Изба и хоромы - Леонид Васильевич Беловинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, крестьянский ребенок, сначала играя, затем и взаправду начинал воспроизводить взрослую жизнь, жизнь трудовую. Постепенно детям начинали поручать различные работы, так что лет в 8–9 крестьянский мальчик, как взрослый, мог запрячь лошадей, проехать на них, бороновал поле, возил навоз, пас скотину, плел лапти и корзины, втягиваясь во все более сложные и тяжелые работы. Так и девочка, начиная с того, что нянчила совсем уж маленьких братишек и сестренок, затем начинала пасти гусей, полоть, носить воду, а там и прясть, ткать, шить. Справедливо считалось, что нельзя стать крестьянином во взрослом состоянии: к крестьянскому труду нужно было приучаться с раннего детства, в семье.
Но эта «учеба» долго не распространялась на умственную деятельность.
До середины, даже до конца ХIХ в. уровень грамотности в крестьянской среде был очень невысок. Конечно, это не значит, что среди крестьян не было грамотных людей. Достаточно вспомнить имена профессора Петербургского университета А. В. Никитенко, профессора Московского университета М. П. Погодина, поэта (народная песня «Среди долины ровныя» – это на его стихотворение), переводчика и профессора Московского университета А. Ф. Мерзлякова. Ведь все они были выходцы из крепостных крестьян. В конце концов, мы увидим, что многие помещичьи дети учились читать и писать у своих крепостных; правда, все то были дворовые люди, а не крестьяне. Но все же не только профессоров из простонародья, просто грамотеев было чрезвычайно мало. И вовсе не потому, что, как нас уверяли, проклятый царизм намеренно держал крестьянство в темноте и невежестве: в конце концов, еще в первой половине ХIХ в. среди мелкопоместного дворянства, в особенности среди женщин было очень много малограмотных, а то и просто безграмотных людей. Во-первых, просто некому было учить: страна еще не имела достаточных кадров учителей. Обучением крестьянских детей в деревне занимались люди случайные – отставные солдаты, чернички – крестьянки, почему-либо оставшиеся старыми девами и жившие в келейках на положении монахинь. А во‑вторых, крестьянство почти до конца ХIХ в. с крайним недоверием относилось к книжной учености, полагая, что она не для него, что она ему не нужна. Писатель С. Подъячев, выходец из бывших крепостных, вспоминал о своей страсти к чтению: «Отец сначала не обращал на это внимания, а потом стал сердиться и высмеивать меня, называя профессором кислых щей. Мать со страхом шептала мне, стараясь говорить как можно вразумительнее:
– Что это ты, сынок-батюшка, читаешь все? Бросил бы ты это занятие. Нехорошо! Не доведет тебя это до добра. Подумай-ка: ты ведь не барин какой. Спаси бог, до господ дойдет! Господа узнают, скажут «что такой у вас за сынок растет? Что он у вас, барчонок, что ли? Дворянский сын?». Нехорошо! Брось! Молись лучше царю небесному. Ходи как можно чаще в храм. Молитвы читай. Не попадись ты, спаси бог, барину с книжкой-то! Ну их к богу, книжки-то твои! На что они тебе? Мы ведь не господа, читать-то их! Книжки тебя не прокормят. Стыдно, сынок-батюшка. Прошу тебя: не огорчай нас с отцом, перестань! (72, с. 15). Описанная сцена происходила в 70-х гг. ХIХ в. А вот 1818 г.: «… Отец частенько тузил меня за то, что я трачу время на пустяки, на чтение каких-то глупых книг, вместо того чтобы заниматься делом» (Цит. по: 87, с. 132).
В принципе польза от грамотности и чтения книг крестьянами не отвергалась. Но это была грамотность в церковнославянском языке и душеспасительное чтение церковных книг. Еще в начале ХIХ в. отец крепостного мальчика «не позволил читать без его назначения гражданские книги и заставил ежедневно упражняться в Священной истории, Четьих-Минеях и кафизмах, требуя в прочтенном изъяснения»; а в конце столетия в деревне говорили: «Божественное читать – это и для души спасенья польза, да и любопытно» (87, с. 133). «Божественные» книги были весьма популярны и распространены в крестьянской среде, особенно среди старообрядчества, почти поголовно грамотного в церковнославянской печати. На Русском Севере, в Заволжье, на Урале и в Сибири немало крестьян-старообрядцев имели порядочные, тщательно сохраняемые библиотеки церковных книг, в том числе и переписанных собственноручно «для спасения души». Об этом пишут многие современники и исследователи. Речь идет о другом: о знании гражданской печати, о гражданских, то есть светских книгах, и об образовании светском.
К концу ХIХ в. эти настроения начали радикально меняться и, по опросам, «88,4 % крестьян считали, что грамотность необходима всем (характерно, что ⅔ их были неграмотны), 8,9 % безразлично относились к грамоте и всего 2,7 % (в основном – старики) – отрицательно. При этом среди сторонников грамотности ее религиозно-нравственную роль отмечали лишь 13,3 %» (87, с. 136).
Важную роль в распространении образования стало играть быстрое увеличение числа сельских школ: в 60-х гг. ХIХ в. открытие народных школ было разрешено частным лицам, общественным организациям, органам самоуправления, сельским обществам, ведомствам, да еще при сильнейшей материальной поддержке правительства открывались церковно-приходские школы, и создавало народные школы Министерство народного просвещения. Многие помещики открывали школы для крестьянских детей в своих имениях и иногда сами учили в них. Вспомним, что Л. Н. Толстой открыл такую школу в Ясной Поляне и даже писал учебные книги для детей. В такой помещичьей школе в Могилевской губернии учился отец автора этой книги: в парке на краю огромных лесных владений помещик построил двухэтажный дом, где наверху была квартира для двух его дочерей – старых дев, и большая библиотека, преимущественно на французском и польском языках, а внизу школа, в которой и учительствовали помещичьи дочки.
Другое дело, что такие школы находились под строжайшим контролем правительственных инспекторов народных училищ, предводителей дворянства, церкви и полиции, и получить разрешение на их открытие можно было, только пользуясь хорошей репутацией у местной администрации. Дочь крупного помещика из Новгородской губернии, без дозволения открывшая школу для крестьянских детей, вспоминала: «Вблизи нас не было ни одной народной школы. Я собрала несколько мальчишек из деревни Вергежа и начала их учить грамоте по «Родному слову». И меня, и моих учеников это очень забавляло. Но наша забава недолго продолжалась… Оказалось, что уряднику до моих детей есть дело. Он приехал расследовать, по какому случаю в тырковской усадьбе учат детей азбуке, не испросив на это разрешение начальства? Урядник предупредил маму:
– Если барышня будет учительствовать, приказано ее арестовать» (107, с. 197).
Распространению светского чтения в деревне способствовало и разрешение использовать для
