорные, звонкие бубны звенят. Этот город рифмую с любовью, с разлукой. Этот город с судьбою рифмует меня.
– Все-таки стишками балуешься…
– А кто по молодости этим не грешит?
– Меня Бог миловал.
– Сочувствую.
Да, в те времена можно было только шутить на тему дальних странствий: «И я хочу в Бразилию, к далеким берегам». Но это были шутки на грани дозволенного. Шутить с заграницей было опасно. Опять захотелось в Париж? Нехорошо. Советская молодежь мечтает о полетах на далекие планеты, а не в сомнительный Рио-де-Жанейро. А тебе с чего бы захотелось? Откуда ты такой особенный взялся? Как тебя воспитывали, кто твои родители? Откуда у тебя, советского комсомольца, такие нездоровые желания? Уже расхотелось? То-то же. В общем, так: на Марс можно, а в Бразилию нельзя.
А через неделю состоялся слет. И прошел он еще интереснее, чем предыдущий. Потому что звездой слета стал новичок нашей команды. Он был лучшим в легкой атлетике, он же вывел нашу команду на первое место в ориентировании, а в туристической эстафете − на второе. Кроме того, успел поучаствовать в оформлении лагеря и выпуске отрядной газеты, и нам за это дали приз с формулировкой «за оригинальность и мастерство». И в конкурсе художественной самодеятельности все его номера были приняты на «ура». А поздним вечером к нашему костру, у которого он солировал, подтянулся почти весь лагерь, и гитара ходила по кругу, и до утра звучали душевные песни, и лучше всех пел, конечно, он.
Каждый из нас невольно сравнивает себя с окружающими. Встречая сверстника, в чем-то превосходящего нас, мы испытываем смешанное чувство ревности и зависти, корни которого лежат в природном инстинкте соперничества. С возрастом этот инстинкт ослабевает, но в молодости бывает очень острым. Образ конкурента, с преувеличенными нашим воображением достоинствами, болезненной занозой сидит в памяти. Подозреваю, что столь же острые уколы зависти испытывают женщины в обществе какой-нибудь яркой красотки, перехватывающей все мужское внимание. Конечно, мужчинам этот негатив пережить легче, поскольку у нас есть намного больше возможностей сказать: зато! Зато у меня есть разряд по боксу, зато я закончил мехмат университета, зато поднимался на Эльбрус, зато имею публикацию в журнале. Да мало ли чем можно себя успокоить!
Однако это был не тот случай. Успокоить себя мне было нечем. А вот ему было чем, хотя он этого и не афишировал. Во время слета проявились не только его исполнительские способности, но и творческие − оказалось, что у него есть и свои, весьма неплохие, песни. А впоследствии стало известно, что он кандидат в мастера спорта по плаванию и гимнастике, и даже входил в молодежную сборную страны. Одно это могло убить самолюбие любого сверстника. Но, как выяснилось в дальнейшем, даже эти его завидные достоинства были лишь видимой частью айсберга.
Люди отзывались о нем по-разному. У знакомых девушек при упоминании о нем вспыхивали глаза. Замужние сотрудницы не скрывали своего восхищения: «Комсомолец, спортсмен! Красавец! На гитаре поет». В мужских компаниях кривили губы: «Бабник». А его начальник как-то сказал: «Какой он работник? Да никакой!». Каждый видел в нем ровно столько, сколько был способен увидеть. А вот я не смог бы высказать о нем конкретного мнения. И чем больше его узнавал, тем сложнее было это сделать.
Вообще-то говоря, я тоже считал себя личностью неординарной. И имел для этого определенные основания. Внешне, хотя и не подходил под эталон брутального мачо, выглядел недурно − был высок, строен, спортивен. Кроме того, обладал логическим мышлением, неплохо подвешенным языком и чувством юмора, а также некоторым кругозором и запасом общекультурных знаний, почерпнутых из прочитанной в детстве литературы. Закончив московский институт с красным дипломом и получив весьма престижную специальность, нахватавшись каких-то верхушек столичной культуры, я был достаточно самоуверенным субъектом и привык свысока поглядывать на окружавшую меня провинциальную обстановку. Поэтому встреча с этим человеком, фактически, моим сверстником, стало для меня чем-то вроде неожиданного и очень неприятного холодного душа. Я видел, что проигрываю ему буквально во всем, и остро переживал свою, казавшуюся мне очевидной, неполноценность. И тем не менее, эта нетривиальная личность постоянно привлекала мое внимание, вызывая противоречивые чувства и сильные эмоции. А впоследствии в наши отношения вмешались женщины.
