Дурная примета - Герберт Нахбар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Достигнув главной улицы деревни, застроенной по обеим сторонам, Вильгельм Штрезов продолжает свой путь к единственному во всем Дазекове дому, у которого на крыше красуются две конские головы, смотрящие в разные стороны. Дом этот, может быть, еще древнее, чем штрезовская избушка на берегу, но это не так заметно. Его хозяева, брат Боцмана Ханнинг и Фриц Лаутербах, или Кочерга, не жалеют труда, чтобы содержать свое жилище в исправности. Стены домика всегда побелены, несмотря на то что известь, даже замешанная на клею, быстро смывается дождями. Крепкие брусья каркаса, просмоленные дочерна, подчеркивают белизну стен.
Луна освещает маленькую площадь, на которой стоит водоразборная колонка с ручным насосом. Вильгельм Штрезов слышит во дворе негромкие голоса Ханнинга и Кочерги.
— Здорово! — приветствует он.
— Здорово, Боцман! Запаздываешь?
— Да, тебе легко говорить, Кочерга. Старому холостяку только и дела, что умно рассуждать.
— Мог бы и сам холостяком оставаться.
— В том-то и дело, что не мог.
— Хватит вам, сразу уж и сцепились, — говорит Ханнинг. Он тащит тяжелые снасти и корзину с едой, Кочерга же только свою корзину: он владелец бота. Это особенно не бросается в глаза, но в таких вот мелочах время от времени проскальзывает.
— Мороз ударит, придется кончать рыбачить. Может, сегодня последний день ловим, — говорит Кочерга.
— И мне так кажется, — отвечает Ханнинг. — Не верится, чтобы удержалась погода, больно уж тихо. Наверняка ударит мороз.
— Да, камбалу ловить — это просто дурь в такое время, — замечает Боцман.
— Придумай что-нибудь получше.
— Можно поставить крючья, пока вода еще не замерзла.
— Этого еще не хватало, что мы, голодранцы какие-нибудь?
— Ты уж никак…
— Скажите на милость, — вмешивается Ханнинг, — вы что, не выспались оба? Довольно вам ругаться.
— Это наше дело, — огрызается Кочерга.
— Вечно ругань, вечно ссоры, разве это дело на борту? Какое тут будет настроение работать…
— Ну, понес чепуху — настроение! — говорит Кочерга.
Они идут мимо церкви и пасторского дома. Иней сверкает на траве и голых кустах.
— Кому благодать — так это старому пьянице, — говорит Боцман, подразумевая пастора. — Дрыхнет до десяти, глушит шнапс по литру в день, по воскресеньям поболтает маленько в церкви, и будь здоров…
— И у пастора есть свои заботы, — говорит Ханнинг.
— Во-во, как бы скорей наклюкаться.
— Я не желаю, чтобы оскорбляли нашего господина пастора, — говорит Кочерга. Он боится смерти и поэтому хотел бы сохранить хорошие отношения с представителем господа бога. Правда, ему тоже известно, что пастор не дурак выпить, но мало ли что…
— Свои желания оставь при себе, — вмешивается теперь и Ханнинг.
— Господин пастор…
— Знаешь, перестань ты со своим «господин пастор», тошно слушать. Его зовут Винкельман или просто пастор.
— Я могу говорить, как хочу.
— Правильно, — соглашается Боцман, — но и мы тоже.
Только рыбаки собрались пройти через сад Фите Лассана прямо к гавани, как вдруг услышали хриплый старушечий голос: «С добрым утром!» Это Линка Таммерт, которая умеет ворожить на картах, заговаривать свиней от краснухи и знает слово против всех болезней.
— Кто это? — спрашивает Кочерга.
— Линка Таммерт.
Мужчины останавливаются. Ханнинг ногой быстро чертит на земле три круга. Кочерга, отвернувшись, трижды плюет в сторону луны. Хочет еще троекратно плюнуть вслед старухе, но не успевает: она уже скрылась за углом.
— Проклятая колдунья! Старая шлюха! Чего ее здесь носит по утрам, чего она тут ищет? — возмущается Кочерга.
— Червей, — говорит Боцман. Слышен шорох в голых кустах смородины в саду Фите Лассана.
— Я не поеду, — заявляет Кочерга.
— Что такое, ты не поедешь? — переспрашивает Ханнинг.
— Нет, не поеду.
— А мы? — спрашивает Боцман.
— Ты же сам сказал, что ловить камбалу в октябре — пустое дело.
— Да, но ставить крючья ты ведь не желаешь.
— Про крючья и говорить не хочу.
— Тогда пошли за камбалой. Сколько-нибудь да наловим.
— Валяйте, — говорит Кочерга, — я посижу дома.
— А мы? — спрашивает Ханнинг.
— По мне, можете ехать одни.
— Ты прекрасно знаешь, что из этого ничего не выйдет. На борту должно быть трое.
— Делайте что хотите.
— Чудак человек, да ты совсем спятил, — говорит Ханнинг. — Повстречалась старая баба, и ты уже отказываешься.
На мгновение все трое умолкают.
В гавани чья-то уключина с грохотом падает на борт. Ханнинг нарисовал на земле три круга… Боцман ждет.
— Вы что, будто не знаете, — говорит Кочерга, понизив голос, — забыли, что случилось с Хейни Бекером?
— Да, он утоп, — говорит Боцман. — Бывает и так.
— Говорили, что старуха Таммерт утром перешла ему дорогу.
— Болтают много разного, — замечает Ханнинг, — а кто видал?
— Бабьи сплетни, — рубит Боцман.
— Дело было как раз год назад, — продолжает Кочерга.
— Ничего не значит, — говорит Ханнинг, — теперь идет тысяча восемьсот девяносто второй. Четный.
— Да, — замечает Кочерга, — но надо ждать самое малое два года после такого случая, как с Хейни Бекером, если ты тоже получаешь такое предостережение, как он.
— Ты совсем ошалел, дурья твоя башка, — неожиданно рявкает Боцман. — Что ты тут плетешь? У меня детям жрать нечего, понял ты или нет? Иди сейчас же, а то как заеду веслом по башке…
— Стой! — вмешивается Ханнинг. — Всегда ты горячку порешь. Не хочет человек, пусть остается. А мы поедем, Кочерга.
В глубине души Кочерга знает: товарищи правы. Поэтому он говорит:
— Я вам не Кочерга, понятно?
Боцман клюет на эту удочку.
— Подумаешь! Для нас ты был Кочерга и Кочергой останешься.
— Ах так? Тогда и вы не поедете. Я запрещаю.
— А кто ты такой, чтобы запрещать? Ты у меня запретишь! Вот как тресну…
— Слушай, Кочерга, брось дурака валять! Что это с тобой сегодня с самого утра? — говорит Ханнинг.
— Со мной? — переспрашивает Кочерга, — Я хочу, чтобы меня называли моим христианским именем. А иначе не поедете, и весь разговор.
— Прекрасно, — отвечает Ханнинг. — Фриц Лаутербах, отправляйся-ка домой, сегодня вода слишком для тебя холодная. К тому же ты человек верующий, хотя вера твоя — одно суеверие…
— Это позволь мне знать, — говорит Фриц Лаутербах. Перекинув на другую руку корзину с завтраком, будто она стала тяжелее, и еще раз смерив взглядом обоих своих компаньонов, он идет прочь.
— Ступай, ступай, Кочерга, — говорит Боцман. —
