Миссия"Крест Иоанна Грозного" - Андрей Онищенко

– Не гоже так, Илья. Не по русскому обычаю это. – Произнес Сабуров. – Прошу допить.

Присутствующие недовольно загудели, вынуждая Илью допить поднятый кубок и не выказывать неуважение. Стараясь сдержать нахлынувший позыв рвоты, Илья все же поднял кубок и через силу влил в себя содержимое.

– Вот теперь молодец, Илюша, – похвалил Сабуров, – а теперь прошу всех наполнить кубки снова.

Убедившись, что все присутствующие выполнили его просьбу, боярин продолжил:

– Я предлагаю выпить за этот знаменательный день, день моего нового рождения и предлагаю не задерживаться здесь. У меня дома ждут накрытые столы, там, в теплоте и уюте достойно отметим мое чудесное избавление от смерти. Приглашаю всех присутствующих.

Все дружно выпили и направились к лошадям, чтобы поскорее почтить своим присутствием гостеприимный дом боярина. Илья, шатаясь, подошел к своему коню. С каждой минутой ему становилось все хуже и хуже. Уперев ногу в стремя, он попытался взобраться на коня. С первой попытки это ему не удалось и, видя, что с хозяином творится неладное, к нему на выручку поспешил верный Волчонок.

– Хозяин, да что с тобой?

– Худо мне Волчонок, – тихо ответил Илья.

– Уж не перебрал ли ты за столом?

– Нет, но внутри меня все горит огнем, помоги мне взобраться на коня, а то голова кружится.

Волчонок подставил плечо и подсадил хозяина. Взгромоздившись на своего аргамака, Илья устремился за кавалькадой, которую возглавляли сани с боярином Сабуровым. Волчонок внимательно следил за Ильей, дивясь его несвойственному поведению. Он старался не отстать от него, готовый в любую минуту придти тому на выручку.

Поначалу крепкий морозный ветер от скачки подействовал на Илью отрезвляюще, но затем, через пару верст, он опять почувствовал дурноту. Голова кружилась и звенела, перед глазами поплыли черные круги, из носа теплыми струйками потекла кровь, и, откинувшись назад, окончательно теряя сознание, Илья упал с коня на землю.

Гнетущее чувство ни как не оставляло Феклушу, более того, оно становилось острее и настойчивее. Упав в беспамятстве, Феклуша пролежала в горячке пару дней, отказываясь от еды и питья, так что Варваре и Любаве приходилось кормить ее силой. По исходу второго дня ее молодой организм справился с внутренней хворью и здоровье Феклуши пошло на поправку, однако, хандра душевная ни как не наводила ее мысли на оптимистический лад. Ее страшила сама мысль, что кто-то, кроме Варвары узнает о ее безумном поступке. Вновь и вновь, оставаясь наедине со своею совестью, она в молитвах, направленных к Пресвятой Деве, искала разумного совета. Измученная совесть и раньше подсказывала ей, что строить серьезные чувства на лжи и обмане ни как нельзя, а особенно закреплять их своею кровью и вступать в сделку с Лукавым. Больше всего ее мучили та пара капель, которые по своей забывчивости она не выпила сама.

– Не будь я такой растяпой, – думалось ей, – я бы выпила зелье-отраву вместе с ним, и может быть, наши души встретились бы на "том свете" и он бы простил меня, хотя какое может быть прощение для убийцы.

Ее гнетущие размышления прерывались приступами истерического отчаяния. Феклуша плакала, проклинала и себя и ведьму и пыталась снова и снова, в молитве найти успокоение и как-то искупить свой грех.

– Христос Всемилостив. Он простит. Так покрайней мере говорил мне покойный батюшка, хотя если Илья умрет, то на что мне прощение Господа, если я сама не смогу никогда себя простить. Если он умрет, то умру и я, и пусть будет что, будет, – твердо решила Феклуша.

Ежечасно она справлялась то у Любавы, то у Варвары заходивших проведать ее о том, нет ли каких вестей из Молдина, но те в ответ только грустно качали головами.

К обеду третьего дня на дворе случился переполох, услышав отголоски которого, еще не окрепшая Феклуша, в ожидании вестей, встала с постели и подошла к окну. Во дворе, на добрых конях, двое молодцев о чем-то беседовали с Любавой и Кузьмой. Закончив расспросы, они стрелой вылетели в раскрытые ворота и, подгоняя коней, быстро скрылись из виду. Чувствуя сердцем, что там происходит что-то важное, Феклуша закуталась в теплый платок и спустилась вниз.

– Так то лучше, значит, дела на поправку идут, раз встала, – удовлетворительно констатировала Любава.

– Сестрица, Любавушка, уж, не из Молдина ли эти молодцы?

Любава отрицательно покачала головой.

– А чего им надобно от тебя, было? – не унималась Феклуша.

