Как птички-свиристели - Джонатан Рабан

Чик подумал: «Двенадцать доллар в час».

Мистер Дон повернулся к нему и перешел на английский.

— Рад был встрече. Свидимся, когда свидимся.

Уже отъезжая, он крикнул:

— И не забудь про колледж!

— Что он говорить?

Ласаро упорно отводил глаза.

— Сказать, мы идти к нему в восемь утра, если нет — он связаться со свой друг из Иммиграционная.

— Слушай, Дон вас надувать. Этот тип плохое проворачивать. С асбест возиться. Не пойдет он в Иммиграционная, ни за что.

— Дон знать, где мы жить — на Гринвуд.

— Он вам врать с три короба, запугать хочет.

— Не нам, не мы. — Ласаро уставился в землю, будто там-то и была сокрыта тайна. — Это из-за твоих с ним проблем.

— Я предлагать сделка. Тринадцать доллар. Я платить тринадцать доллар в час. — Чик протянул руку и изобразил деловую улыбку, как у боссов из рекламных роликов. — Я гарантировать.

Ласаро продолжал держать руки в карманах джинсов. Он покачал головой.

— Он делать, что обещать, тот человек.

Распилили оставшуюся часть дерева; бензопилой орудовал Ласаро. К тому времени, когда два грузовика были доверху нагружены бревнами, сумерки сгустились и похолодало, в окнах начал зажигаться свет. Рабочие оставили ветки и сучки лежать у дома, в толстом слое опилок, похожих на грязный снег. Вышла старушка, и Чик сразу предупредил любые жалобы, легкомысленно махнув рукой на мусор. «Немножко нападало», — объяснил он, взявшись за ветку поменьше, как будто собирался ее оттащить. Но, получив пять сотен на руки, Чик тут же бросил ветку и направился к пикапу.

Грузовики ехали друг за другом к горе Рейнир, на склад древесины. Ласаро сидел рядом с китайцем. На Мерсер попали в пробку, обычную для часа пик. Чик сказал:

— В общем, ты и Эрнесто, вы — с ним. Хесус, и Дэни, и Виктор, и Сандро — со мной.

— Он говорить, все с ним.

— С ума ты сходить. От такой работы подохнешь. А оплата у Дона — дерьмо.

Ласаро совсем ссутулился, помрачнел, уперев в колени большие руки, покрытые ссадинами.

— Извини, Чик.

— Почему ты извиняться?

Ласаро вздохнул.

— Я не только о себе заботиться. Жена у меня. Ребенок.

— Эй, — Чик хихикнул, наклонился к Ласаро и похлопал мексиканца по колену, — у каждого свои недостатки!

— Когда же пала придет?

— Скоро.

Прижавшись лицом к стеклу, Финн смотрел в темноту, на снег. Крошечные редкие снежинки носились туда-сюда, как рыбки в банке. А попадались и такие, которые, казалось, падают снизу вверх, будто небо тянуло их обратно, к себе. Коснувшись перил балкона, они тут же превращались в обыкновенные скучные капли дождя. Зажмурив глаза, Финн изо всех сил пожелал, чтоб все на свете стало по-другому. Хлопья снега растут, становятся крупными, пушистыми, за окном уже не черно, а белым-бело, город заметает, сугробы ложатся, машины превращаются в причудливые снежные горы. Детский сад закрывается. Можно выстроить снеговика прямо на дороге, а еще налепить маленьких ангелочков. По улицам бегают одни ребятишки, они сражаются в снежки, катаются на санках, а под ногами мягко похрустывает снег. Это будет совсем скоро…

— Кажется, ложится.

— Не думаю, малыш. Недостаточно холодно, он не ляжет.

— Ляжет-ляжет. Ляжет ночью. Завтра мы проснемся утром и увидим столько снега!

— В прогнозе погоды не обещали.

— Ну откуда ты знаешь?.. Ты же точно не знаешь!

— Да, точно не знаю, конечно. Просто не хочется, чтобы ты надеялся сейчас, а наутро бы разочаровался.

Мама подошла к окну.

— Да эту слякоть и крупой-то не назовешь.

— Это снег.

Финн почувствовал, как она гладит его по голове. Только бы ее убедить, вот тогда точно насыплет много снега.

— Ну смотри, видишь, видишь — снег!

Мальчик услышал собственный голос, хнычущий, неуверенный. Теперь Финн словно глядел в окно мамиными глазами и видел то, что видела мама: крошечные серенькие льдинки быстро тают, сменяясь каплями дождя. Так несправедливо! Мама все портит. Если б не она, наверняка был бы нормальный снег.

Домофон пропел: «динь-дон!», и Финн кинулся через всю комнату отвечать. «Папочка?» Любой человеческий голос звучал из отверстий трубки гулко, будто говорил инопланетянин, и папино густое, чуть хрипловатое «Финик!» раздалось почти как с Марса или даже с Юпитера. Мальчик нажал кнопку и выскочил из квартиры встретить отца у лифта.

