Машина Различий - Уильям Гибсон

Подобно дикарям шайенам, танцующим под дьявольскую дудку алкоголя, добропорядочные жители цивилизованного Лондона предались первобытному безумию. По всеобщему выражению изумленного блаженства на сияющих лицах Мэлллори осознал, что эти люди наслаждаются, наслаждаются от всей души. Нечестивая, греховная свобода, свобода более полная, чем все, о чем они могли когда-либо помыслить, доводила их до экстаза.

Священная стена Патерностер-роу пестрела аляповатыми, сырыми от не успевшего еще подсохнуть клея афишами. Рекламы самого дешевого и навязчивого сорта, какие мозолят глаза по всему Лондону: “МАГНЕТИЧЕСКИЕ ПИЛЮЛИ ОТ ГОЛОВНОЙ БОЛИ ПРОФЕССОРА РЕНБУРНА”, “РУБЛЕНАЯ ТРЕСКА БИРДЗЛИ”, “ТАРТАОЛИТИН МАККЕССОНА И РОББИНСА”, “ЗУБНОЕ МЫЛО АРНИКА”... И несколько театральных афиш: “МАДАМ СКАПИЛЬОНИ В САВИЛЛ-ХАУСЕ НА ЛЕСТЕР-СКВЕР. ВОКСХОЛЛСКАЯ СИМФОНИЯ ДЛЯ ПАНМЕЛОДИУМА”... Спектакли, которым не суждено состояться, о чем, конечно же, знали и расклейщики – афиши были нашлепаны вкривь и вкось, с безразличной поспешностью. Из-под сморщенных листов плохой бумаги белыми ручейками стекал клей – зрелище, непонятным образом раздражавшее Мэллори.

А среди этих будничных объявлений непринужденно, словно по полному праву, раскинулся огромный, с попону размером, трехчастный плакат машинной печати, тоже сморщившийся от поспешной расклейки. Даже краска на нем казалась еще сырой.

Нечто безумное.

Мэллори застыл, пораженный грубой эксцентричностью триптиха. Он был отпечатан в три цвета – алый, черный и отвратительный серовато-розовый, казавшийся смесью двух предыдущих.

Алая женщина с повязкой на глазах – богиня правосудия? – в размытой алой тоге возносит алый меч с надписью “ЛУДД” над розовато-серыми головами двух очень грубо обрисованных фигур мужчины и женщины, изображенных по пояс, – короля и королевы? Лорда и леди Байрон? Алая богиня попирала середину огромной двуглавой змеи или чешуйчатого дракона, на чьем корчащемся теле было написано “МЕРИТОЛОРДСТВО”. За спиной у алой женщины горизонт Лондона полыхал языками алого пламени, небо полнилось стилизованными завитками мрачных туч. В правом верхнем углу болтались на виселице трое мужчин, то ли священнослужители, то ли ученые, а в верхнем левом – нестройная колонна жестикулирующих уродцев, ведомая яркой хвостатой кометой, шествовала, размахивая флагами и якобинскими пиками, к какой-то неведомой цели.

И это еще малая часть. Мэллори протер слезящиеся глаза. Весь огромный прямоугольный лист кишел более мелкими фигурками, будто бильярдный стол – шарами. Вот миниатюрный бог ветров выдувает облако с надписью “МОР”. Вот артиллерийский снаряд или бомба взрывается стилизованными угловатыми осколками, раскидывая во все стороны угольно-черных чертенят. Заваленный цветами гроб, поверх цветов лежит удавка. Голая женщина сидит на корточках у ног чудовища – прилично одетого джентльмена с головой рептилии. Крошечный, сложивший руки, как для молитвы, человечек в эполетах стоит под виселицей, крошечный палач в колпаке с прорезями для глаз и куртке с закатанными рукавами указывает ему на петлю... Клубы дымовых туч, наляпанные на изображение, как комки грязи, которые связывают все воедино, как тесто – начинку пирога. А в самом низу был текст. Его заголовок, исполненный огромными расплывчатыми буквами машинного шрифта, гласил: “СЕМЬ ПРОКЛЯТИЙ ВАВИЛОНДОНСКОЙ БЛУДНИЦЫ”.

Вавилондон? Какие “проклятья”, почему “семь”? По всей видимости, этот плакат был наспех сляпан из первых попавшихся под руку машинных трафаретов. Мэллори знал, что в современных типографиях есть специальные перфокарты для печати стандартных картинок – по смыслу, нечто вроде дешевых деревянных матриц, использовавшихся когда-то при печати жестоких баллад. В машинном наборе грошовых изданий можно было по сотне раз встретить одну и ту же намозолившую глаза иллюстрацию. Но здесь – цвета были кошмарны, изображения втиснуты куда попало, словно в лихорадочном бреду, и, что хуже всего, плакат явно пытался выразить -пусть даже диким, судорожным способом – нечто абсолютно немыслимое.

– Ты это мне? – осведомился чей-то голос.

– Что? – испуганно дернулся Мэллори. – Да нет, я так.