– Да вроде гонцы из столицы, сказывали, что ищут Илью. Ну, я им все и рассказала, какая беда с ним приключилась.

– А чего им надобно от него было?

– Толи указ Государев привезли, толи сам Государь Илью к себе в Москву требует, я так и не поняла толком, да и не надобно это мне. Ты лучше иди, Феклуша, к себе, не забивай пустым голову, а я, как самовар закипит, принесу тебе горяченького сбитню на медовом взваре.

– Сестрица, а от Мирона нет вестей?

– Нет. Чего-то он там надолго застрял. Сама жду, да и Рождество на носу, дел и здесь по горло. Заговорила ты меня, иди, давай, нечего тебе здесь делать, чего доброго опять застынешь, хворь еще до конца из тебя не вышла.

Феклуша послушно удалилась к себе, размышляя по дороге о том, что делать дальше.

К вечеру домой вернулся отец Мирон. Усталый и злой, он с порога сразу направился в горницу, по дороге захватив с собой кувшин хмельного меду. Феклуша прознав о его возвращении, тотчас отправилась к нему. Мирона с Любавой она нашла сидящими за столом. Они тихо беседовали и, несмотря на пост, пили хмельное. Феклуша села на лавку рядом с Любавой и направила на Мирона выжидающий взгляд своих выразительных глаз, полный искренней надежды на добрые вести, перехватив который, отец Мирон, хотел сначала грубо отправить свояченицу обратно но, прочитав в ее взгляде горечь и печаль, сдержался.

Вспомнив про христианское смирение, он ласково обратился к ней:

– Чего тебе надобно, Феклуша, разве не видишь, мы беседуем? Иди к себе и дай нам поговорить.

– Да она все уши прожужжала, когда Мирон приедет, что там стряслось. Христа ради, расскажи ты ей, а то ведь на успокоится, – вмешалась в разговор матушка Любава.

– Я тихо буду сидеть и не стану вам мешать. Я просто послушаю. Ну, пожалуйста, Мирон?

– Хорошо Феклуша, только не лезь в разговор. Повторять я не стану, я сильно устал. Любава тебе все перескажет потом.

– Мирон, ты скажи, только жив ли он и что с ним? – со слезами на глазах и горечью в голосе, задала вопрос Феклуша.

– Да жив пока. В беспамятстве он. Кровью исходит, то из чрева идет, то из носа. Видать много он человеческих душ на своем веку загубил, вот его, наверное, за эти дела Господь и наказывает.

– Да что ты такое говоришь, Мирон, – вмешалась Феклуша, – он хороший и не стал бы просто так губить людские души.

– Я тебя просил молчать и не лезть в разговор, отец Мирон стукнул кулаком по столу, – Ты откуда знаешь кто он такой? Все они дворяне заносчивые одним миром мазаны.

– Замолчи дура, не мешай нам с Мироном думать. Еще раз влезешь, пойдешь к себе, – бросила Любава рассерженный взгляд на Феклушу. – Ты Мирон продолжай, не обращай на нее внимание.

Между тем, отец Мирон, промочив хмельным медом горло, и удовлетворительно кивнув, продолжил:

– На чем это я остановился. Фу ты напасть, какая запамятовал?

Отец Мирон на минуту задумался, собираясь с мыслями.

– Вспомнил! Так вот, я его причастил и соборовал, а он все лежит в беспамятстве бледный как смерть, только временами кровушкой исходит. Ну, я и подумал про себя, вроде он говорил, что родственников у него нет, так ведь если помрет, то имение опять Казне отойдет. Немного поразмыслив, я решил обождать с возвращением домой, вдруг он придет в себя, захочет покаяться, а я бы его постарался уговорить завещать перед смертью маленькую толику своего имущества моему приходу, на что оно ему там, на том свете, ведь в гробу карманов нет. И все бы ничего, только сегодня дружки его из столицы прилетели. И как только узнали, коршуны противные, что отходит он и собирается отдать Богу душу? Один из них все молчал, а другой зато, такой весь из себя, вроде Алексеем назвался, стал кричать на всех и распоряжаться. Поднял со смертного одра умирающего и стал через вороток насильно отвары из трав в него закачивать. А я ему говорю, как ты смеешь, бесово отродье, так издеваться над умирающим. Он уже одной ногой в могиле, не трогай его, дай ему спокойно умереть. Так он меня схватил за шиворот и вытолкал из избы, чуть рясу не порвал.

Отец мирон налил себе еще чарку и залпом опустошил ее.

– Ой, Мирон, страсти ты какие рассказываешь, а люди то что? А куда смотрел Иван Дубина? Это же святотатство…

– Вот и я о том же, – продолжил отец Мирон, – я Дубине говорю, опомнись, побойся Бога, ты куда смотришь, ведь все под Богом ходим, а он в ответ только зубы скалит. Всегда я его безбожника недолюбливал, чтоб ему на том свете пусто было, чтоб горел он в гиене огненной…