Сын - Филипп Майер

– А вы сами намерены заниматься земледелием, Полковник?

– Непременно. Естественное развитие хозяйства.

Их около пятидесяти, все в лучших воскресных костюмах, едят вырезку, пьют кларет в большой гостиной и слушают, как Полковник разглагольствует о чудесах нашего южного климата. Ужасно хочется выбраться из своего укромного уголка на террасе и поведать, что он запросто пристрелит любого фермера, который осмелится потребовать с нас пошлину за перегон скота. И вообще он всю жизнь утверждал, что копаться в земле – это низшая форма человеческого существования. Мол, так его приучили индейцы, но на самом деле примерно так же рассуждают все, чья жизнь связана с лошадьми, от скотоводов до последнего вакеро.

– …Зимний сад Техаса, – вещает Полковник. – Двести восемьдесят восемь погожих дней… вам никогда не придется разгребать снег.

Сдержанные аплодисменты.

– Более того, – не унимается он, – вы обнаружите, что процент эмансипированных женщин здесь гораздо ниже, чем в Иллинойсе.

Смех и бурные аплодисменты. Закрываю уши руками. Все, пойду прогуляюсь.

Естественно, им показывают только благополучные фермы – не те, где вода такая соленая, что не годится для орошения, не те, что расположены на солончаках, большая часть которых вернулась в исходное состояние полупустыни. Почвы мертвы, как и все прочее в Чихуахуа.

18 апреля 1917 года

Столкнулся в магазине с Рэймондом, сыном Мидкиффа. Он после ливня гнал по дороге телочек, когда увидел под деревьями фургон с фермерами из Иллинойса.

Те стояли посреди дороги и разглядывали градины размером с апельсин, приговаривая, что такая запросто и убить может. Окликнули Рэймонда, спросили, дескать, правда ли, что такая погода нетипична для Техаса.

– Конечно, нет, – утешил он. – Вот оказались бы вы здесь в прошлом году, когда шли дожди!

Полковник вернулся домой в бешенстве. Сказал, надо гнать в шею кривохуего слепого сукина сына, который гнал пестрых телок по нижней дороге.

Я объяснил, что мы не можем уволить Рэймонда Мидкиффа. Отлично, сказал он, тогда мы его пристрелим. Пришлось напомнить, что Мидкиффы наши соседи.

Фермеры, естественно, подумали, что Мидкифф пошутил. Орошаемые поля пока зеленеют. А мозгов и опыта, чтобы понять здешние нравы, у приезжих не хватает. Кто-то подслушал, как они повторяют друг дружке поговорку «начни пахать, а дождь пойдет». Господи, в каком веке живут эти люди?

Из-за всего этого невыносимо одиноко… но я всегда был искушен в этом чувстве.

19 апреля 1917 года

Ранчо Пинкард – больше ста участков – продали, целиком, и поделили. Они переезжают в Даллас. Навестил Элдриджа Пинкарда. Он все прятал глаза. Мы ведь почти ровесники – его отец обосновался здесь вскоре после Полковника.

– Банк все равно рано или поздно отобрал бы ранчо, – вздохнул он. – Даже с нынешней ценой на мясо, в засуху… Пришлось спасать хоть что-то.

– Слышал, ты прикупил кое-что в центральных районах.

– Ага, – горько усмехнулся он. – Целых два участка.

– На несколько голов хватит.

Он ковырял носком сапога сухую землю, разглядывая пространство, бывшее когда-то его пастбищами.

– Пока ты не решил, что я вонючий говнюк…

– Я так не думаю…

– Думаешь, но я признателен за это. Я не стал бы говорить ничего такого никому из тех, кто остается, но мы с тобой знакомы с тех времен, как здесь еще жили индейцы.

– Ну да.

– Я уж совсем было приуныл, пока не поболтал с Юстисом Касуэллом. В армию записаться? Пит, через год все нормальные мужчины будут по ту сторону океана. Да я отлить не могу, без того чтобы с меня не взяли залог в десять баксов. И… честно говоря, я завидую ребятам, которые сейчас в море: к тому времени, как они доберутся до Франции, уже увидят больше, чем я за всю свою жизнь. И как только до меня это дошло, я стал относиться к этому как к последнему шансу на отпуск. Дураком я буду, если не воспользуюсь.

– Понятно.

– Времена изменились, все не так, как в детстве наших родителей, Пит. Теперь люди не живут в этих краях всю жизнь. Они просто случайно заглядывают сюда.

– Банкиры поимели всех нас.

Он чуть не разрыдался, но потом я понял, что он, конечно, не рад сложившимся обстоятельствам, но и не опечален. Идея уехать отсюда ему понравилась.

