Эра воды - Станислав Михайлов

— Знаю то же самое, что все. Натуралисты против прогресса. И я понимаю, к чему вы клоните. Я не натуралист. И я не взрывал завод. Понятия не имею, почему видеозапись показывает не то, что было.

Инспектор Бобсон понимающе кивнул.

— Хорошо-хорошо, Пол, мы вам верим. Но согласитесь, все это выглядит очень странно. Я бы сказал даже, это выглядит загадочно. Спасибо, Пол, пока вы свободны.

Марков взглядом показал на дверь, и я отправился в свой блок. Перспективы казались весьма далекими от радужных. Но даже больше, чем угроза быть причисленным к натуралистам, беспокоила видеозапись. Дело в том, что я не дальтоник и не сумасшедший. Я видел красный цвет на модели баков. На накопителях. И они взорвались.

Снилось черт те что, потом не смог вспомнить.

На Ганимеде нет настоящих дня и ночи: вечные сумерки, видимость в которых зависит от плотности дождя и тумана. Прозрачность воздуха колеблется от пятнадцати метров до нуля. Не имеет значения, где находится солнце — ожерелье из огромных зеркал следует за Ганимедом по орбите и фокусирует свет на поверхность, а постоянная облачность скрывает его, поглощает и рассеивает. Избыток водяного пара создает зверский парниковый эффект. Температура за куполом колеблется вокруг тридцати по Цельсию, и, если задержать дыхание, можно рискнуть пробежаться голышом. Не замерзнешь, не сваришься, и кровь не закипит, давление ведь в пределах допустимого. Можно побегать так, если, конечно, не боишься раствориться — дождь-то до сих пор, говорят, бывает кислотным. Из вулканов в атмосферу вылетело много всего нехорошего, в основном, соединения серы. Постепенно активные районы остывали, заводы фильтровали воздух, извлекая из него водяной пар и вредные примеси, добавляли азот и кислород.

Генетики уже вывели растения, способные тут размножаться, скоро обещают озеленить скалы. Опять-таки, водоросли, особенно те, что в планктоне. И бактерии. Их пока не выпустили — натуралисты сопротивляются, требуют повторных комиссий, но невозможно тянуть вечно. Решат, что своей жизни здесь нет, и по тропам, проложенным человечеством, двинется десант почти земной флоры и фауны. Недалек тот день, когда можно будет дышать и людям. В историческом смысле — не далек, но и не близок для меня лично. Едва ли при моей жизни, я погибну молодым от ганимедийской болотной депрессии.

Завод. Что же все-таки произошло?

Два вопроса в одном.

Первый: почему на самом деле взорвались накопители?

Второй: почему на станции не зафиксировано их реальное состояние?

И на самом-то деле, третий вопрос. Как получилось, что увиденного мною не оказалось на записи?

Я ворочался в узкой кровати, пытаясь найти ответ. Или хотя бы часть ответа.

Понятно, что красный цвет не померещился. И взорвалось именно то, что должно было взорваться. Предположим, я кудесник, умеющий взглядом превращать исправное в неисправное и не осознающий своих действий. Тогда можно объяснить абсолютно все, даже недавнюю пропажу части образцов, сваленных нами на никем не посещаемом склоне молодого и по сей день безымянного вулкана в области Мариуса. Это случилось месяца полтора назад и до сих пор остается загадкой. Пропали бы все образцы — одно дело. Но часть…

На станции подозревали глупую шутку и косились на меня. Но я-то знаю, что ездил туда лишь дважды: в первый раз мы были перегружены, разослали роботов на площадной пробоотбор, а сами занялись избирательным. Потом еще аэрокар сломался. Оставили булыжники лежать кучей, только развернули над ними защитную палатку. Брали на ощупь под жутким ливнем, даже не знали толком, что там. Предположительно туф, как и по всему склону. Но каждый образец — в отдельном мешочке, маркирован, учтен в журнале, — все как положено, разве что без описания. Никакой ошибки. Приехали забирать через пару дней, палатка на месте, а девяти образцов нет.

Историю почти забыли, но не удивлюсь, если теперь она всплывет как еще одно доказательство моей неблагонадежности.

Кудесник — отличный вариант, стоило бы предложить Робу. Инспекторы обладают практическим складом ума и живо отрубят любой мистике лишнее, высекут из нее правдоподобную и реалистичную гипотезу.

Но я решил обойтись своими силами. Отрезал божий промысел и получил нечто, испугавшее до дрожи в коленках. Кто-то мною управлял. Мне зашили в голову чип и подменили память. Кому-то потребовалось уничтожить завод, я приехал на него и что-то сделал с накопителями. Например, подложил взрывчатку. При взрыве баков с водородом и кислородом высвобождается огромное количество газа, только пусти искру…

А красный цвет накопителей — какая чушь. Они подменили мне память.

