Дом свиданий - Александр Амфитеатров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А к вам поехать все-таки не согласилась?
Леневская снисходительно улыбнулась.
– Ни за что! Знаете: припадок утихает, но не совсем еще прошел… Сознание борется с обманом чувств. Она долго не хотела меня узнать, притворилась, что даже имени моего никогда раньше не слыхала, насилу вспомнила, кто я такая, и даже после того, как согласилась меня принять, как друга, потом еще раза три обзывала меня разными чужими именами… Ну я предпочла не настаивать. Баронесса предупредила меня, что ее не следует раздражать, когда она в таком состоянии. Ведь именно с того и начинаются ее припадки: кто-нибудь рассердит, и пошла писать. Если бы не эта глупая Анна Тихоновна, которая набросилась на нее поутру с выговором и воркотнёю, то, вероятно, не случилось бы вчерашнего скандала. А с другой стороны, надо и Анну извинить: старая нянька, на руках ее выносила, любит свою барышню без памяти… и вдруг барышня является неизвестно откуда ранним утром, дикая, дерзкая, как будто не совсем трезвая!..
– Да, вот это еще, Софья Игнатьевна: оно не выяснено и остается немножко непонятным…
– Что, генерал?
– Как ваши старушки не обеспокоились, когда госпожа Лусьева сбежала от баронессы из театра и пропала на целую ночь?
Леневская сделала удивленные глаза:
– Mon general! О чем же могли они беспокоиться? Маша сказала им, что едет ночевать к своей подруге, m-lle Каргович… Они в Петербурге учились вместе – одного выпуска по гимназии…
– А-га-га!
– Я знаю барышню: она премиленькая… восточное что-то в типе… Отец ее, говорят, ростовщик или кто-то еще хуже, но согласитесь: за грехи родителей нельзя же отвергать детей…
– Конечно, конечно… Значит, у Каргович она и ночевала?
– Ну да!.. Там тоже теперь страшный переполох, потому что только теперь узнали… Она с вечера была совсем нормальная, это, очевидно, уже к утру с ней началось. Затосковала, вскочила с постели ни свет ни заря и умчалась домой…
– Так-так.
– Ну и вот: влетела бурею, грозит, дерется, кричит, произносит слова, о которых даже не подозревали, что она такие знает!., бежит на улицу, в участок!.. Ну, вы знаете, что для людей старого века значит полиция!.. Страшнее землетрясения. Старухи мои совсем струсили, всякую память потеряли… Хорошо еще, что вспомнили о моем здесь существовании, и баронесса нашла меня в усадьбе… Иначе они, с перепуга, и впрямь домчались бы до Одессы!..
– А там бы их и цап! – засмеялся губернатор. – Потому что отправлена телеграмма о задержании. Да-да-да-да.
Смеялась и Леневская.
– А там бы их и цап! И на вашей душе был бы грех, потому что мои трусихи непременно умерли бы от страха!
– Скажите, пожалуйста: кто ее лечил в Петербурге?
Леневская подняла брови в недоумении.
– Хоть убейте, не вспомню… Надо справиться у баронессы: у нее от него медицинское свидетельство есть и рекомендации к южным врачам… Кнабенвурст?.. Газеншмидт?.. Нет! Потеряла фамилию: немец какой-то известный.
– Да-да-да-да! Престранная, однако, у нее форма помешательства! И откуда она все это знает и с такой обстоятельностью? Мне Матвей Ильич передал: в такой говорит последовательности и с такими подробностями… Просто, говорит, – хотя мы и мужчины, но, – извините уж, Софья Игнатьевна, – даже и нашему брату-грешнику кое-какие новости открыла… Как это – у нее? Где могла взять примеры? Леневская досадливо отмахнулась рукою.
– Милейших тетушек благодарить надо! Филантропки умнейшие!
– Боже мой! – пошутил губернатор, – не живем ли мы в последние времена? Софья Игнатьевна, королева филантропок, – и вдруг – против филантропии!
– Позвольте, позвольте, mon general… Я сама филантропка, но все в меру: я возмущаюсь экзальтацией… Я тоже охотно покровительствую всем этим… падшим, помогаю им, чем могу, когда они раскаиваются, но брать наказанных к себе в дом на попечение или прислугою, как делала покойная кузина Рюлина, но допускать их к общению с семьею, – нет! извините, Порфирий Сергеевич! для этого я не имею довольно гражданского мужества!.. У меня дочери! Их чувства чисты, их мысли невинны, а вот вам образец, какой разврат могут втихомолку влить подобные госпожи в ум девушки… Я, конечно, далека от того, чтобы приписывать этому все помешательство Маши, но не сомневаюсь, что, при других условиях, оно было бы менее… эротическое!..
– Кстати, – остановил ее губернатор, – вы не думаете посоветоваться о ней с здешними врачами? Ведь у нас два недурных психиатра… К Тигульскому больных привозят со всей России…
Леневская остро взглянула на генерала.
