Криминальный театр - Елена Ворон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня мурашки поползли между лопаток – настолько ясно я ощутил, что ему больно.
– Джен, я умею спрашивать и слушать. И думать над тем, что мне говорят.
– Отвяжись.
– Разве я плохо разведал на третьем этаже? И с Луизой ловко пообщался. А ты с недосыпу едва соображаешь; конечно, надо думать вдвоем.
Макнамара поглядел, как будто прикидывая, не дать ли по ушам за наглость.
– Послушай, я учился на криминалиста. У меня детективные способности в крови, – проговорил я как можно убедительней.
Он махнул рукой, сдаваясь; сунул в рот сигарету, закурил.
– Анна исчезла. Я вернулся из Америки – а ее нет. Соседи ничего не знают. Просто исчезла – и всё.
– А что полиция?
– Они… – Макнамара замялся, – сказали, что нет оснований ее искать.
– Как так?
– Им виднее.
– А что говорят ее родные?
– Эти несут чушь, – отрезал пловец.
Не желает распространяться. Что-то тут не так. Я решил зайти с другой стороны.
– Джен, давай по порядку. Когда вы поженились?
– Три с лишним года назад.
– И ты оставил ее и укатил за тридевять земель?
– Пришлось. Мы купили дом в рассрочку, а с деньгами туго – сам знаешь, какие тут заработки. Мой отец служит на авианосце, помощником командира. Я тоже подался на флот. Контракт на три года, спасательное судно.
– Военный спасатель?
– Судоподъемник; водолазные работы. Я все проклял. Думать ни о чем не мог – только об Анне. Надо мной весь экипаж смеялся. Когда письма приходили… А, черт! – Макнамара глубоко затянулся. – Два с половиной года – как в бреду.
– А зачем в боевые пловцы записался?
– Чтоб ни минуты свободной не осталось. Там нагрузки бешеные, с ума сходить недосуг. Десять недель сплошного ада. Мы с приятелем держались как могли, но в конце концов у Криса сдали нервы. Бросился на инструктора – хотел задушить, чтоб не издевался. Криса отчислили, и я с ним ушел.
– Обратно на спасатель? – уточнил я.
– В береговую службу. – Макнамара вынул из микроволновки пиццу и налил бокал виноградного сока. – Твой ужин.
Отхлебнув из бокала, я продолжил:
– А шрамы где заработал? На берегу?
– Да. Идиотская история.
– Я слушаю.
– Отстань.
Запретная тема. Я занялся пиццей, съел половину.
– Джен, что случилось четвертого марта?
– Ничего.
– Не может быть. Луиза интересуется тобой и знает эту дату. И Пьятта четвертое упоминал, прежде чем отослал меня с виллы.
Макнамара затушил в пепельнице недокуренную сигарету.
– Я сам ищу какую-нибудь связь – и не вижу. Четвертого я еще служил и только собирался домой. Срок контракта закончился двадцать седьмого.
Странно. Четвертое марта обязано что-то означать. Я спросил:
– Анна знала, какого числа ты приезжаешь?
– Конечно. Я заказал билет и позвонил ей.
– Когда заказал?
– Третьего.
Уже кое-что. У меня забрезжила смутная догадка.
– Когда тебя изукрасили бритвой?
– В декабре.
– А когда Анна узнала?
Пловец молчал, изучая свои руки.
– Джен! Когда ты ей сообщил? Третьего марта, заказав билет на самолет?
– Я об этом не говорил. Вообще.
Мои наметившиеся построения полетели к черту.
– Тео, – жестко проговорил Макнамара, – Анна ждала меня три года. Она не могла просто так взять и сбежать. Даже с этой запиской… Я не верю.
– С какой запиской? – насторожился я.
Он вышел из кухни и через минуту вернулся с листком бумаги, положил передо мной. Коротко и совершенно ясно:
«Джен, я не могу с тобой оставаться. Прости, не не хватает духу сказать это лично.
Анна»Я поднял глаза.
– Не верю, – повторил Макнамара с нажимом.
– Думаешь, ее заставили это написать под дулом пистолета? А потом вывели из дома, посадили в машину и увезли?
– Не знаю я! Соседи не помнят, когда видели Анну в последний раз; в полиции говорят, что поиском беглых жен не занимаются. Ее родители вообще… большего вздора в жизни не слыхал. А твой дядюшка вызвал охрану и выставил меня вон.
– На кой ляд ты отправился к Тоски?
– Ну… должен же он заниматься проблемами граждан.
– Не смеши.
Зачем его понесло к губернатору? Помощи, что ли, просить? Легко было предвидеть, что радетель за народное благо отмахнется от Макнамары с его бедой. Если только…
– Джен, Тоски был знаком с Анной?
– Она работала в его аппарате, – сухо ответил пловец.
Иными словами, они общались, а ее красота вскружит голову кому угодно. «Не выношу жадность и глупость», – вырвалось сегодня у Рафаэля Пьятты. Неужели это про Анну? Неужто она променяла Макнамару на губернатора и живет на вилле в обществе Луизы? Чем прельстил ее Тоски? Деньгами? Понятно: это жадность. А глупость при чем? Наверно, Пьятта имел в виду губернатора. Ему вот-вот повторно избираться, и скандал с чужой женой совсем не ко времени.
