Толмач - Михаил Гиголашвили

Не слыхал, кстати, про одного человека, который на Ван Гоге зациклился?.. На всех углах трубили. Был тут в Германии один банкир. Деньги, вилла, яхта, акции – все, как у людей. Молодая жена, умные дети, большой дом. Вдруг разводится с женой, продает имущество, покупает одну картину Ван Гога за сто миллионов долларов, несет ее в какой-то амбар и целыми днями сидит перед ней. И набирается такой энергии, что через год встает, выходит в свет, опять зарабатывает кучу денег, заново женится, заводит свой банк и новых детей… И что же?.. Скоро вновь впадает в тоску, все продает, покупает вторую картину, уже за двести миллионов – и обратно в амбар. Теперь у него там один стул и две картины. Вот это человек воли, не нам с тобой чета.

А художники сейчас много экспериментируют. Новые техники осваивают. Недавно слышал про одного художника, который т. н. эякрилятами работает: женские месячные выделения с акриловыми красками мешает и этим пикантным составом рисует. Ничего, прочно получается, только пованивает на солнце. Онанография разработана. Спермотушь в тюбиках уже есть в продаже. Навозантизм на подходе. Недаром говорят: «Если хочешь создать розу – сам навозом должен стать». Это значит – в полное дерьмо надо перегнить, чтоб из тебя роза выросла. Ну, розы мне и даром не надо, а в гумус мы с тобой и так уже давно превратились. Теперь ждать надо, когда ячменные зерна в нас попадут и прорастут, хотя сомневаюсь, чтобы что-нибудь путное на этом путаном пути путёво выйти могло. Из навоза пришли – в навоз уйдем. И все путем.

Недавно ездил переводить и Фатиму видел. Помнишь пышку-марокканку, переводчицу?.. Женщина 1002-й ночи. У ворот лагеря заметил ее машину. Сладко екнуло сердце. Померещился белый сарафан, бесстыжие, проказливо-скрытные глаза. Молчаливые груди с нагло выпертыми сосками, от которых ткань сарафана шла вниз под прямым углом. Загадочно-прекрасные округлости, которые можно созерцать до нирваны.

Бирбаух, в нелепой майке на необозримом брюхе, весел и активен. Одной рукой держит трубку, другой перекладывает бумажки. Монитор мигает, отражаясь в бутылке пива. Наконец Бирбаух хлопает трубкой по аппарату и выдает мне обходной лист:

– Все спокойно. Шеф в Ницце, совещается. Потом, говорят, в Бельгию поедет, на конгресс пограничников…

– Если деньги есть – почему бы и не поехать? – подкинул я ему.

– Вот именно. Тем более, деньги не свои, а федеральные. А что может быть лучше денег?.. – хитро смотрит он на меня. – Только большие деньги. Человек умирает, а деньги – никогда.

– А инфляция?

Бирбаух махнул вздутой от пива (как и все тело) лапищей:

– Э, дай мне двадцать пять миллионов – и я плевать хотел на всякую инфляцию. Сразу в Люксембург отвезу. Слыхали, на границе Германии и Люксембурга полиция стоит, «мерседесы» проверяет, у кого багажники деньгами забиты?.. Потому что все воры, – жестко закончил он, нажатием кнопки открывая дверь оборванцу-негру в шапочке козырьком назад.

В комнате переводчиков, у окна, присев на стол, Фатима подкрашивает губы.

– О! – мычу я, разводя в онемении руками. Взгляд мой лезет прямо в разрез сарафана и успокаивается в длинной ложбине со вздутыми краями. Вот она, сладкая река с кисельными берегами, по которой можно бесконечно плыть.

Фатима, поглаживая себя по бедру, улыбается:

– Доброе утро, коллега! – И невзначай садится так, что теперь вся хорошо видна.

Здороваемся. Я держу ее вкусную руку много дольше позволенного, однако она руки не отводит и не отнимает – наоборот, как будто даже подставляет щеку. И я целую ее один, второй и – «по-славянски!» – третий раз. Душистый, бодрящий дух помады. Шалые глаза с искринкой. Черное зеркало души.

– Как дела в Марокко? – спросил я, с сожалением отстраняясь от Фатимы и усаживаясь к окну, откуда она лучше видна в полупрофиль.

– О, в Марокко ничего не изменилось за последнюю тысячу лет. Солнце светит, фрукты растут, бездельники-мужчины пьют кофе и кальяны курят…

– А женщины все хорошеют и расцветают… – Мой взгляд теперь неудержимо полез от накрашенных пальчиков-карамелек вверх по стройной лодыжке. И выше.

– Это правда, у нас очень красивые женщины. Это оттого, что много смешанных браков. Французы, испанцы, берберы, мавры, – ответила Фатима и пошевелилась. Подол сарафана вдруг задрался, открыв смуглое колено и полоску бедра. Из-под кромки подола заструилась притягательная тьма, от которой захватывало дух, жгло под ложечкой и свербило в коленях.

