Обманы зрения - Ирина Анненкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот ты сидишь, как фефёла, а Анька Минаева уже и прикрепление к спецмагазину пробила, теперь жрачку оттуда сумками громадными таскает, — бубнила день и ночь всем недовольная Вера Семеновна.
Самое-то неприятное, что это была истинная правда. Муж Аньки Минаевой погиб вместе с Павлом Владимировичем. Дом был ведомственный, все про всех всё знали, примерно как в деревне, поэтому любые перемены в материальном и социальном положении соседей немедленно становились достоянием народных масс.
— Я не могу есть эту колбасу по два двадцать, что ты вчера купила, — продолжала своё выступление старуха. — Её делают из туалетной бумаги! Ты всегда покупала другую. Почему не покупаешь сейчас? — Вера Семеновна неопрятно доела бутерброд с той самой, гадкой колбасой за два двадцать, поковыряла в зубах, громко икнула и с явным отвращением на лице взяла с тарелки ещё один, побольше. — Я не наедаюсь этой дрянью! Ты должна сделать так, чтобы мы ели другие, хорошие продукты! — «другие, хорошие» приносились Пашей из спецбуфета НИИ. Вся же страна, не имевшая доступа в распределители съедобной пищи для особых людей, ела, что повезет. Но это маменьку не интересовало.
— Ты обязана потребовать всё, что нам причитается, — уверенно вела свою партию бабуля, — это ж нам положено, ведь так? Пойди и добейся!
— Мама, да замолчи ты, и без тебя тошно, — взвивалась Нина, понимая, что мать абсолютно права. Надо было бороться. В конце концов, у кого муж погиб? Кто его заставил эти дурацкие опыты делать? Пусть теперь компенсируют! А то — бросили кость и забыли? Фигушки. Этот номер с нами не пройдет.
И Нина ринулась в схватку за достойное существование скорбящей семьи безвременно сгоревшего на работе отважного ученого. Можно даже сказать, погибшего при исполнении воинского долга! Ну, или почти так!
Как ни странно, ей многое удалось. Выше головы, конечно, не прыгнешь, но всё, до чего можно было дотянуться, Нина ухватила. Тут было и прикрепление к вожделенным спецмагазинам, тем, что с «другими» продуктами и вещами, и ведомственная поликлиника, и бесплатные путевки в санатории, и льготы при поступлении в ВУЗ для дочери героя, и многое, многое другое.
Довольно быстро процесс овладения разнообразными благами превратился в стержень, вокруг которого закрутилась жизнь семейства. Нинель Петровна с честью вела роль безутешной вдовы. Носила черное. Всегда была готова всплакнуть — для пользы дела. Умела придать лицу исполненное скорбного достоинства выражение.
Отказать ей было нелегко. Даже самые прожженные и циничные чиновники лишь руками разводили — так ловко вдовица обставляла свои просьбы, такими запасалась рекомендациями, так умело обрабатывала должностное лицо, ответственное за принятие нужного ей решения.
Дома тщательно и подробно обсуждались малейшие нюансы «дела жизни». Вера Семеновна с энтузиазмом, достойным первых комсомольских строек, принимала участие в нелегкой борьбе, которую вела дочь. Радовалась успехам. Горевала над неудачами — иногда случалось и такое, всё-таки как много в мире злых людей! Во всех видела конкурентов и подозревала их в страшных кознях.
Школьница Тамарочка очень скоро присоединилась к маме и бабушке в их нелегком деле. Нинель Петровна даже удивилась дочкиной хватке, впрочем, это ей было даже на руку. Девочка полюбила сопровождать мать в нужные кабинеты: «Я подумала, что вы просто должны познакомиться с любимой дочерью вашего покойного товарища — она его вылитая копия». Или ещё: «Тамарочка хотела лично поблагодарить вас за всё, что вы для нее сделали. Ах, это такая прекрасная душа!»
Скромная тихая девчушка с милым неглупым личиком производила прекрасное впечатление. Поношенная, но идеально отглаженная и вычищенная школьная форма с траурным черным фартуком вызывала желание немедленно чем-нибудь помочь.
Маленькая актриса очень берегла этот наряд — аккуратная штопка на локтях и свеженькие простые воротнички и рукавчики били точно в цель. В школу же надевалась другая форма, сшитая на заказ в ателье. А в результате талантливо исполненной роли бедной, но честной сироты (ну ладно, ладно, не совсем, конечно, сироты, а только наполовинку) появлялась возможность купить в магазине для избранных красивые платья, джинсы, вкусную еду, да мало ли ещё чего!
