Куда Кейнс зовет Россию? - Солтан Дзарасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобное регулирование экономики рыночными методами предполагает отличную от неоклассической систему гибкого налогообложения. Это различие A. Ларами (Laramie) и D. Мэйер (Mair) объясняют следующим образом: «Как в ортодоксальной, так и в посткейнсианской теории налогооблагаемым является распределяемый доход. Но в ортодоксии понимание распределяемого дохода основано на теории предельной производительности, в то время как в посткейнсианстве распределение дохода определяется совокупным спросом и силой воздействия рынка на этот процесс» (Laramie and Mair, 2001, p.43). Как показывают эти авторы, значительный шаг в этом направлении был сделан М. Калецким, идеи которого они развивают в ряде своих работ.
Сам Кейнс не был полностью последовательным в определении роли государства, и это сказывается также на позициях его последователей. Во-первых, он признал необходимость воздействия на рынок в желательном для общества направлении констатацией того, что само собой это не достигается и к этому его надо принуждать путем государственного воздействия. Но, словно испугавшись своего вывода, Кейнс тут же делает шаг назад, утверждая, что «если наша система централизованного контроля приведет к установлению общего объема производства, настолько близкого к полной занятости, насколько это вообще возможно, то с этого момента классическая теория вновь обретет силу» (Кейнс, 1993, с. 514). Под классической Кейнс имел в виду старую теорию отрицания экономических функций государства, а потому этой оговоркой он, по существу, дал задний ход. Во-вторых, Кейнс упрощенно верил в беспристрастие капиталистического государства разрешать социальные конфликты. Посткейнсианцы внесли существенный корректив в это представление и восприняли положение Калецкого о классовом характере капиталистического государства. Так, A. Ларами и Д. Мейер пишут: «Традиционные кейнсианцы довольствовались идеей, что капитализмом можно управлять с помощью государства. И они пропагандировали идею управляемого государством капитализма, основанного скорее на сотрудничестве, чем на конфликте борющихся классов. В работах Калецкого не было благих пожеланий. Он признавал, что представление о таком «кооперативном» капитализме столкнется с проблемами в более долгосрочной перспективе по мере того, как на поверхность начнет выходить экономический конфликт классов» (Ларами и Мейер, 2006, с. 637).
В результате подобного переосмысления кейнсианства в духе исторической реальности посткейнсианство объективно оказывается ближе к марксизму и социализму, чем к либерализму и капитализму, хотя вектор этого движения, несмотря на всю свою непоследовательность, задал сам Кейнс своим посягательством на неоклассические постулаты. Наиболее убедительное подтверждение верности этого утверждения мы находим в существовании в государстве благосостояния (Welfare State). Его идейными вдохновителями были Джон Кейнс, давший ему теоретическое обоснование, и William Beveridge (1879-1963), разработавший прикладные аспекты перехода к такому государству в развитых странах. Оба были либералами, а предложенные ими идеи, по существу, социалистическими и осуществлены в Англии лейбористами, а в континентальной Европе – социал-демократическими партиями.
Если же мы непредвзятыми глазами посмотрим, что собой представляло на практике Welfare State, то увидим большое сходство с тем, что было в европейских социалистических странах. Вот как оно определяется в «The New Palgrve a Dictionary of Economics»: «Государство благосостояния» – это государство, в котором организованная власть сознательно используется (через политическую систему и административный аппарат) для воздействия на игру рыночных сил по крайней мере тремя способами: во-первых, предоставлением индивидам и семьям гарантий минимального дохода независимо от рыночной стоимости их собственности; во-вторых, уменьшением уязвимости людей, помогая индивидам и семьям встретить определенные «общественные риски» (например, болезнь, старость и безработицу), которые иначе вызовут у них серьезный кризис; и в-третьих, гарантией того, что всем гражданам без различия статуса или класса будет предложен согласованный набор социальных услуг по самым высоким доступным стандартам» (Gough, 1998, p. 895).
Это почти полностью совпадает с тем, что было в СССР за два-три десятилетия до того, как оно возникло на Западе. Тем не менее, не только западные политики, но и ученые, по роду деятельности обязанные быть более объективными, этого не признают. Между тем формула «благосостояние для всех от колыбели до могилы» (All for individual welfare from the cradle to the grave) считалась исходным принципом и смыслом социализма. Запад объявлял это демагогией и утверждал, что это лишь прикрытие тотального контроля над человеком. Марксизм и советская пропаганда утверждали обратное: никакого благосостояния для всех капиталистическое государство обеспечить не может.
Очевидно, в свете этой правды следует теперь объективно разобраться в том, что в этих взаимных непризнаниях и обвинениях было правдой, а что нет. Неправдой оказалось, что капиталистическое государство не может повышать благосостояние всех слоев населения. Welfare State явилось опровержением марксистской теории обнищания населения при капитализме, хотя благосостояние в немалой степени достигается за счет эксплуатации труда и ресурсов других стран. Но «реформы» обнажили также ту неправду, что социализм только обрекал людей на бесправие и ничего положительного им не давал. Он давал людям такие блага, которых с приходом капитализма теперь больше нет. Но эти потерянные блага были связаны с экономической ролью государства.
Правда, впоследствии, когда кейнсианский подход сменился монетаристским и экономическая политика стала характеризоваться тэтчеризмом и рейганомикой, Запад также стал возвращаться на привычную колею социального дарвинизма и хоронить Welfare State. Этому немало способствует и то, что социалистический пример теперь больше никому не мозолит глаза. «Реформы» полностью разрушили систему социальных гарантий. Для имущих классов это несомненное приобретение, поскольку предназначенные на эти цели средства перешли теперь в их карманы, а рядовые граждане лишились благ, которыми они пользовались раньше.
К сожалению, по этому поводу у наших западных коллег имеется полная неясность. Чрезвычайно интересный и много о чем говорящий опыт полуторамиллиардного населения 13 бывших социалистических стран теоретически не обобщен и в арсенал мировой экономической мысли не включен. Во-первых, потому, что альтернативность социализма по отношению к капитализму всегда воспринималась как недопустимое отклонение от западной магистрали развития, а потому и недостойное позитивного отношения. Во-вторых, потому, что несоциалистические страны воспринимались на Западе на одно лицо, а потому все их разнообразие подгонялось под одну и ту же капиталистическую модель. Однако, как мы покажем в следующей главе на примере Японии, Индии и Бразилии, их экономика ближе к социализму, чем к капитализму. Во всяком случае, их экономику вряд ли можно назвать рыночной в неоклассическом смысле этого понятия, а скорее плановой, хотя и не в советском смысле этого понятия. В отличие от стран западного капитализма, как будет показано ниже, государственное воздействие на экономику оказывается не только a posteriori, но и a priori, что придает этому воздействию качественно иной характер. Рыночные механизмы действуют для решения одного круга проблем, а плановые механизмы – для достижения другого круга, которые эффективнее решить путем сознательной постановки задач.