Эра воды - Станислав Михайлов

Оказалось, меня ждут. Едва успел пройти идентификацию, как пригласили в кабинет.

Лестница на второй этаж. Впервые вижу лестницу на Ганимеде. Ступени втрое выше земных — забавно будет оказаться на планете-матушке, привыкнув к таким вот лестницам.

Свернув в коридор, прошел мимо прозрачной трубы пневмолифта. Ну да, можно было и так. Дорожка привычно липла к подошвам, не позволяя подпрыгивать слишком высоко. Вся обувь здесь адаптирована к гравидорожкам. Конечно, никакой искусственной гравитации в них нет, всего лишь электромагниты: наступаешь, и притягивает, отталкиваешься — отпускает. Намного удобнее, чем взмывать при каждом шаге под потолок, хотя тем, кто прибывает с Земли, нужно пообвыкнуться.

Босиком здесь ходят только в отсеках внутри гравитационных колес, где притяжение близко к земному. Вне их любая обувь крепко сидит на ноге и запрограммирована на оптимальную имитацию притяжения, учитывая вес владельца. Мрамор, что на входе в здание, транспортеры, пешеходные дорожки, паркет или плитка, — как бы ни выглядел пол, он содержит магнитные элементы. Обувь, контактируя с ними, обеспечивает хозяину привычную возможность шагать и даже немножко бегать. Но при желании можно прыгнуть так, что взлетишь над деревьями и почувствуешь себя почти птицей. В городе прыгать не рекомендовано, да и напрыгались уже. Разве что дикий гость, такой, как я.

Трава на лужайках — искусственная, содержит те же электромагниты. Она сминается и пружинит, поглощает углекислоту и выделяет кислород, ее непросто отличить от настоящей. Похожие штуки теперь проделывают со многими вещами, а потом испытывают на Луне и запускают дальше в Систему, на Марс, на спутники Юпитера или Сатурна. Искусственные камни, трава, деревья функционируют совсем как природные, разве что не растут и не размножаются. Они очень удобны и практичны. И очень не нравятся натуралистам.

Только автоклонирующихся минироботов, похожих на микроорганизмы, из лабораторий пока не выпускают. Хотя это перспективно. Еще бы: брызнул на какую-нибудь долеритовую дайку из шприца, пошипело, посвистело, и через пару минут в земле яма, наполненная металлами. Или даже не яма, а несколько куч: в одной медь, в другой никель, и так далее, до последней, в которой стройпыль, пригодная для формирования домов. Вывози и используй, все за тебя сделали микроботы, искусственные микробы. Сделали и перемерли, как запрограммировано.

Но опасно. Не дай бог, сбой в программе, мутация, повреждение кода. Есть небольшая, исчезающая, но все же вероятность, что размножение выйдет из-под контроля, и не сработает ни аварийное самоуничтожение, ни ликвидация по условному радиосигналу. И будет тогда черт те что. Чума покажется ерундой, потому что такой микробик, войдя в неконтролируемое деление, может сожрать земную кору за несколько дней, и будем купаться в магме, которая затвердеет, ее снова сожрет микроб, и так дальше до тех пор, пока не останется от планеты одна память. Ну да, не приврать — рассказа не будет, не спорю. Однако потенциальная опасность этих размножающихся микроботов такова, что если их где и применяют, то только после многолетних проверок, максимально осторожно и исключительно неразмножающиеся модификации.

Кстати, венерианский проект — о нем последнее время много разговоров. Вот где таким опасным микробикам цены нет. Растиражируются в мириады копий, перелопатят лишний газ в камень и отключатся. На поверхности Венеры воздушные заводы не построишь, там жуткое давление и жара в четыреста градусов, а закидывать с Земли тысячи атмосферных станций и подвешивать их на границе тропосферы на аэростатах слишком накладно, да и долго. Если запускать такие заводы по подобию ганимедийских, только летающие, не хватит и тысячи лет, а микроботы справятся в два счета. Для них атмосфера — еда. Чем больше еды, тем больше плодятся. Чем больше плодятся, тем больше едят. Лавинный процесс, гениальное решение. И будет покорена и преобразована настоящая планета с нормальной силой тяжести, не чета Ганимеду. И никаких гравитационных колес, можно строить дома прямо на поверхности и жить в них, распахивая окна навстречу ветру. Солнца там столько, что от него придется защищаться, не то, что на орбите Юпитера. Но придумают, как защититься, ведь сообразили, как сфокусировать солнечный свет на замороженных спутниках, чтобы обратить лед в воду.

На Венере своей жизни нет. Никто не выживет в таких условиях. Никто не нападет на захватчиков. Другое дело — Ганимед. Интересно, не поднимется ли из океана, расплавленного нами, что-нибудь такое, что нас сожрет?

И что же, все-таки, взорвало заводы?..

Дверь опознала меня и пропала. Я чуть не отпрыгнул от неожиданности. Не привык, знаете ли, к подобным штукам: была вещь — и нету. Слышал о таких, но в нашем медвежьем углу деструктурирующиеся двери из микроботов пока не прижились. Столица, похоже, впитывает экспериментальные земные технологии как губка.