Я сел в кровати и закрыл ладонями лицо. Меня трясло. Стыдно признаться, но я боюсь врачей. Любых. Мысль о просвечивании мозга вызывает у меня дрожь, лучше сразу оторвите голову. Вот и тогда, видя, что единственный выход — немедленно сдаться Маркову (нет уж, не инспектору), я боялся не недоверия, а медосмотра.

Так и сидел, лицом в ладони, в полной тишине. Полной, если не считать тихого бормотания дождя, почти неощутимой вибрации воздуха, проникающей даже в индивидуальный блок. Или мне мерещится этот звук? Приборы показывали, что слух человека различить его не способен. О чем он нашептывает мне?

Минут пятнадцать не мог взять себя в руки. Выпил кофе, оделся, собрался с силами и резко толкнул дверь. Она не раскрылась. Толкнул снова — результат не изменился.

Тогда я вспомнил, что запер ее. Хлопнул себя по лбу и приложил браслет к замку. Однако дверь оставалась закрытой. На информаторе надпись: «устройство заблокировано, обратитесь к администрации».

Я снова сел на кровать.

Вот как. Меня заперли.

Что же, этого следовало ожидать. Это даже правильно.

Отвечая моим мыслям, ожил коммуникатор. Комната словно расширилась, дополненная проекцией кабинета начальника станции. Появился Марков, выглядевший немного помятым и смущенным — похоже, мало спал и много думал:

— Пол, простите, но мы вынуждены на время запереть вас в личном блоке. Это ненадолго. Роб Бобсон распорядился, пока идет следствие, чтобы не было неожиданностей…

Я кивнул ему. Профессор, несмотря на административную высоту, научный авторитет и врожденную пунктуальность, был человеком душевным, даже просил всех сотрудников, включая техперсонал, обращаться к себе исключительно по имени, без титулов. Или это такая русская традиция? Как бы там ни было, я ответил ему с улыбкой:

— Да бросьте, Игорь, все понятно. Мои слова вызывают сомнения, аппаратура сомнений не вызывает, ей врать ни к чему. Завод взорвался сразу, как я из него вылетел, Роб подозревает меня, думает, я подложил бомбу.

Марков стоял, скрестив руки на груди, и внимательно слушал. За его спиной во всю стену красовалась стереокарта Ганимеда.

— Знаете, Пол, я не думаю, что это сделали вы, — произнес он, помолчав. — Слишком глупо. Откровенно. Очевидно. А у вас ведь все в порядке с инстинктом самосохранения. Кроме того, я читал ваше досье. У меня сложилось впечатление, Пол, что вы не любите Землю. Это так? Похоже, вы полетели на Ганимед только для того, чтобы быть подальше от родной планеты. Это из-за родителей? Простите, если задеваю за живое. Но вы — нормальный человек, преобразователь по убеждениям, было бы очень странно увидеть вас среди экстремальных натуралистов, очень… Пол, вы смеетесь?

Я смеялся. Наверное, оттого, что неожиданно получил поддержку Маркова. И еще…

— Игорь, вы все же отказали мне в разуме. Инстинкт самосохранения? Только он? Представим, я — натуралист. Ну, зачем мне взрывать завод? Я ж понимаю, их еще десятки, только нами курируются четыре. Каждый год запускают новые. Даже если бы я хотел навредить, что толку с этого бабаха? А внедрить по человеку с взрывчаткой на каждую станцию… Это из каких-то древних романов про шпионские страсти. Паранойя.

Марков улыбнулся:

— Вы правы, Пол. Если искать на станции натуралиста, это, скорее, Жак, нежели вы. Очки, лысина… Кроме того, Жак совершенно безобиден, идеальный подозреваемый для, как вы выразились, древнего романа про шпионские страсти. Но было бы смешно… Право, смешно… Пол… Послушайте, Пол… — На лице Маркова появилась озабоченность. — Ведь Жак дежурил в тот день на пульте, не так ли?

Я кивнул, пытаясь угадать продолжение.

— Сейчас зайду к вам, обсудим с глазу на глаз — неожиданно оборвал разговор Марков и дал отбой связи.

Озадаченный, сидел я на кровати. Потом вскочил и принялся лихорадочно приводить блок в порядок: трансформировал кровать в диван, смел в мешок мусор со стола, закинул разбросанные вещи в шкаф, пригладил волосы. В личные боксы ходить не принято. Встречаются в конференц-зале или кают-компаниях, их на станцию целых три штуки.