Танго смерти - Юрий Винничук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это вам не вокзал, а он не с поезда сошел! – рявкнул Кайдан. – Когда вы его вчера видели в последний раз?
– Господи! Почему в последний раз? На что вы намекаете? Орчик! Родненький! – Тут она в отчаянии заломила руки и так артистично заголосила, что я сам чуть не разрыдался.
– Немедленно прекратите! – гаркнул комиссар. – Отвечайте на вопрос!
– Мы вышли из библиотеки в пять минут девятого и распрощались.
– Кто видел, как вы выходили?
– Никто, потому что мы были последними.
– И вы, такая влюбленная парочка, не зашли выпить кофейку, а сразу же расстались?
– Я неважно себя чувствовала, – и, состроив Кайдану глазки, добавила с улыбкой: – Знаете, как это бывает у женщин…
Комиссар на этот раз засопел, как кузнечный мех. Миля ответила вполне разумно, ведь если бы она сказала, что мы пили кофе, то допросили бы официантов. Кайдан с минуту покачался на каблуках, кусая губы, и сказал полицейскому:
– Пригласи тех… тех старых перечниц…
Обе тети-моти снова явились перед нами, а их добрые улыбающиеся лица просто-таки светились невыразимой радостью, глаза их, которыми они буквально пожирали пана комиссара, излучали доброту, старушки были готовы на все ради святого дела.
– Уважаемые, – обратился к ним Кайдан, – я не знаю, кому верить. Эта пани и эта панна убеждают меня, что этот… этот гость… не мог вчера быть на Стрыйской, потому что работал в Оссолинеуме до восьми вечера, а атентат произошел в половине восьмого. А вы говорите, что видели именно его.
– Оссолинеум! – зацокала языком пани-земляничка. – Боже мой, я там провела лучшие годы своей жизни. Я работала в отделе… в отделе…
– Ну конечно, – сказала пани Конопелька, – я вас хорошо помню. Вы работали в отделе комплектации. Мы с вами редко пересекались, я работала этажом выше. Но однажды я вручала вам грамоту за добросовестный труд от самого президента…
– Ах, да! – всплеснула ручками пани-земляничка. – Вы еще назвали меня «цветиком», я ведь была молодая и красивая! Неужели вы меня узнали? – Она растроганно поправила на себе шляпку. – Столько лет! Но вы… вы совсем не изменились…
– Хватит, – перебил ее Кайдан. – Вы настаиваете, что именно этого парня видели на Стрыйской в половине восьмого?
Старушки переглянулись и покрылись румянцем, потом обе взглянули на меня, на пани Конопельку и пожали плечами:
– Он похож! – сказала пани Адель.
– Очень похож! – закивала головой пани-земляничка.
– Если бы он сказал нам что-то… может быть, мы и определились бы…
– Так, – обратился ко мне Кайдан, – ну-ка скажи: «Jestem agent policyjny. Tropimy maniaka».
Я повторил слово в слово, но по-украински: «Я агент поліції. Переслідуємо маніяка». Кайдан снова засопел, сверкнул глазами, сжал кулаки, но от решительных действий удержался. Вместо этого выдавил из себя сухо:
– Прошу то же самое по-польски.
Тут вмешалась пани Конопелька:
– Пан комиссар, по закону только государственные служащие обязаны не только владеть польским, но и быть поляками…
– Нет такого закона.
– Но ведь вы знаете, что на самом деле так оно и есть. Украинцев и жидов не принимают на государственную службу, пока они не перейдут в католицизм.
Комиссар недовольно покачал головой:
– Мы не на дебатах в Сейме. Вы хотите сказать, что он не владеет польским?
– Я его знаю давно. Он может что-то сказать по-польски, но это будет настолько ужасно, что мне просто обидно за великий язык нашего Пророка.
– Пусть скажет, как может.
Я подумал, что дядя не будет на меня обижен, если я исковеркаю польский язык, и я брякнул:
– Я ест агентом полицийным. Трупимо маняка.
Кайдана перекосило так, будто из моих уст хлынул не чистый польский язык, а блевотина. Старушки снова переглянулись и чуть ли не хором затараторили:
– Нет-нет, тот не так говорил… и голос был не такой… звонкий…
Еще бы! У меня во рту скопилось столько крови и слюны, что я эту фразу не столько проговорил, сколько прошамкал.
– А знаешь, Аделька, – сказала пани-земляничка, – у того парня волосы были светлее… Тебе не кажется?
– Точно, – закивала пани Адель, – и они были к тому же волнистые, а уши плотнее прилегали к голове.
– И тот был выше… немного, но выше…
Здесь уж комиссар вскипел не на шутку и, с трудом сдерживая свою ярость, прохрипел:
– Все свободны! – И полицейскому: – Составь протокол.
Уже на улице я спросил у Мили и пани Конопельки:
– Откуда вы знали, какое время назвать?
– А что тут долго думать? – рассмеялась Миля. – Библиотеку закрывают в восемь, ты мог назвать любое время, начиная с семи тридцати. Но мы не допускали, что ты можешь назвать семь сорок две или семь пятьдесят одну.
– А та пани… какое счастье, что вы ее узнали через столько лет… она ведь была тогда девушкой…
– Да кто там узнал! Впервые вижу, – махнула рукой пани Конопелька.
– Как? Вы же вручали ей президентскую грамоту!
– Ну и что? Мы эти грамоты вручаем каждый год на какие-нибудь праздники. Если она у нас работала, то рано или поздно могла ее получить.
– А если бы… если бы именно она и не получила? Если бы она проработала там всего год-два?
– Ну, что ж, – пожала плечами пани Конопелька, – порой стоит и рискнуть.
– Не знаю, как вас и благодарить. Я ведь…
– Мы знаем, где вы были и что вы делали… – улыбнулась пани Конопелька и с заговорщицкой миной, предварительно оглядевшись по сторонам, прошептала: – Травить крыс вызывали?
– И мышей тоже! – залилась смехом Миля и, бросив на прощание: «Чао, Гарбуз!», взяла пани Конопельку под руку, и обе зашагали в направлении центра. Я почесал затылок и пошел утешать свою матушку, а по пути умылся у колонки, чтобы мама не ровен час не испугалась.
16
Уроки Иосифа Милькера стали для Ярки неким сакральным действом, она вдруг осознала, что по дороге к старику настраивает себя на соответствующий лад, даже мысленно разговаривает с ним, слыша при этом его реплики, она действительно прониклась музыкой больше, чем всем остальным, что ее окружало, Милькер стал для нее настоящим гуру, она готова была выполнить любое его желание, и если бы учитель в особо вдохновенные моменты игры на скрипке велел ей прыгнуть в окно, она бы прыгнула, и это она тоже для себя осознала, и теперь, кроме безудержной тяги к урокам, поселился в ней еще и страх, но он не мешал, он лишь щекотал нервы, возбуждал и подзадоривал. Уроки музыки, которые Милькер давал Ярке, были совсем не похожи на все те, которые она брала до сих пор, когда каждый новый учитель учил ее заново, так, будто главной его задачей было стереть в памяти ученицы все предыдущие знания и умения. Милькер пошел другим путем:
