Время не ждёт - Ваграм Апресян

В ответ в Петербург прибыло благодарственное письмо по адресу: «Санкт Питер Бурх, город скотобой, его величеству Михаилу Александровичу».

— Смотрите, дикий адрес, без фамилии, город какой-то придумали... и дошло, а!—смеялся Михаил Александрович...— Но, позвольте, меня ведь могут арестовать как самозванца. Пишут «его величеству», в цари меня возвели, ха-ха-ха!..

Самым близким, неразлучным другом Шуры был его сверстник Толя Белоцерковец. Их сблизили сходные интересы, увлечения, вкусы. Шура и Толя дружили давно, сидели за одной партой, вместе переходили из класса в класс.

Вернувшись из села Белый Колодезь, Игнатьев первым делом поспешил к Белоцерковцу и застал у него братьев Наумовых.

— О, Шура приехал, Шура приехал, вот кстати! — подскочил Толя и обнял друга.

Коля и Володя Наумовы тоже вскрикнули от радости. Это были красивые стройные парни, дети начальника петергофской почты. Коля был на год старше Шуры, Володя — на год моложе. Все четверо дружили.

Наумовы зашли к Белоцерковцу позвать его на несколько дней к себе в гости и очень жалели, что Шура в отъезде. Но вот и он явился, как в сказке.

— Ну, ты молодчина, Шура, что поспел. Едем, едем к нам в Петергоф, — говорили братья наперебой. — Там у нас замечательный буер есть! Поплаваем, Шура, на море покатаемся, рыбы половим, из «монтекристо» постреляем. Знаешь, мы купили три «монтекристо», ей-богу!

Шура принял приглашение, весь засияв, но сказал, что должен предупредить родных. Через двадцать минут он уже просил у отца разрешения.

— Из мужицкой халупы, да в царский дворец? Ха-а! Ты, брат, у меня чудеса творишь, — сказал Михаил Александрович, отпуская сына.

Прибыли юноши в Петергоф поздно и направились к парку Александрия. Здесь, рядом с Фермерским дворцом, в каменном доме жили Наумовы. Усталые друзья вошли в дом, поужинали, легли и вскоре заснули крепким сном...

Утром их разбудил резкий голос, повторявший одну и ту же фразу:

— Коля, Володя, вставайте, в гимназию идти! Шура открыл глаза и увидел огромного нахохлившегося попугая с выпученными бельмистыми глазами.

Друзья весело рассмеялись и начали одеваться.

Шутка Михаила Александровича о том, что Шура попадет из крестьянской халупы в царский дворец, была близка к истине, хотя к роскошным царским чертогам никого не подпускали на пушечный выстрел. Главные здания, цветочные клумбы Верхнего сада можно было видеть лишь издали. В Александрию пускали только в отсутствие царя, которого как раз не было. Юноши пошли к фонтанам. Шура и Толя застыли на месте, как зачарованные. Увидя, какое сильное впечатление произвело на них это красивое зрелище, Володя прочитал стихи Пушкина —

Летят алмазные фонтаныС веселым шумом к облакамПод ними блещут истуканы......Дробясь о мраморны преграды,Жемчужной огненной дугойВалятся, плещут водопады...

Водную феерию можно было наблюдать сколько угодно. Что же касается всего внутреннего великолепия дворцов — сверкающих залов, анфилад, ажурной резьбы, скульптур, ослепительного блеска люстр, позолоты, то они были совершенно недоступны глазу простого смертного. Шура высказал сожаление, что не может увидеть всех достопримечательностей Петергофа.

— Близок локоть, да не укусишь, — ухмыльнулся Коля.

— Понятное дело, ведь все это царское, — заметил Толя.

— И ты считаешь справедливым, что один царь владеет такими богатствами?— спросил Володя.

— А кто же должен владеть ими?— удивился Шура.

— Народ.

— Кто сказал?

— Многие, и твой тезка, в том числе, — ответил Коля.

Речь шла о старшем брате Наумовых, студенте Александре. Дома он открыто говорил о революции, требуя при этом, чтобы братья держали язык за зубами. Ведя такой же разговор с друзьями, младшие Наумовы в свою очередь строго предупреждали:

— Только держать язык за зубами.

— А вы слыхали про садовода?— спросил вдруг Володя, расширив красивые глаза.— Его застрелили на глазах у царя.

— Кто его застрелил?— в один голос спросили Шура и Толя.

— Конвоец. Во время прогулки царя в Верхнем саду. Царь зачем-то позвал садовода, возделывающего клумбы. Садовод — отставной бравый солдат — вскинул лопату на плечо и затопал к царю. Вдруг, бац!.. и нет человека. Конвоец подумал, что садовод без спроса пошел к царю и выстрелил. Сразу пятеро ребят осиротели...

— А что государь? Наказал убийцу?

— Чего ты захотел!.. Для него человек — хуже собаки. Он как ни в чем не бывало продолжал свой моцион.

