Святое дело — артель - Григорий Салтуп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Папа удивленно икнул, дядя Рейно направил лодку к берегу, заставил ее ткнуться в камни.
— Держи! Держи! — крикнул папа. Генка держал, а рыбина тянула и тянула, уже против течения.
— Дай мне! — приказал папа. — Дай, не справишься!
— Нет. Нетуш-шки! — прошипел Генка. — Сам!
Катушка не поддавалась, не было сил смотать леску, пришлось бросить спиннинг, тащить за голую острую леску. «Выдержи, выдержи, лесочка. Не сорвись, не сорвись, крепенькая! Один раз, один раз в жизни! — шептал про себя или говорил вслух? — Один раз, один раз в жизни!» Вот она, большая, настоящая удача!
Рыба устала идти против течения, и Генка постепенно, по кривой линии ближе и ближе подводил ее к берегу. А папа уже, задернув вверх голенища болотных сапог, стоял в воде, держа наотлет сачок и готовый поддеть добычу.
«Один раз! Один раз в жизни!»
Большая, очень большая, такая даже во сне не снилась, сиреневая, пятнистая на боках рыбина мотала башкой почти под лодкой, трясла закушенной блесной, как необъезженный конь удилами. И тотчас ее поддел папин сачок, с усилием переваливая в лодку…
— Эй-ка! — воскликнул Рейно Арвидович, желая предостеречь, но опоздал — Генка уже навалился на форель, и тут словно током в руку ударило.
— Ву-у-у-а! Ввв-у-у-а! — заголосил Генка. Резкая боль пробила руку насквозь — в ладонь впились крючки тройника от дорожки дяди Рейно. — Вву-у-а… — и сразу смолк, встал на карачки, закусил губу: нет, не сейчас, не ему в такую минуту скулить, как последнему коту. «Один раз! Один раз в жизни!» — никчемное заклинание еще пульсировало в голове.
Папа вздернул его на ноги, подтащил к себе, железной хваткой держа за локоть. Два больших крючка 12-го номера насквозь прошили ребро Генкиной ладони. Кровь текла, не сильно, но текла. Хуже всего — насечки на крючках. Из-за них нельзя было крючки выдернуть. Генка крепился, молчал, как должен молчать мужик, как молчал бы папа, но слезы сами собой катились из глаз, застилая белый свет.
Дядя Рейно сокрушенно покачал головой, скривил маленькое морщинистое лицо, словно ему самому было очень больно.
Лишь отец был спокоен и деловит, казалось, он все заранее знал и давно был готов увидеть безобразные крючки в маленькой Генкиной ладони. Он перекусил леску у блесны, пошарил у Генки за голенищем, наверно, отыскивая нож.
— В другом, — выдавил сквозь зубы Генка.
— Потерпи, мой друг, — сказал папа. — Рейно, у тебя водка есть? Достань, пожалуйста… Придется малость потерпеть. Сейчас будет больно.
Он вывернул Генкину руку немыслимым образом, до темных кругов в глазах, так, что боль в плече заглушила рваную боль в ладошке. Придавил своим коленом Генкину руку к лодочному борту, взмахнул ножом. «Неужели мне по руке?» — мелькнула у Генки дурацкая мысль. Но нож только перерубил один крючок из тройника. Генка взвизгнул.
— Потерпи, мой друг, — спокойно растягивал слова отец. — Сейчас будет больно, — вторым ударом пересек второй крючок. Отбросил блесну. Осторожно вывернул из раны обломки крючков.
— Вот и все. Можешь опустить руку в воду.
Генка послушался. В воде руке стало легче.
Папа выпростал майку, надрезал, оторвал полоску, смочил ее водкой, отжал. Налил водки на дырки в Генкиной ладони, крепко перебинтовал.
— Ну вот. И все. А-ты-дурочка-боялась, — почему-то скороговоркой окончил папа. Глаза его виновато забегали. Он отвернулся, закурил.
— Ништяк. Заживет, как на собаке! — Генка выдавил подобие улыбки. — А что ж моя форель?
Форель еще дергалась в сачке на дне лодки. Ее кровь перемешалась с кровью из Генкиной раны..
— Ю-у-у, Гена. Правильно, — первые слова за целый день выговорил Рейно Арвидович.
— Это, братцы, не форель. Кумжа, озерная кумжа. Речные форели не такой окраски и больше килограмма не бывают. А в этой, — папа отбросил папиросину, привзвесил рыбину, — килограммов пять верных. Да. Такие попадаются не часто, один раз в жизни! — высказал он заветные Генкины слова, — Один раз! Ты эту кумжу хорошо запомни!
— Запо-о-омню! Как же. Вот и зарубки есть! — Генка помахал перебинтованной рукой.
— Сам, сын мой, виноват. Болит?
— Ништяк! Ничего.
— Может, тебя к машине отвезти?
— Нет. Нетушки. Зорька на носу. Самый клев, — рука у Генки болела уже не так сильно. — Поехали.