Прямо у него за спиной стоял длинный тощий кокни; на соломенных, сто лет не мытых волосах неожиданного собеседника сидел высокий, донельзя замусоленный цилиндр. Нижнюю часть его лица прикрывала веселенькая, в горошек, маска, глаза сверкали пьяным, полубезумным блеском. Новехонькие, явно ворованные башмаки дико контрастировали с кошмарными, недостойными даже называться одеждой лохмотьями. От кокни несло застарелым потом – вонью заброшенности и безумия. Он прищурился на афишу, а затем посмотрел Мэллори прямо в глаза.

– Твои, сквайр, дружки?

– Нет, – сказал Мэллори.

– Вот ты, ты скажи мне, что это значит, – не отставал кокни. – Я слышал, как ты тут бормотал. Ты ведь знаешь? Знаешь, да?

Резкий голос тощего забулдыги дрожал и срывался; его глаза сверкали звериной ненавистью.

– Отстаньте от меня! – крикнул Мэллори.

– Он возносит хулу на Христа Спасителя! – взвизгнул кокни; его скрюченные пальцы месили воздух. – Святая кровь Христова, омывшая нас от греха...

Мэллори ударил по костлявой, тянущейся к его горлу руке.

– Да мочи его на хрен, – доброжелательно посоветовал еще один незнакомый голос.

Мочить, судя по всему, нужно было не тощего ублюдка, а Мэллори. Эти слова зарядили и без того мрачную атмосферу, как лейденскую банку. Внезапно Мэллори и его противник оказались в центре толпы, из случайных частичек превратились в фокус возможной – и очень серьезной – беды. Высокий кокни, которого, возможно, кто-то подтолкнул, налетел на Мэллори, получил удар в живот и согнулся пополам. Над толпой взвился чей-то высокий, леденящий сердце голос. Слов Мэллори не разобрал – да и были ли там какие-нибудь слова? Неумело брошенный ком грязи пролетел мимо его головы и шмякнулся о плакат; это словно послужило сигналом, внезапно вспыхнула беспорядочная драка, яростные крики перемежались глухими звуками ударов, люди падали, снова поднимались.

Мэллори пытался и никак не мог вырваться из этой свалки; пританцовывая на оттоптанных ногах и, ругаясь сквозь до боли сжатые зубы, он выхватил из-за пояса револьвер, направил его вверх и нажал на спуск.

Ничего. Чей-то локоть болезненно въехал ему под ребра.

Он взвел большим пальцем курок и снова нажал. Грохот выстрела отдался в голове, болезненно ударил по барабанным перепонкам, эхом раскатился по улице.

В мгновение ока толпа вокруг Мэллори растаяла; люди орали, падали, уползали на четвереньках в нерассуждающем стремлении спасти свою шкуру. Несколько человек осталось лежать на мостовой, по ним успели потоптаться те, что пошустрее. Какую-то секунду Мэллори стоял неподвижно, скрытая батистовой маской челюсть отвисла от изумления, ствол револьвера все так же глядел в небо.

Бежать, бежать от этого безумия – настойчиво подсказывал здравый смысл, бежать сию же секунду. И Мэллори побежал; пытаясь запихнуть револьвер за ремень, он обнаружил к вящему своему ужасу, что курок почему-то взведен, малейшее прикосновение к спусковому крючку – и снова громыхнет оглушительный выстрел. Времени разбираться не было; Мэллори убрал палец со спуска и побежал дальше, стараясь не очень размахивать правой, сжимающей оружие рукой.

Он выбился из сил, остановился и зашелся мучительным кашлем. Сзади из-за грязной пелены тумана доносились крики животной злобы, ненависти, ликования, изредка перемежаемые выстрелами.

– Господи Иисусе, – пробормотал Мэллори и начал внимательно изучать оружие.

Эта чертова штука взвела себя автоматически, выбросив часть пороховых газов в прикрепленный к стволу цилиндр. Давление газов отвело барабан назад, косые бороздки и выступающие из рамы зубцы заставили его повернуться, на место стреляного патрона встал новый, то же самое движение взвело курок. Мэллори придержал курок большими пальцами, осторожно его спустил и облегченно сунул револьвер за ремень.

Полоса афиш дотянулась и досюда. Мэллори шел по пустынной, зловеще притихшей улице и читал объявления, жирно напечатанные на влажных, вкривь и вкось наклеенных на стену листках. Откуда-то издалека доносились звон бьющегося стекла и взрывы мальчишеского хохота.

“ПОТАЙНЫЕ КЛЮЧИ ИЗГОТАВЛИВАЕМ ДЕШЕВО” – гласил небрежно приклеенный плакат. “КРАСИВЫЕ ДОЖДЕВИКИ ДЛЯ ИНДИИ И КОЛОНИЙ”. “ОБУЧАЕМ СПЕЦИАЛЬНОСТЯМ ПРОВИЗОРА И ФАРМАЦЕВТА”.

Впереди послышалось медленное цоканье подков, скрип оси. Затем из тумана возник фургон расклейщика – высокая черная повозка, сплошь оклеенная огромными кричащими плакатами. Малый в маске и широком сером плаще лепил на стену очередное объявление. Стена располагалась футах в пяти от тротуара, за высокой кованой оградой, но это ничуть не мешало расклейщику, вооруженному хитрым валиковым устройством, прикрепленным к концу длинной палки.