– По вашему тону, – сказала она, – я заключаю, что оно будет нелишним?
Губернатор пожал плечами.
– Да, пожалуй!.. – возразил он, – оправдательный документ в деле никогда не вредит.
Леневская отвечала:
– Консультации врачей, откровенно вам скажу, я очень не хотела бы. Во-первых, оба наши психиатра между собой на ножах, и когда один говорит: «белое», другой считает своим непременным долгом спорить: «нет, черное!» Они только перепугают мою бедную Машу и смутят баронессу… А затем: я отдаю справедливость их знаниям, но какой же авторитет могут они иметь после столичных знаменитостей? Машу светила лечили!.. Их можно запросить…
– Да-да-да-да!.. Вы скажите баронессе, чтобы она представила мне медицинское свидетельство, о котором вы говорили. Мы, может быть, действительно, запросим врача по телеграфу, – для несокрушимой прочности наших оплотов, знаете ли!.. А с здешними врачами все-таки посоветуйтесь: видите ли, оно нам важно, что – после факта и местные. Не надо ничем пренебрегать. Вам же, для общественного мнения, против сплетен полезно… Скандал это во всяком случае большой, и его в мешок не сразу спрячешь… Консультация, пожалуй что, – уж чересчур. Довольно, если пригласите Тигульского. Он, хотя великий дипломат и, говорят, охотник даже взяточки побирать, но – не пойман, не вор, а в своей специальности он маг и волшебник…
– Очень хорошо, – с радостью согласилась Леневская, – я сейчас же… А фамилию доктора, который лечил Машу в Петербурге, я вспомнила… то есть, вспомнила, что она у меня отмечена в записной книжке: баронесса так его расхвалила, что я на всякий случай… позвольте… позвольте… нет, то зубной эликсир!., нашла: вот… Карл Атанасович Либесворт, Невский, 666.
– Прекрасно-с, мы, в случае надобности, с ним снесемся.
Леневская встала.
– Так что, general, если припадок моей бедной племянницы уже кончился и она дала вашим чиновникам разумные ответы, не рассказывая никаких страшных романов…
– То дело ограничится вопросом об официально заявленном ей требовании быть записанной в разряд известных женщин. А это требование мы отклоним – на основании предъявленного нам медицинского свидетельства о психической ненормальности и за вашим поручительством.
– А если припадок еще владеет ею, и она опять наговорит Бог знает чего?
– Тогда неприятно. Дело придется передать судебной власти.
– На основании показания сумасшедшей?!
– Мы не имеем права делать самостоятельных заключений об ее сумасшествии. Установить, что она не в своем уме, будет делом следствия и экспертизы.
– Но, Боже мой! Что значит, – суд?!
– Нет, какой же суд? Только следствие. Раз будет выяснен факт сумасшествия, дело прекратится производством.
– Но, как бы то ни было, огласка и волокита?!
– Что делать?!
– Бедное дитя! Бедная баронесса! Они будут совсем компрометированы. И сколько родных восстанет… Ужасно!
– Избежать, к сожалению, нельзя. Форма-с!
– Но какая же цель? Ведь все равно вот эти труды окажутся ни к чему… Нет ничего больше и кроме того, что я вам открыла. Тут все!.. Зачем же искать пустого места?
– А для торжества и контроля правосудия. Форма-с!
– Странно! И никак нельзя предотвратить?
– Никак, Софья Игнатьевна! Если бы дело замолчала полиция, – в него легко может вмешаться прокурорский надзор, – и тогда реприманд полиции. Если промолчит прокурорский надзор, – существует на свете жандармский полковник…
Леневская сокрушительно вздохнула.
– Мой Бог! Сколько у нас властей! Ах, в старину было все проще и лучше… Ну, будем надеяться, что моя милая девочка уже умница и не поставит нас во все эти неприятные перспективы… Во всяком случае, сердечное, душевное спасибо вам, excellence!.. У вас золотое сердце!..
– Помилуйте.
– Нет, нет!.. Это редкость!.. Столько гуманности… столько теплоты…
Глава 25
– Ну что? – встретил губернатор полицеймейстера и Матьё Прекрасный, когда они прибыли от Лусьевой. Mathieu казался сконфуженным, полицеймейстер был мрачен.
– Полный отбой по всему фронту, ваше превосходительство! – заявил Mathieu. – Знать ничего не знает, ведать не ведает. Совсем другой человек. Нельзя узнать против вчерашнего. Очнулась и ничего сама о себе и вокруг себя не понимает.
– Гм…
– Меня сразу признала, а Тигрия Львовича нет. «Помню, – говорит, – что-то, как в тумане… Может быть, и видала вас когда-нибудь… Извините!.. Светлые пуговицы… Участок… Умоляю вас: что еще я вчера натворила? Я знаю, что на меня временами находит… Как я здесь очутилась? Где тетушка Ландио? Где тетушка Леневская?»