В кабинете ждали три голограммы и ни одной живой души. Уже знакомый Роб Бобсон и еще двое, которых мне поначалу не представили: высокий строгого вида брюнет, которому я дал бы двадцать, если бы не чувствовал себя мальчишкой под его взглядом, и высокая светловолосая женщина с чрезвычайно правильными чертами лица. Ни одной морщинки, идеальная форма губ и линия подбородка… Она выглядела на те восемнадцать, за которыми угадываешь не менее трех полных восстановлений. Думаю, мой добрый Робби был самым молодым из них, хоть и смотрелся на биологические сорок. Аура власти окружала этих людей.

Важные птицы. Слишком важные для моей мелкой персоны.

Похоже, влип.

Видя мою нерешительность, Роб призывно махнул рукой. Я подошел ближе.

— Располагайтесь, Пол, — кивнул он на кресло, выросшее из пола прямо на глазах, и понимающе улыбнулся. — Не сталкивались еще? Не сомневайтесь, выдержит. Микроструктурные модели удивительно прочны, подстраиваются под любой вес и форму тела, у них никогда не ломаются ножки и не протираются подлокотники. Садитесь, Пол, оно настроится на вас, и вы уже не захотите вставать.

Я осторожно опустился в кресло и почувствовал, как расслабляется тело. Спине не мягко и не жестко, все в самый раз. Погладил материал подлокотника, царапнул ногтем — похож на пластикожу, но не липнет и чуть-чуть прохладный на ощупь.

Инспектор Бобсон следил за моими исследованиями с видом воспитателя детской группы, чьи подопечные возятся с куличиками в песке. Я покраснел и выдал ему прямо в голографическое лицо:

— На планете есть жизнь! Это они взорвали заводы!

Двое непредставленных переглянулись, бровь Роба слегка поднялась.

— Говорю вам, мы тут не одни. — Я перевел дыхание. — Жак не мог взорвать завод, он же не имел доступа. Подделал зачем-то видеозапись, не знаю, мы вроде дружили, да все дружили с Жаком. Но, смотрите: один завод, другой… Не думаете же вы, что на каждой станции сидит по натуралисту? Или что на Ганимеде их тайная база? Смешно же.

Проекции молчали и, кажется, внимательно меня слушали.

— Смотрите. Что мы, в сущности, знаем о том, что рядом с нами? Глубокий теплый океан, сотни миллионов лет скрытый подо льдом и никогда не замерзавший целиком до дна, в нем могло завестись что угодно, и спрятаться при нашем появлении. Допустим, нас терпели, пока мы не начали преобразование. Или не понимали, как нам помешать. Но теперь они увидели и взрывают заводы…

Роб поднял руку, чтобы прервать меня.

— Пол, позвольте представить вам моих коллег. Старший инспектор Раф Мак-Оуэн, он курирует расследование, и доктор Катя Старофф, она… — Бобсон едва заметно замялся. — Она специалист, помогает нам в работе.

Катя улыбнулась и показалась действительно молодой. Раф ограничился кивком.

— Вы хотели пообщаться с Жаком Мессье, — продолжил Роб. — Мы не будем препятствовать. Послезавтра его отправят на Землю. Но, раз уж вы здесь, ответьте нам на пару вопросов.

— Охотно, — согласился я.

— Пол, встречались ли вам какие-нибудь признаки жизни на Ганимеде?

— Честно говоря, нет…

— А ископаемой жизни? — вопрос задала Катя. Ее голос был чуть хрипловатым, совсем чуть-чуть. У меня неожиданно защекотало в легких.

— Ну… Пожалуй, нет… Катя. — Назвать ее по имени оказалось так приятно, что я непроизвольно сглотнул и тут же мысленно сплюнул. Нашел время и место. И кандидатуру.

— А не было ли странных происшествий? Неожиданных поломок? Пропаж? — Это снова Роб, и вдруг я вспомнил…

— Конечно! Как же не было?! Образцы-то у нас пропали. Мы с доктором Боровски — это мой научный руководитель, Маргарет Боровски — почти сутки ковырялись под дождем, брали их, можно сказать, вслепую, дождь из тысяч ведер, знаете ведь, как тут льет, и при этом туман стеной, даже для Ганимеда денек выдался хоть куда. А еще сломался аэрокар. Юпитер, конечно, исключения для нас не сделал, заполнил собой весь коротковолновый эфир, связаться с базой не удалось. Пришлось топать пешком до ближайшего коммутатора. Образцы, как положено, сложили, поставили палатку, маяк. Нас забрала машина с пятой станции, они работали в том же районе, а когда мы вернулись за образцами, нескольких не досчитались. Кто-то мог бы не заметить, но у нас строго, нулевая видимость или нет, дождь какой угодно, хоть метеоритный, а учет должен быть, так что в журнале все образцы отмечены, строго под номерами, хотя и не были толком описаны. Куда-то пропали девять — вроде, со сто пятнадцатого по сто двадцать четвертый, можно уточнить у доктора Боровски.