Тайфун. Записки из Китая - Крум Босев

в этом притихшем, сумрачном отеле. Удивительно: я попросил представителя турбюро поместить меня в номер с видом на улицу, на зеленые, дышащие ароматом парки перед отелем, на город, но мне отвели номер с единственным окном, которое выходит в небольшой внутренний двор — квадрат, образованный четырьмя крыльями холодного каменного здания. Почему? Ведь отель был почти пуст… Это мне стало ясно лишь утром. Из всех улиц Кантона утром начали стекать, как в водохранилище, в большой, утонувший в зелени парк потоки демонстрантов. Парк находился как раз перед отелем и простирался, насколько видел глаз. А в парк все вливались потоки построенных в колонны людей.

Около восьми часов десятки, а может быть, сотни репродукторов загремели со всех сторон. Из репродукторов доносились неясные вопли, ораторы выкрикивали лозунги. Лозунги сливались с криками толпы. Репродукторы не смолкали пять часов, и все пять часов ораторы-обвинители метали гром и молнии против «подсудимых»… Кого судили в тот мартовский день и за что, я так и не понял. Через несколько недель в «Нью-Йорк таймс мэгэзин» я прочитал, что, по сообщению Гуандунского радио, только в марте и только в Кантоне на трех массовых судилищах «были признаны виновными и расстреляны на месте более ста мужчин» и, кроме того, «около 300–350 человек были осуждены на длительные сроки тюремного заключения с отбыванием их в трудовых исправительных лагерях».

Запись из блокнота:

«14.1.69 г.

Я возвращался из Ханоя. Исколесил Ханой и израненную вьетнамскую землю, и раны этой страдалицы земли, как живая рана, горели сейчас в моем сердце.

В предутренних сумерках огромный каменный силуэт пекинского вокзала казался сонным. Сонным и усталым выглядел и военный, который приближался ко мне для проверки документов. Мне нужно было позвонить в посольство, чтобы вызвать машину. «Телефон… Машина…» — начал я повторять на китайском языке несколько слов, которые выучил еще в первые недели после своего приезда. Наверное, я произносил их с таким акцентом, что военный смотрел на меня с недоумением.

— Дянь хуа… Цичэ… — повторяю снова, и только тогда, когда я начал жестикулировать, военный, видимо, понял, что мне надо.

— Хао, хао… — произносит он как-то устало и показывает мне на какую-то дверь. Вхожу в комнату, и… От увиденной в окне картины у меня перехватывает дыхание. Во дворе, в утреннем сумраке, вырисовываются черные силуэты множества людей, сотен людей различного возраста, молодых и старых, мужчин и женщин… Люди стоят рядами, ряды замыкают солдаты, вооруженные карабинами с примкнутыми штыками. Люди стоят наклонившись, пригибаясь до самой земли, на их спинах какой-то груз, словно черные переполненные ранцы… С каких пор они стоят? И сколько еще будут стоять так?

Я уже слышал о таком роде наказания. В переводе с китайского оно означает «золотой кирпич» — пытка под тяжестью груза. Было ясно: «военный», уставший от бессонной ночи или ночей, не сообразил, что телефон стоит в комнате, куда не следует пускать иностранца. Я быстро набрал номер и вышел… Жду автомашину, а только что подсмотренное зрелище воскрешает в памяти все наказания, которые я видел во время своего пребывания в Пекине…

Я шел по небольшой улочке Ванфуцзин в центре Пекина, на которой расположен Пекинский ревком. Почти в самом конце ее, там, где она вливается в центральный шумный «Проспект небесного спокойствия», послышался шум, раздались голоса и болезненный стон. Группа молодых людей окружила юношу двадцати — двадцати пяти лет. Он стоял с опущенной головой, закрывая ее руками от сыпавшегося на него града ударов. Потом он присел на корточки, затем упал, а избиение продолжалось, толпа все увеличивалась. Озлобленные, разъяренные люди стремились пробраться поближе к избиваемому, ударить его кулаком по окровавленной голове. И никто не предпринимал никакой попытки вмешаться, защитить. А крики становятся все громче, все яснее слышится слово: «Ша… Ша… Ша…»

Я не знал, что оно означает. Узнал позднее, через несколько минут, когда зашел в корреспондентский пункт ТАСС, расположенный в окруженном высокой кирпичной оградой дипломатическом комплексе «Вайцзяо далоу» — или «дипломатическом гетто», как его называли западные дипломаты, — чтобы просмотреть последние новости, полученные по телетайпу.

— «Ша»? Что означает «ша»? — повторил мой вопрос дежурный корреспондент Борис. И, перестав стучать по клавишам пишущей машинки, сказал: — Не что иное, как «смерть»[8]…

И вновь оживают картины надругательства над людьми, которых водили по улицам Пекина с напяленными на головы «колпаками позора», с табличками на груди «контрреволюционер», «враг», с вывернутыми и связанными за спиной руками — издевательство, получившее название «реактивный самолет».

Поздней весной 1968 года, когда по стране прокатилась волна массовых митингов и судилищ, была создана и первая «школа 7 мая»…

— «Школы 7 мая»… Что это такое? Что это может быть? Опять какое-то «движение», опять кампания?

Мы вспомнили, что 7 мая 1966 года, в первые дни «большого тайфуна», Мао Цзэ-дун в одном из своих писем Линь Бяо дал указание об «изменении мировоззрения и воспитания». Но разразился гром «революции», и выполнение этого «указания» было отложено, но не забыто, потому что указание Мао Цзэ-дуна является директивой, указание — это закон и, как каждый закон, подлежит выполнению. Ровно через два года возникает первая школа-лагерь в глухих, пустынных степях северной провинции Хэйлунцзян, около села Люхэ. В эту школу-лагерь были направлены для «физического труда» и «перевоспитания» первые 14 кадровых работников. Через некоторое время «Жэньминь жибао» сообщила, что это число увеличилось до 2 тысяч. Много позднее агентство Синьхуа объявил, что только «аппарат ЦК КПК и ведомства системы Государственного совета создали более 100 «школ 7 мая», в которые послано 90 тысяч кадровых работников». И это только в центре. А ведь по примеру «центра» такие школы были созданы во всех провинциях, автономных районах, городах.

Мао Цзэ-дун направил приветствие по случаю создания первой «школы 7 мая», в котором дал очередное «новейшее указание»: «Пойти в низы, чтобы заняться физическим трудом, — это для широких масс кадровых работников очень благоприятная возможность для перевоспитания. Так должны поступать все кадры». И школа-лагерь в небольшом селе Люхэ провинции Хэйлунцзян скоро перерастает в организацию, организация — в движение, которое получит название «школы 7 мая». Эти «школы» создаются в отдаленных, глухих, пустынных районах, там, где «не ступала нога человека», в них установлен армейский порядок, обучающихся называют «бойцами», которые объединены в отделения, взводы, роты…

«22. VIII.68 г.

«Жэньминь жибао» пишет: «С целью предотвращения возникновения ревизионизма и борьбы с ним, с целью перевоспитания кадровых работников мы непременно должны организовать «школы 7 мая», которые будут действовать длительное время»…»

«18. VIII.69 г.

«В течение октября прошлого года, за короткий срок,