– Если б я остался, то понастроил бы тут дорог, чтобы куда угодно можно было добраться за десять минут, а не за четыре часа, ужинать дома, разбрасывать корм скотине прямо из кузова грузовика. Ты бы с этим делом справился, захоти только. Но даже если и так… – Он пнул росток мескиты. – Будем говорить прямо, Пит. Эта земля изнасилована. Жаль, что в нашем детстве не фотографировали пейзажи, потому что нынешние я хотел бы забыть навеки.

Дома отец рассказал, что уже несколько месяцев назад он выкупил половину недр на землях Пинкарда. Я спросил, как мы будем расплачиваться.

– Я решил продать пастбища за Нуэсес.

– А куда мы денем скот?

– Благодаря скидкам мы высвобождаем по тридцати с половиной доллара за каждый акр. Можем заплатить за что угодно. Хватит на нефть под участками Пинкарда да плюс еще на половину земель Гарсия.

– Эти пастбища видны с любого нашего холма.

– Значит, будем любоваться симпатичными фермершами.

– А если я откажусь подписать эту сделку?

– Ты можешь отказаться от чего угодно.

Нет, не могу. Я подписал, в чем он ничуть не сомневался. Утешал себя, что пастбища за Нуэсес все равно не слишком удобны. А Полковник утешал меня тем, что теперь у нас есть права на нефтедобычу.

– Сверху эта земля и пары коровьих лепешек не стоит, – говорил он. – К счастью, тупые янки слишком кичатся своими колледжами, чтобы разузнать такие простые вещи.

Все прекрасно, вот только пастбища на Нуэсес – единственное подходящее место для выпаса бычков. Теперь у нас будет гораздо больше возни с молодняком, больше работы для вакерос, и все станет гораздо дороже.

А что до нефти – вдоль реки много новых скважин; не видать больше объявлений о свободных грузовиках и рабочих на буровой. Цены на аренду участков утроились. Но все равно ближайшие фонтаны – на Пьедрас-Пинтас, дальше к востоку, и производят они только несколько сотен баррелей в день. Остальное – газ, а он никому не нужен.

26 апреля 1917 года

Полковника не было всю неделю, вчера вернулся из Вичита-Фоллс с новой роторной буровой установкой, которая уместилась на нескольких грузовиках. Гордо объявил, что очень выгодно ее купил. Малый, который продавал, разорился, уточнил он, как будто только из-за этого и пришлось пойти на сделку.

Вместе с Полковником приехал очень пьяный мужик, представившийся геологом. И еще один пьяница, оказавшийся буровым мастером. Алкаши номер три, четыре и пять – оператор крана и рабочие буровой. Они, похоже, ночевали в свинарнике.

– Где ты подобрал это отребье? – поинтересовался я.

– В Вичита-Фоллс, – серьезно сообщил он, будто я не знал, куда он ездил.

– Мы поставим еще ветряки?

– Это не твоя забота.

Они с геологом поехали осматривать песчаные пастбища Гарсия. Буровой мастер в компании бурильщика и вышкомонтажника накачивались виски на террасе у Полковника.

4 мая 1917 года

Не найдя ничего лучшего, они определили первый участок для бурения в полумиле от дома, опираясь на смутные воспоминания отца: пятьдесят лет назад он якобы видел, как там сочилась нефть, но с тех пор никому подобных видений не являлось.

– Это чудесное местечко видно и слышно из нашего дома, – не удержался я. – Убежден, оно ничем не отличается от остальных четырехсот участков.

– Мне подсказал муравьиный лев. Всегда слушайся муравьиного льва.

Иногда не могу понять, он меня считает простофилей или сам такой?

27 мая 1917 года

Мексиканцы в панике. Шестеро лучших работников, включая Аарона и Фаустино Родригесов, сообщили, что увольняются и возвращаются в Мексику, – они думают, что их семьям здесь угрожает опасность.

Причина: умники в Остине только что одобрили увеличение финансирования отрядов рейнджеров. Количество рейнджеров на границе вырастет до восьми сотен (сейчас их сорок).

Я убеждал вакерос, что в Мексике идет война. Бесполезно. Говорят, все равно там безопаснее, чем здесь.

Фредди Рамирес (наш управляющий, который первым застукал Гарсия, ворующих скот) тоже подал заявление. Заводы в Мичигане нанимают мексиканцев. По крайней мере, он так слыхал.

Я пытался неловко пошутить:

– Мичиган? Muy frio![99] – И зябко потер ладони.

Он шутки не принял.

– Холод можно пережить. А вот Rinches вряд ли.