Все равно непонятно. Анна ждала мужа три года; и она не знала, что Макнамару изуродовали. Допустим, слухи до нее дошли, когда пловец вернулся: вчера он виделся с губернатором. Тоски ей рассказал, а сегодня она выслала Луизу расспросить меня. Но ведь ждала три года! Почему же ушла перед самым его возвращением?
– Джен, можно взглянуть на твои письма к ней?
– Нельзя.
– Не читать – посмотреть, где они лежат.
То, как хранятся письма, может кое-что рассказать. Я много раз видел обтянутую бархатом коробку, где тетка Эдда хранит два письма от норвежца, с которым в молодости познакомилась на пляже. Тетка по сей день вспоминает его с нежностью.
Макнамара повел меня в спальню, вынул из шкафа большую коробку вроде обувной, поставил на кровать и снял крышку.
– Тебе б романы писать, – я прикинул на глаз число конвертов. Штук триста: Макнамара слал письма дважды в неделю. Они были аккуратно сложены, конверт к конверту.
– Что скажешь, Сыщик-Идущий-По-Следу? – Пловец усмехнулся, однако за усмешкой пряталась тревога.
– Скорей всего, Анна их доставала, перечитывала и любовно складывала обратно.
С тем же успехом она могла равнодушно пробегать строчки глазами и затем укладывать письма в коробку из одной лишь любви к порядку – но ведь не скажешь это Макнамаре. Я спросил:
– А ее письма где?
Пловец вынул объемистую упаковку из стоявшей в углу дорожной сумки. Я посмотрел даты последних писем. Два отосланы в декабре, два в январе, одно – февральское. В марте Анна не утруждалась. Интересно, отличается ли тон последних писем от других? Пока не прочтешь, не узнаешь.
Я снова заглянул в коробку с письмами от Макнамары, перебрал лежащие сверху. Все конверты надписаны ровным почерком, похожим на типографский шрифт… Кроме одного.
– Джен! От кого это?
Он взял конверт в руки.
– От Криса. – Пловец вынул исписанный листок, проглядел и бросил на постель. – Ах, чтоб ему!..
Я подобрал листок. Моего знания английского хватило, чтобы понять. Друг хотел как лучше; он написал Анне в то время, когда Макнамара был в госпитале, и честно рассказал всю историю. Накануне Рождества, с изрядными деньгами в кармане, приятели вырвались в город и осели в любимом баре. Выпили, но не так, чтобы чересчур. Затем какие-то незнакомцы пригласили друзей за свой столик и угостили – чем, неизвестно. Видимо, подсыпали в бокалы дрянь, от которой оба мгновенно вырубились. Очнулись друзья ночью, на пустыре. Ни денег, ни формы. А у Макнамары вдобавок исполосовано лицо: подонки сочли, что он слишком хорош собой и это надо исправить. Дальше Крис просил Анну поддержать мужа: «Пожалуйста, пишите ему чаще. Ему очень паршиво.»
Все становилось на свои места. Изуродованный муж красавице был ни к чему, однако она не решалась написать ему прямо. Мучилась, притворялась, будто ей ничего не известно, и со страхом ждала его возвращения. Четвертого марта, узнав, что Макнамара заказал билет домой, Анна перебралась на губернаторскую виллу; тогда и наняли девицу-телохранителя. Когда Пьятта узнал, что жена пловца исчезла из дома четвертого марта, он сообразил, кто живет на «Ванде», и отослал меня прочь, чтобы не совался.
Но будь я проклят, неужели так легко предать человека, которого любишь?
– Джен, разве это причина, чтоб уйти?
– Видимо, да. Анна визжит от вида крови, от самой пустячной царапины… Неужели так страшно? – потрясенный, Макнамара повернулся ко мне.
– Нет. Если она тебя любила, могла б и со шрамами любить.
Конечно, ничего хорошего в них нет, но и уродства я не вижу. Аккуратные, тонкие шрамы; у хирурга были золотые руки.
Мне было не по себе. У Макнамары сердце разрывалось, а я понятия не имел, как помочь.
– Анна любила. Вот, посмотри, – пловец извлек январское письмо жены и бросил мне.
Я развернул большой плотный лист. Судя по дате, Анна уже должна была прочесть рассказ Криса.
Письмо как письмо. Нежное, уютное, домашнее. Анна перечисляла покупки, сделанные к возвращению мужа: ночная сорочка, набор кастрюль, керамическая ваза, часы для спальни, модный галстук для Джена. Я посмотрел: в самом деле, на стене тикают часы с павлинами на циферблате; представить Макнамару в галстуке было нелегко. Затем Анна уверяла, что безумно соскучилась, ждет, считает дни до его приезда. Сначала они поедут к морю, потом в гости к тетушке Марии и к бабке Пилар, а после соберут у себя всю родню; только в доме такая орава не поместится, придется накрывать столы в саду… Заканчивала она тем, что Джен замечательный, самый лучший и самый любимый.