Внезапно и тихо вошла фрау Грюн. Она сегодня тоже оживлена и настроена благодушно – ну, да в пятницу все чиновники в хорошем настроении, не то что в понедельник. Тем более, шеф укатил в Ниццу.

– Сегодня у нас женский день. Одни женщины. Как у вас дома дела, Фатима? Как дочь? – передавая папки, спросила фрау Грюн.

– Спасибо, хорошо. Учится, все нормально. Вот скоро собираемся еще раз стариков навестить.

– Дочь любит ездить в Марокко?

– Обожает. Вот и коллега тоже собирается, кстати, – Фатима озорно прорезала меня взглядом с головы до ног. – Хочет посмотреть, как там люди живут.

– Езжайте, не пожалеете, – сказала мне фрау Грюн, подавая папку. – Я была там пару раз. Рай.

– Я и не сомневаюсь, что рай. Да еще с таким ангелом, как Фатима, в этот рай ехать! – И я нагло взял Фатиму за локоток. – В раю с ангелом – что может быть лучше?

– Женщинам в рай вход закрыт, – пошутила фрау Грюн. – Визы не выдают.

– А какой рай без женщины, особенно если она прелестно сложена, красива и обаятельна? – не выпуская локотка, продолжал я. – Если без женщин, то это уже не рай, а ад. Вообще женщин надо в чистилище держать. Надо тебе – позвал. Нет – пусть сидит себе.

– Ага, вам бы всем гаремы иметь, – ввернула Фатима.

– Конечно. В чистилище – как в нашей приемной: не холодно и не жарко, жить можно, не убивают и не мучают, но и дальше не пускают… Если святой Петр визу выпишет – тогда отворяются врата рая, и ангелы встают в почетный караул… А разница между ангелом и человеком та, что ангел умеет делать только хорошее, а несчастный человек всегда стоит перед выбором…

Я молол все это, не выпуская прохладного локтя Фатимы. Фатима смотрела на меня в упор. А фрау Грюн, кашлянув пару раз, пошла открывать музгостиную. Обменявшись с Фатимой жаркими взглядами, я поплелся в приемную и только в коридоре мельком взглянул в папку.

фамилия: Лапицкая

имя: Раиса

год рождения: 1965

место рождения: г. Аргун, Россия

национальность: русская

язык/и: русский

вероисповедание: православие

В приемной, забившись в угол, сидела похожая на белую мышь седая худая женщина в огромных роговых очках. Она скованно держала на коленях объемистую черную потертую сумку.

– Раиса?.. Я ваш переводчик.

Она подняла на меня безжизненные глаза, увеличенные линзами очков:

– За что спрашивать будете?

– Я только переводчик. Спрашивать будут другие.

– Куда идти? – Она сиротливо подхватила сумку. Сизо-седые волосы неряшливо стянуты в жидкий крысиный хвостик. Предельно худа, в нелепом джинсовом комбинезоне и стоптанных кроссовках.

В коридоре, в дверях, я столкнулся с Фатимой, на миг прильнул к ней, напоролся на ее тугие соски, уколовшие, как гвозди.

– О, извините, коллега, дверь! – объяснил я.

Она пыхнула на меня откровенным взглядом:

– Да, дверь, я понимаю…

Раиса как вошла, так и замерла у стены. Фрау Грюн приветливо улыбнулась ей, но та не прореагировала, стояла как мумия в очках.

– Скажите ей, что мы хотим ей только помочь. Пусть не нервничает.

Я перевел. Но никакого результата – та же застывшая маска, дрожание крысиного хвостика-косички.

– О, какие руки ледяные!.. Мне через перчатки рукам холодно!.. Скажите ей, пусть она так не волнуется, расслабится. Здесь ее никто не обидит.

Но Раиса и на это не обратила внимания – как деревянная стояла у стены, сгорбившись и уйдя в себя.

– Замужем она? Дети есть? Семья? Родные? – чтобы разговорить ее, спросила фрау Грюн.

Раиса, буркнув:

– Мужа нема, хлопец при родах помер, – опять застыла в столбняке.

Когда с фото и отпечатками было покончено, я коротко пробежался по анкетным данным. Все было правильно, только она предложила приписать девичью фамилию – Бекмурзаева, но фрау Грюн сказала, что все это можно рассказать во время беседы, а сейчас пора идти к Марку.

– У него прошла язва? – спросил я ее.

– Она у него никогда не пройдет, – отозвалась фрау Грюн. – Вот и наша красавица Фатима своих клиентов привела.

Когда мы выходили, то в дверях я опять налетел на Фатиму, но буфера предотвратили смертельный исход столкновения…

– Извините, коллега, дверь узкая! – сказал я, на что Фатима, поправляя бретельку на медовом плече, понимающе улыбнулась:

– Понимаю. Та дверь тугая. Эта – узкая. Какая будет следующая?