Отец столкнул лодку с камней, сел на корму. Рейно Арвидович, глубоко налегая на весла, погреб против течения в сторону Култозера…
…Вечерняя зорька и впрямь оказалась удачной. Рыба клевала как ошалелая, как с цепи сорвавшаяся.
Временами Генка действительно забывал о раненой руке. Червяков вот неловко было на крючок насаживать, а так ничего, все ничего, норма-а-ально…
Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан
Длинный гудок созывал рыбаков на уху…
На берегу у костра, у брезентового стола, собралась почти вся артель. Генкина лодка подошла последней.
Рыбаки, голодные и довольные, встретили опоздавших веселыми упреками: «Где вас черти носят?», «Всю рыбу выловили аль нет?», «Уха перестоится!».
Папа, держа кумжу за жабры, выволок ее из лодки — вмиг говор смолк, — руку полусогнул В локте, а рыбий хвост все равно волочился по траве, Шлепнул рыбиной по брезенту — упали, покатились два пустых стакана. «Вот так рыба…» — из-за спин чей-то шепот.
— Кто расстарался? — сухим голосом спросил Барабашин.
— Неужели не ясно — кто? — хмыкнул папа и кивнул на Генку.
— Не может быть! Врете! — в один голос двое.
— Генка может. Рука легкая, — сказал дядя Вавплкин.
Рыбаки опомнились, заговорили, заприцокивали, запричмокивали, на разные лады выражая восхищение и профессиональную зависть.
— Э-э, товарищи! Браконьерством тут не пахнет? — голос благоразумного Виктора Павловича.
— Нет-нет! Озеро открытое.
— Он же на спиннинг, а не острогой!
Генка аж вспотел от всеобщего внимания — так тепло было в лучах славы.
— Это что. Я и не такую могу! Только попадись! — но его не дослушали, засмеялись, замахали руками.
У Сережи сузились до щелок глаза, покраснели уши, он что-то буркнул, побежал к машине.
— Ты, Геннадий, не хвастай попусту! — громко, громче всех заговорил Климкин. — Один раз повезло, и уже задаешься! Знаешь кому везет? Во-во! А вот Сережа… Ты куда исчез?.. Сережа столько ершей на уху натаскал! Без Сережиных ершей мы бы голодом остались. Мужики, я верно говорю?
— Верно-верно!
— Сережа дважды молодец!
— Сережа! Ты куда? Угощай нас-мась-кась ершаками!
— Без ершей уха, что кура без петуха. Скучная и пустая!
— И маленькая рыбка лучше большого таракана!
Папа взглядом приказал Генке сбегать позвать Сережу.
Генка нашел его в кабине, он сидел набычившись и шевелил губами. Увидел Генку — отвернулся.
— Серега, ты чего? — подергал за рукав, — Подумаешь, кумжа. Удача. Повезло. Пойдем кушать, все тебя ждут. Уха остынет…
— У меня один сорвался — грамм на триста…
— Ничего, будешь с нами ездить — поймаешь еще здоровей!
Сережа еще что-то невнятно пробурчал и, словно нехотя, поплелся за Генкой к столу.
Дядя Костя Климкин, как обычно, превзошел самого себя. В прошлый раз, говорили рыбаки, уха была вкусная, а сейчас еще вкуснее! Ложку можно проглотить. Не уха, а поэма, и все из-за Сережиных ершиков, подчеркивал Климкин. Уха густая, тройная, янтарная. С дефицитным черным перцем и щучьим сердцем. Ерши сварены в первую очередь, за ними окуни и плотва, напоследок судачок и два сижка. Вся рыба была отдельно в мисках, на второе, уху хлебали пустой, как положено.
— Сига ударь головешкой по носу — он уже сварился! Уж такая рыба нежная… — скромничал Климкин.
— Во-во! Ерш самый навар дает! — поддакивали ему.
Нахлебавшись ухи, принялись за рыбу. Мериканов громко провозгласил:
— Мужики! Сухая ложка рот дерет! Пора принять меры.
Никто ему не возражал…
Генка и Сережа напились чая и переглядывались, перемигивались.
— Укладывайтесь спать, ребятки, — с лица Вавилкина не сходила сладенькая улыбка, он часто мигал, силясь держать глаза открытыми.
Генка достал из своей офицерской сумки большой женский платок, поделился «Рипудином» с Сережей и намазал себе шею, руки и щиколотки.
— Зачем тебе платок? — спросил Сережа. — Ты что, девчонка?
— Комары. Фу, пакость, — Генка обмотался в платок, как бабушка, только кончик носа и глаза наружу.
Комары злобствовали.
— Пойдем в сарайку, — предложил Сереже Генка. — Мужики тут будут спать, комаров приманивать. А нам не сон. — Сережа согласился.
— Папа, мы с Серегой в сарайке будем спать.
— Ладно. Фуфайку мою забери.
— А ты?
— Плащ есть. Я как солдат — одну ладонь под себя постелил, другой накрылся.
— Разбуди на утреннюю зорьку. Обязательно.
