Изба и хоромы - Леонид Васильевич Беловинский

если Пасха и не ранняя, и не поздняя, – опростается молодуха в декабре, когда работ нет и она сможет с маленьким сидеть; свадьба осенью – роды будут в июне, перед жатвой. И следующий ребенок опять же вовремя родится. Сила, здоровье, ловкость, мастерство в работе старательно демонстрировались и парнями, и девками: здоровую, работящую и умелую девку возьмет такой же парень, и будут, значит, они жить в довольстве, за слабосильного неумеху хорошая девка не пойдет. Поэтому в некоторых местностях девки не только щеголяли нарядами (ведь они сами на себя и пряли, и ткали, и шили, и наряд был своеобразной рекламой), но даже устраивали по праздникам что-то вроде выставок своих работ. И на вечерки недаром они ходили с прялками и швейками: ведь туда приходили парни, потенциальные женихи, и можно было показать свое мастерство. Точно так же и парни во всю прыть старались показать себя, хоть в пляске, хоть в драке, хоть в мелком деревенском безобидном хулиганстве, хоть в работе.

Точно таким же основанном на деловых, хозяйственных соображениях было отношение к детям. Точнее, к сыновьям: девка – отрезанный ломоть, ее для других кормят. Ниже мы поподробнее поговорим об отношении к детям в дворянских семействах, здесь же будет идти речь о деревне.

Дети были в полной власти родителей до тех пор, пока они не отделены и не стали самостоятельными хозяевами. Не только женщине, но и взрослому сыну в волости не выдавали паспорт без позволения родителей (если отца уже не было в живых, матери). И можно было вернуть по этапу уже взрослого женатого мужика хотя бы только из одного каприза. Равным образом, по просьбе родителей сход мог и посечь такого взрослого бородатого мужика «за непочтение к родителям», хотя бы заведомо было известно, что старик или старуха «чудят». И пока сын не был отделен, все деньги он должен был отдавать родителям. Н. Астырев, интеллигент-демократ, год прослуживший волостным писарем в Воронежской губернии, так описывал своего волостного старшину, фактически хозяина крестьянской волости, хотя и выборного. «Должен сказать несколько слов о любопытной, в своем роде, личности Якова Ивановича. Он далеко не походил на господствующий тип старшин-мироедов, добивавшихся этой должности лишь для лучшего обделывания своих торгово-промышленных предприятий… Причина такого уклонения от общего типа коренилась… преимущественно в его семейном положении: в то время как большинство старшин – вместе с тем старшие в своей семье, домохозяева и, следовательно, бесконтрольно заведывающие всем своим хозяйством, Яков Иванович был вторым сыном у старика-отца… державшего еще в своих руках бразды домашнего правления. Отсюда вытекало то обстоятельство, что Яков Иванович был человек как бы подначальный, и голос его в семейских делах не имел должного значения, так как первенство в семье принадлежало отцу и, отчасти, старшему брату… Торгового или какого-нибудь промышленного дела Яков Иваныч тоже не может вести без согласия своих старших на их капиталы, а своих у него нет по той причине, что из 240 рублевого годового жалованья… он обязан вносить «в семью» 200 руб.; принцип родового начала так еще могуч, что Яков Иваныч не смеет и протестовать против такого деспотизма родителя, а остающихся 40 рублей, даже плюс, примерно, 60 руб. получаемых в год «безгрешных благодарностей», черезчур мало для начатия собственного дела и едва-едва хватает ему на поддевки, сапоги, гостинцы жене и тому подобные мелочи» (6, с. 50–51). А ведь волостной-то старшина уж мог бы, казалось, добиться выделения из семейства…

Теперь понятно, почему в России так долго сохранялась большая патриархальная крестьянская семья из нескольких поколений: даже если сын очень хотел отделиться, без согласия отца сход раздел не разрешал. А выделение сыновей ведь разрушало хозяйство. Пока в доме несколько взрослых сыновей, в хозяйстве много земли: надел выделялся только на мужские души, преимущественно на тягла – женатые пары; так что был прямой хозяйственный расчет рано женить сына: и лишние рабочие руки, и лишняя землица прибывали, а потерь никаких. Выделить сына – значило помочь ему построить дом и двор, выделить хотя бы одну лошадь и корову, выделить какое-то имущество и инвентарь. И посыпалось все хозяйство. Если выделить несколько сыновей – вместо одного богатого двора будет несколько бедных.

Как и жены, дети, т. е. не в полном смысле слова дети, а и взрослые сыновья и дочери, были в полной власти отца, который за провинность, подлинную или мнимую, мог бить сына чем попало и по чему попало, а тот даже не смел уклоняться от ударов. Вот характерный случай, описанный А. Фетом. Мужик запустил лошадь в помещичью гречиху и был пойман. «…Оба мужика, старый, отпущенный мною, и молодой, пойманный прикащиком на гречихе, подошли ко мне.

– Как же это ты нашел конную дорогу по хлебу?

– Батюшка, позвольте мне вашего кнутика, – обратился ко мне старик.

– На что тебе?

– Да одолжите на одну минуту.

Не понимая, в чем дело, я передал старику арапник. В то же мгновение молодой парень в белой рубахе упал на колени и пополз ко мне, а старик начал его преусердно хлестать по спине, приговаривая:

– Это сын мой, батюшка!.. Я из-за тебя, подлеца, сам душою покривил на старости лет. Как вижу, что он поехал по хлебам, и я, делать нечего, побежал, хоть в П-х перенять его. Вот тебе наука: во всю жизни не забудешь отцовского наставления. И не проси милости» (110, с. 112).

Конечно, рано или поздно, если старик заживался и становился бессильным, чтобы крепкой рукой смирять сыновей, выделять приходилось. Но младший сын оставался с родителями и наследовал их хозяйство. Поэтому, между прочим, младших сыновей родители и больше любили: младшего попозже поднимали по утрам, он подольше играл, его не заставляли так много и тяжело работать, ему перепадал и кусок послаще, и даже ласка: чтобы не припомнил потом старикам-родителям свое горькое детство. Вот потому-то в русских сказках младший сын – всегда дурак, и всегда ему счастье: это, верно, старшие братья сказки складывали, завидовали младшему.

Поскольку речь шла об элементарном выживании в суровой среде обитания, постольку имела место насущная необходимость скорейшей адаптации к этой среде обитания, овладения навыками выживания в ней. Это овладение шло само собой, без специального обучения, по принципу: «Делай, как я». Уже в раннем возрасте дети начинали учиться жизни. А жизнь в деревне имела единственную форму – крестьянского труда. Поэтому детские игры в деревне зачастую были имитацией труда: девочки нянчили кукол, «пряли» и «ткали», мальчики «запрягали лошадей», «отправлялись в извоз», «пахали» землю. Интересный факт: в дворянской среде детская игрушка появилась довольно поздно. Между тем, в народной среде она бытовала издавна: глиняные куколки-свистульки известны чуть ли не с ХIV в., и уже в ХVIII в.