Шура и Толя слушали рассказ, онемев от ужаса. Наумовы знали много неприглядных историй из придворной жизни и рассказали о жестокостях, творившихся на глазах царя, разрушая веру друзей в справедливость «божьего помазанника».

Парк Александрия раскинулся по морскому побережью вширь и вглубь. Это была великолепная панорама зеленого массива с густыми вековыми деревьями. Извилистые дорожки то спускаются, то поднимаются по пересеченной местности и на каждом повороте взору открывается новый пейзаж, один живописнее другого. В пейзажи эти, с видом на морские дали, искусно вписаны различные строения: Фермерский дворец, церковь Александра Невского. Котедж, царская дача и домики сельского типа.

Наумовы знали Александрию, как собственный дом. Вместе с Шурой и Толей они «прочесали» весь парк, лазали на деревья, бегали, боролись, кувыркались, ловили рыбу, купались в море, катались на лодке, словом вели себя как полновластные хозяева. Но только в одном деле не было им приволья — в охоте. Охота в радиусе 25 верст вокруг Петергофа запрещалась под страхом тюремного заключения. Царские егери и конвойцы особо охраняли Александрию. Зайцев и фазанов могли бить только особы царской фамилии и немногие придворные.

...Шумит, волнуется море, нарушая покой ночного леса. Лес отвечает шорохом миллионов листьев. Из-под деревьев слышится хриплое, короткое, как бы недоконченное кукарекание. Таким же голосом поет на вершине дерева птица, хлопая крыльями.

— До чего же точно подражает тебе, Коля, — усмехается Шура.

— Тише, тс-с, — цыкает Володя, — егери услышат.

Тишина. Юноши ползут на голос фазана, вдыхая прохладный воздух. Коля повторяет фазаний пароль, как бы спрашивая: «Ну где же ты»? «Я здесь, а что тебе надо?», — кричит с ветки петух, как бичом, хлопая крыльями. Охотники подкрадываются поближе, смотрят вверх. Видны кроны деревьев, зубчатые силуэты сосновых лап. Четыре пары острых глаз замечают на фоне неба фазана, поворачивающего на вытянутой шее голову. Рядом на ветках шевелятся смутные клубочки... Курицы. Коля снова поет фазанью серенаду. Петух отвечает голосом и хлопаньем крыльев. Вдруг тишину нарушает выстрел: «хлоп-хлоп, трах-тах-тах!..» Фазан кувыркается, рассыпая перья и падая вниз. Курицы срываются с веток, свистя крыльями. На все лады спросонья перекликаются обитатели потревоженного леса. Неожиданно тьму прорезает желтый луч ручного фонаря. Егери и конвойцы вместе с собакой ищут нарушителей ночной тишины. Ребята хватают убитого фазана и спешат к берегу моря. Стража — за ними. Поздно! Буер уже отчалил от берега. Он подымает свой белый парус, длинный и острый, как крыло чайки. Конвойцы не стреляют, зная, что беглецы — дети петергофских чиновников. Лихо наклонив парус, буер взмывает на гребне волны и проваливается вниз. Егери грозятся озорникам кулаками.

А юноши летят вперед. Море становится злее, бросая посудинку то вверх, то в стороны. Вскоре егери видят а мглистой дали лишь один парус. И кажется, что это. большая чайка отважно бьется с волнами. Юношам страшно и радостно. Володя обращается к морю и, подняв руку, читает во весь голос:

Играют волны, ветер свищет,И мачта гнется и скрипит;

— В самом деле скрипит, — говорит Шура, крепко держась за мачту.

... А он, мятежный, просит бури,Как будто в бурях есть покой!

— Володя, а Володя, почитай стихотворение, которое ты недавно написал, — просит Толя.

Но Володя молчит, мечтательно устремив взгляд в плотный сумрак морской пучины.

У Наумовых было хорошо. Однако как ни хорошо в гостях, а дома лучше, — гласит пословица. Дома, то есть в Ахиярви, Шура снова по-серьезному увлекся естествознанием. Прежде всего он пошел осмотреть лабиринт и конечно, не нашел его. Снесли вешние воды. Восстанавливать лабиринт юноша не стал и занялся изучением повадок рыб. Михаил Александрович был доволен своей педагогической победой. Ему казалось, что он сумел-таки повернуть сына от техники к естествознанию. Подымая свою пухлую руку, магистр ветеринарных наук торжественно изрекал:

— Техника — это примитив, а в природе все совершенно. Простейшие живые существа гениальнее по устройству, чем твой паровоз или телеграф. Наблюдай побольше, и ты убедишься в этом!

И Шура наблюдал.

Прозрачный ручей Пескарка, берущий свое начало из озера Ахиярви, манил к себе юного натуралиста своим ласковым умиротворяющим журчанием. По ручью рыбы совершают путешествие из Ганниной речки в озеро и обратно. Шура ложится ничком на зеленый бережок и жадно, без устали наблюдает за маленьким подводным мирком. Приминая траву то тут, то там, он много дней изучает жизнь и повадки рыб.