Куда Кейнс зовет Россию? - Солтан Дзарасов

Дело в том, что рыночное хозяйство имеет дело с таким множеством неизвестных, которые делают ожидания будущего очень неопределенными. Эту неопределенность рынка Маркс называл «товарным фетишизмом». В «Трактате о вероятности» Кейнс (Keynes, 1973) исходил из несовершенства человеческих знаний о рынке и развивал теорию вероятностных суждений, с помощью которой лишь очень приблизительно можно предсказать ход событий. Теория рациональных ожиданий (Lucas and Prescot, 1971; Sargent and Wallace, 1976) также пытается с помощью различных способов обработки информации снять пелену, скрывающую от нас действительность, и таким образом составить представление о перспективах на будущее. Короче говоря, при всех концепциях рынка мы имеем дело с таким высоким уровнем неопределенности, которая делает традиционное понятие равновесной экономики весьма условным.

И только в условиях демократической организации планового хозяйства мы можем иметь другую ситуацию, когда неопределенность резко снижается. Вместо ожидания у моря погоды и надежд на волшебную палочку рынка становится возможной постановка сознательно поставленных целей развития и такое регулирование одного и планирование другого. В таком случае и рынок начинает работать более эффективно и в заданном направлении. Таким именно путем страны экономического чуда, о которых речь пойдет в следующей главе, достигают своих целей. Наше выживание также требует принятия новой парадигмы и модели развития, способной вывести нашу экономику на такую колею экономического роста, двигаясь по которой мы бы не отставали, а приближались к развитым странам по уровню производства на душу населения.

Если односторонняя ориентация на рынок и бесконтрольные действия его агентов – об иностранном капитале нечего и говорить – не могут обеспечить России лучшее будущее, то выбор силы, способной это сделать, резко сужается. Опыт стран экономического чуда – Японии, Китая, Индия, Вьетнама и Бразилии – говорит, что единственной такой силой выступает государство. Но какое? Для выполнения экономических и социальных функций государство должно быть либо тоталитарным, либо демократическим. Не только в последнем случае соблюдается законность и порядок, но даже в первом случае есть своеобразный порядок, на страже которого стоять его институты. Но если нет ни того ни другого и ключевые позиции находятся в руках криминала, а государственные структуры контролируются им методами подкупа, как это в значительной мере имеет место у нас, то такое государство не может выполнять такие функции.

Таким образом, зло состоит не в самом государственном регулировании экономики, а в том, как оно осуществляется. Как мы видели, для этого есть разные способы: тоталитарные, криминальные и демократические. Два первых способы мы уже испытали. Посткейнсианцы выступают за необходимость третьего. Правда, среди них нет полного единства относительно меры государственного вмешательства в экономику. Правое крыло посткейнсианства стоит на позициях более ограниченной роли государства, а левое доводит эту роль до признания необходимости планирования экономики, но, разумеется, не директивного, а индикативного типа. Так, например, вышеупомянутый американский экономист А. Эйхнер предлагает путем создания трехсторонней комиссии из представителей государства, бизнеса и профсоюзов постоянно согласовывать и планировать основные экономические параметры: цены, заработную плату и инвестиции. Тем самым он, по существу, предлагает реализовать старое социал-демократическое требование: рынок – насколько возможно и планирование – насколько необходимо.

«В посткейнсианской картине мира, – пишет Джон Марангос, – единство хозяйственной системы достигалось через индивидуализм, который требовал частной собственности и рынка. Равенство проявлялось через участие индивидов в решении общественных дел, экономическое планирование и обеспечение общего блага. Так, индивидуальность сочетается с общим благом через процесс участия, в ходе которого индивиды объединяются ради планирования, нацеленного на достижение этого общего блага. Как таковая, существовала неразрывная связь между индивидуализмом, участием и вмешательством государства в экономику. Таким образом, участие в общественных делах усиливало экономическую свободу и планирование и стимулировалось идеологией личной заинтересованности и общего блага. Государственное вмешательство было существенным, и государство – ответственным за функционирование экономики. Государственное вмешательство обеспечивало полную занятость и достижение социальных целей, а государственная собственность позволяла избежать провалов рынка. Это восприятие общества является полной противоположностью ортодоксальному взгляду, который был навязан России и Восточной Европе в качестве доминирующей идеологии» (Marangos, 2000-2001).

Если все сказанное свести к теоретической формуле, то речь идет о планово-рыночной модели экономики, конвергентно сочетающей положительные черты плановой системы с достоинствами рыночной экономики. Стратегия выживания диктует нам такой выбор, подобно тому, как это сделал Китай более тридцати лет назад. Китайский опыт представляет собой разумную альтернативу тому, что делается у нас. K сожалению, он крайне скудно освещается и анализируется нами, в то время как на Западе он постоянно находится в центре внимания. Известный американский экономист, лауреат Нобелевской премии Л. Клейн также подвергает критике российских реформаторов, утверждающих, что их стратегии якобы нет альтернативы. «На самом деле, – пишет Л. Клейн, – жизнеспособные альтернативы существуют. Китайская реформа, о которой было известно еще до середины 80-х годов, пошла по совершенно другому пути. Сельское хозяйство и малая предпринимательская деятельность были полностью экономически раскрепощены или либерализованы. В определенной степени происходила и приватизация, но она никогда не занимала центрального места. В некоторых сферах большое значение придавалось рыночному ценообразованию и индивидуальному принятию решений. Официально провозглашенная цель состояла в модернизации производства на основе рыночного социализма, без резкого массированного внедрения частной собственности» (Клейн, 1996, с. 33).

Плюс к этому нам не следует забывать, что именно в рамках планового хозяйства мы из отсталой страны превратились во вторую сверхдержаву мира, а потому к китайскому опыту следует относиться не с идеологических, а с прагматических позиций. Планирование – это то, что мы умели, как никто другой, и отказ от него явился для нас роковым. Каковы бы ни были теперь трудности его возобновления, другим способом выживания мы не располагаем. Это, разумеется, не означает, подчеркнем еще раз, возврата к советской практике централизованного планирования. Но в виде идущего снизу индикативного планирования только и представляется возможным обеспечение макроэкономической сбалансированности и жизненно важного для нас экономического роста.