Финн вжался в стену — пусть папа его не сразу заметит — и стал прислушиваться к шуму и поскрипыванию, доносившимся со стороны лифта. Этажом ниже засмеялись, но то был не папин смех. С этими лифтами никогда не знаешь, кто приедет сию минуту, так что надо готовиться к сюрпризам.

Когда Том вышел на лестничную площадку, он, казалось, засомневался, куда же ему.

— Вот он я! — закричал Финн, подскакивая не хуже щенка, ловящего мячик.

Отец крепко прижал сына к себе, поцеловал его, царапнув небритой щекой. Финн проворно выскользнул из объятий и вытер губы тыльной стороной ладошки. Запах не тот, совсем чужой запах. И дышит папа тяжело, натужно, а каждый вздох — почему-то подумалось мальчику — отдает горелым беконом, кошачьей мочой, засохшими цветами.

— Ой, Финн, я соскучился!

— И я тоже, — торопливо прошептал Финн.

Ребенок неотрывно смотрел на отцовские губы, которые всегда казались пухлее, чем у остальных взрослых, но сейчас выглядели особенно толстыми. Их испещряли сотни и тысячи крошечных коротеньких линий, лежащих крест-накрест — похожая морщинистая кожица у гигантских слизняков, живущих в банке с крышкой в комнате «Лучик». Не хочется эти губы целовать. Финн в страхе зарылся лицом в длинное промокшее пальто, почувствовал на своих плечиках папины руки, они еще крепче обняли мальчика. Однако ощущение, что рядом совсем чужой человек, упорно не проходило. И одежда у отца тоже пропахла кислым, стариковским запахом. С папой творилось странное, Финн не мог понять, в чем дело, но ему вдруг захотелось снова в квартиру, к маме.

Прошли в комнату. Мальчик напряженно вслушивался, притворяясь, будто во все глаза наблюдает за снежинками.

— Выглядишь лучше, чем я ожидала, — сказала мама. — Хоть щеки слегка порозовели. Как оно там?

— А ты как думаешь? — Папа отвечал сердито. Он опустился на диван, не снимая своего черного пальто. — Конечно, есть тут определенная завлекательность. Не знаю даже, с чем сравнить. Нечто среднее между удалением зуба мудрости и бесплатной путевкой на выходные в Грозный или Косово.

— Но теперь подозрения сняты?

— Трудно сказать. В общем, большую часть времени мне кажется, что да — пока не нападет жуткая паранойя.

— Ву-у завэ вю-улё жан-дарм анкор?[144]

Финн терпеть не мог, когда мама говорила по-французски.

— Да. Пару дней назад. Он в принципе мне нравится. Парень стоящий. Вот только утверждает, что сценарии пописывает, и у меня ужасное предчувствие: наверное, предстоит с его творениями ознакомиться.

— Э лянфан? Ля петит фийет?[145]

— Глухо. Диспарю сан трас.[146]

— Ты представляешь, что ее родители сейчас переживают?

Финн увидел: папа покосился на него и тут же отвел глаза.

— Представляю.

Они говорят плохое, и голоса у них особенные. Финн маме с папой мешает. Ребенок точно не знал, что это — развод, но думал: у родителей сейчас самый развод. Происходит опасное, они что-то скрывают, еще немного, и будут кричать, ругаться, даже драться, а Финну придется прятаться.

Потом вроде стало более-менее. Мама заказала по телефону пиццу, вздохнула — вино есть, только ему уже несколько недель, а другого нет — и все равно достала бутылку из холодильника. Папа вино попробовал, сказал — чистый уксус, — но тем не менее выпил. Финн взглянул в окно и не увидел ни единой белой точечки в сплошном потоке дождя.

— Не будет сегодня снега, Финик. Температура повышается, теплеет. Идет Ананасный циклон.

— А что такое Ананасный циклон?

— Это горячий влажный ветер, который дует сюда с самых Гавайских островов — там растут ананасы. Он приносит тепло и сильные дожди.

— Хочу Снежный Экспресс.

— Да, тогда тебе нужен холодный северо-западный ветер он дует через океан, со стороны России и Аляски. Холод с севера придет, ветер снег нам принесет…

— И Воробушек тогда — вот беда — отморозит себе зад и не сможет какать он ну совсем, ни потом, никогда — вот беда![147]

— Финн! Откуда ты это взял?

— В садике один мальчик рассказал. Вот беда — отморозит себе зад…

— Все, все, одного раза предостаточно.

Они сели есть пиццу, и папа стал расспрашивать о разной скучище: про «Стебелек», да чем Финн там занимался. Разве интересно о таком разговаривать? И вообще Финн почти все позабыл, тем более это уже прошло. Но папа наседал и наседал на него, можно подумать, каждую ерундовую мелочь запоминать надо. Да если б даже Финн и мог запомнить, он бы не стал. «Не знаю», — отвечал мальчик, или: «Было хорошо». Ему стало намного легче и спокойнее, когда мама по-французски завела речь о «Саммамишском ляффер»[148].