Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Удивляюсь, на чем он там держится? — говорит Ханнинг. — И ведь не свалится!..
— Да он будет дрыхнуть на натянутом канате! — говорит Боцман.
— Должно быть, спанье у него в самой природе, — философствует Ханнинг.
Скривив рот, Боцман сплевывает за борт.
— Лучше бы привел в порядок свои обноски.
У Вендланда в заднем клапане зюйдвестки, защищающем затылок и плечи от воды, широкая прореха. Сапоги тоже протекают. После каких-нибудь двух часов работы ноги у него всегда уже мокрые. Линка Таммерт по этому поводу будто бы однажды заметила: «Оттого-то он и шепелявит». Никто, однако, этому не поверил, все только смеялись, а Боцман ехидно заметил: «Ис потому шепелявит, что язык у него постоянно за водкой тянется, вот и попадает между зубов». Может быть, в этом и есть доля правды, только тогда в Дазекове чуть не все бы шепелявили, в том числе и Боцман, а уж пастор, наверное, и слова не мог бы вымолвить…
Под свежим утренним бризом «Ильза» легко несется по воде. Иногда порыв ветра подхватит паруса, лодка качнется, голова у Вендланда скользит по мачте. Серое небо, серая вода. На востоке над грядами облаков брезжит первая зорька. За кормой у «Ильзы» смыкается вода, возникает ровная площадка, гладкая и будто литая из вара и свинца, только по краям окаймленная десятками маленьких водоворотов, сливающихся воедино, когда лодка отошла на половину своей длины. Потом море размывает след, и маленькие волны плещутся как ни в чем не бывало.
Облака на востоке розовеют, затем становятся фиолетовыми, переходят в огненно-алый цвет, как будто весь восток объят пожаром, а края облаков белеют, и над горизонтом всплывает солнце. Из сверкающей точки оно быстро превращается в маленькую дугу и, пролив из-за расступившихся облаков все цвета радуги на поверхность воды, разрастается до полукружия, поднимается все выше и выше, лежит какое-то мгновение громадным огненным колобком на воде, потом поднимается над ней и как будто тянет за собой огромную водяную гору, как воздушный шар свою гондолу. На огненных канатах подвязана гора к шару, но вот обрывается первый канат, и гондола виснет криво, рвутся все канаты, и освобожденное солнце вдруг словно подпрыгивает вверх. Водяная гора оседает, будто рассыпается пеплом. Лучистый румянец разливается по воде, красит лица рыбаков. Он сглаживает складки и морщины даже на лице старого Вендланда, которому скоро уже пятьдесят, а лица Вильгельма и Ханнинга Штрезовых, которые моложе лет на пятнадцать, выглядят совсем юными, свежими и беззаботными.
Ханнинг выколачивает свою трубку о борт.
— Еще с час продержится погода, — говорит он. — Ис Вендланд проспит самую красоту.
— Кто это здесь спит, я давно узе проснулся. Дайка мне луцсе трубку табаську. — Вендланд требовательно протягивает руку. Ханнинг подает свой кисет и с интересом наблюдает, как Вендланд набивает трубку.
— Стоп! — вдруг кричит Ханнинг. — Стой, жулик, ты же ничего не оставишь!
Вендланд поспешно отсыпает еще горсточку и старательно запихивает ее в трубку, которая вмещает добрых четверть фунта.
— Пожалуйста, не воображай, — говорит Ханнинг, — что ты теперь весь день будешь дымить за мой счет. Так дело не пойдет. — Он с озабоченным выражением лица ощупывает свой кисет, содержимое которого сократилось чуть ли не наполовину. — Не-ет! Больше ты от меня ничего не получишь, Ис-Вендланд!
— Знаю тебя как свои пять пальсев, — шепелявит Вендланд, — ты не одолзыс своему родному брату сепотки табака.
Он со смаком выпускает дым через ноздри и, сложив губы трубочкой, пытается пускать кольца. На ветру не получается. Ханнинг смотрит.
— Ни щепотки ты у меня больше не получишь, Ис-Вендланд, ни щепотки больше не дам!
Вендланд не отвечает. Чуть погодя он достает из своей корзины бутылку с водкой, отпивает большой глоток и, с наслаждением прищелкнув языком, хочет убрать бутылку.
— Дай-ка сюда, — говорит Боцман. — Не знаешь, что ли, что на море не пьют?
— Какое зе это питье? Всего-то один глоток, — громко протестует Вендланд, но, видя, что Боцман намеревается встать, протягивает ему бутылку. — Нисего не позволяют бедному селовеку, нисего бедному селовеку не разресается, нисего!..
— Ладно, — отвечает Боцман. — Все мы бедные, пусть каждый получит по глотку.
Он пьет, Вендланд вопит. Ханнинг, усмехаясь, берет бутылку и тоже пьет. Не терпится глотнуть и Вендланду. Но Боцман прячет бутылку на дно лодки, за шпангоут.
— Допьем сегодня вечером, — говорит Ханнинг.
— Лакать мою водку мозес, а табака у тебя не допросисся…
Ветер почти совсем улегся, и над серой водой поднимается туман. Боцман ругается, Вендланд клюет носом, Ханнинг вглядывается в туманную даль. Солнце в небе похоже на гигантский апельсин. Серые клочья свиваются в клубки, образуют причудливые силуэты и фигуры, которые рассеиваются и вновь возникают, похожие на призраки в струящихся одеждах. Слышен только сонный шепот воды у бортов «Ильзы», иногда поскрипывает гафель. Больше — ни звука. Туманные призраки, что водят там свои хороводы, сталкиваясь и сливаясь друг с другом, навевают Ханнингу все новые видения. Ему чудится отец, проплывающий на шхуне под огромными парусами, старик протягивает руку, хочет поманить, но в этот момент Мартин Биш, дазековский кабатчик, который тоже оказывается на борту, тащит его назад. Ханнинг видит, как шхуна начинает быстро уменьшаться в размерах и все матросы — среди них и знакомые и никогда ранее не виданные лица — прыгают за борт поодиночке и по двое или просто проваливаются сквозь палубу. Из Мартина Биша и старика отца образуется один призрак. Он стоит на корме, воздев руки к небу, руки удлиняются и становятся тоньше, а потом обрываются, и все погружается в серую мглу.
Ханнинг вздыхает с негромким стоном. Хорошо еще, что туманные видения ничего не обозначают… Теперь ему мерещится широкий плоский берег, и на одиноких скалах, которые показываются на миг и вновь исчезают, стоят дети — мальчики и девочки, все новые фигурки появляются и пропадают бесследно. Вот появились женщины. Это Берта, жена Вильгельма, и его собственная жена — Густа. Но они стоят совсем рядом, и Берта взяла Густу под руку. «Этого Берта никогда