Совсем скоро все разговоры в доме стали сводиться к близкой и понятной всем троим теме охоты за «материальным наследием» дорогого папочки.
Юрочку Тамара родила как следствие большой и чистой студенческой любви. Её избранник слыл первым красавцем курса, изрядно играл на гитаре, не без лихости подкатывал к институту на блестящем красном мотоцикле и отбою не знал от девиц. Хорошенькая настойчивая Томочка легко добилась благосклонности кавалера и стала дамой его сердца на целых два месяца. Даже на два с половиной. Потом любимый попытался «соскочить», это у него называлось «остаться друзьями», но не тут-то было! Слегка, как вдруг выяснилось, беременная барышня, а также её домочадцы, закаленные в борьбе за получение всего, что им положено и не положено, вцепились в будущего папашу мертвой хваткой.
Нежная влюбленная девушка была готова биться за своё счастье лютой тигрицей. К делу были подключены ректорат, партком и комитет комсомола родного ВУЗа — были в те времена и такие меры воздействия. Ошалевшему парню быстренько объяснили, что морально нечистоплотная личность не может претендовать на теплое место в советской высшей школе.
Личность осознала глубину разверзшейся перед ней пропасти. Пришлось готовиться к бракосочетанию.
За восемь дней до свадьбы жених насмерть разбился, катаясь на своем любимом мотоцикле.
Злые языки поговаривали, что отчаявшийся увернуться от постылого брака парень всё равно был готов скорее прыгнуть с Крымского моста, нежели жениться на противной Тамарке. Институт был преимущественно дамский, так что особого сочувствия незадачливая невеста не нашла — слишком много безутешных поклонниц осталось там у погибшего.
Но ребенок, мальчик — несчастненький сиротка, не увидевший отца, внук героя, — стал ещё одним знаменем, под которым было удобно штурмовать цитадели выплат, дотаций и льгот.
Юра стоял у стойки администратора, тяжело опираясь локтями на блестящую полированную поверхность, безвольно свесив здоровенные, почему-то грязные и исцарапанные кисти рук, низко наклонив темноволосую взъерошенную голову.
Он не смотрел по сторонам, не болтал, как обычно, с хорошенькой администраторшей Леночкой, не следил за происходящим на экране огромного плоского телевизора. Сидящая на диване немолодая пара, ожидающая приема, с недоумением и беспокойством косилась на странного парня — его внешний вид и поза были совершенно неуместны в лощеном, донельзя стильном интерьере дорогого медицинского центра.
Ада быстро подошла к племяннику и тронула его за плечо. Юра поднял голову. На лбу у него красовалась здоровенная шишка, подбородок и правая щека были сильно поцарапаны. Куртка порвана. Джинсы, правда, и всегда выглядят так, будто у них сменилось штук пять хозяев, и каждый последующий владелец находил их на помойке, куда их спровадил его предшественник. «А ты, тетушка, ничего не понимаешь. Это же сейчас просто супер!» Ну, супер, так супер, носи, детка, на здоровье!
Юрик взглянул на Аду и быстро отвел глаза. В них плескались страх, стыд, тоска и что-то ещё, странное и почти неуловимое, едва проглянувшее и сразу исчезнувшее, не успевшееся запомниться.
«А вот теперь, похоже, допрыгались», тяжко проскрежетало у нее в голове. Можно было ничего и не спрашивать. Что-то случилось — и что-то страшное. Ада знала наперечет все выражения лица племянника, но с таким Юриком ей встречаться пока не доводилось. Молча, ощущая ледяной ком ужаса в груди, она стояла рядом с ним и ждала.
Наконец Юра распрямился и попытался улыбнуться — вышло криво, рот тоже слегка распух. Он наклонился, привычно чмокнул тетку в щеку и сипло спросил:
— Мы можем где-нибудь тут у тебя поговорить?
Привязанность Ады к малышу была воспринята вполне благосклонно: бесплатная нянька — это всегда хорошо. Позже, когда финансовые реформы в стране превратили семейные доходы в ничто, а льготы и прикрепления перестали существовать, из Ады и ее папаши удавалось регулярно выкачивать некоторые суммы денег «на Юрочку».
Это был почти что Адин ребенок. Ему она когда-то рассказывала на ночь многосерийную сказку про львёнка Менелая и его друзей, придумывая каждый раз новые истории — про друга бегемотика, вредную мартышку, злую гиену, папу льва и маму львиху (это было их собственное словечко, этакий семейный неологизм). Его учила кататься на коньках, и сперва он постоянно плюхался на увесистую попу, но не плакал, а повторял: «Я сам!» и раз за разом поднимался на крепенькие ножки, чтобы через три секунды снова упасть.