Шерлок Холмс в Америке - Ларри Миллетт

Глава двадцать вторая

На этом всё, мистер Холмс

Мы смотрели на бездыханное тело шерифа, и Холмс сказал:

– Надо уходить отсюда немедленно.

– Зачем? – удивился я. – Разве не стоит известить власти о случившемся?

Рафферти хлопнул меня по плечу:

– Док, старина, вы слишком честный человек для детектива. Мистер Холмс прав. Мы влипли по самые уши, и чем дольше мы тут остаемся, тем больше у нас будет проблем. Неужели вы сами не понимаете? У наших ног лежит мертвый блюститель закона с пулей в шее. Если мы сообщим властям, что убили шерифа Бема, вряд ли нам пожмут руку и повесят медали на грудь. Нас упекут в каталажку, а потом уже будут долго и муторно разбираться, что случилось. Учитывая все обстоятельства, будет разумнее поехать в Мурхед и затаиться. Если кто-то спросит про Муни, всегда можно сказать, что мы нашли ее в городе.

– Согласен, – кивнул Холмс. – Мы не встретили ни одной повозки, никого не видели. На ферме тоже ни души. Если начнутся расспросы, мы просто скажем, что поехали прокатиться по пригороду. Доказательств обратного нет.

– А как же миссис Комсток? – спросил я. – Что вы намерены с ней делать?

– Я намерен отыскать ее, а еще я намерен отыскать рунический камень. Судя по замечанию шерифа, Уотсон, совершенно ясно, что здесь камень никогда не прятали. Карта – лишь хитрость, чтобы заманить нас в ловушку.

– И где, по-вашему, находится камень?

– Этот вопрос стоит задать миссис Комсток, – сказал Холмс. – Пойдемте. Оставаться здесь не имеет смысла.

По дороге в Мурхед Рафферти, который явно завоевал симпатию Муни, изо всех сил пытался разузнать побольше об обстоятельствах ее исчезновения. Он сел вместе с ней сзади, поскольку Холмс занял место кучера, хотя, должен признаться, и в подметки Рафферти не годился в этом деле. Несмотря на то что девочка увиливала от ответов и меняла тему самым непредсказуемым образом, Рафферти помимо прочего удалось узнать, что Муни уехала из дома Кенсингтонов по собственной воле – когда ей сказали, что брат хочет встретиться с ней в Мурхеде. Разумеется, Холмс примерно так и думал, учитывая, что следов взлома мы не нашли.

Рафферти спросил:

– А кто тебе сказал про брата?

– Золотой мальчик. Он красивый.

– А, понятно. А он не говорил, как его зовут, Муни?

– Маленький Олаф в Мурхеде. Он так сказал. Я поехала повидать его.

– Конечно. Так золотой мальчик друг маленького Олафа?

– Да. Я люблю маленького Олафа, но он уехал. Это плохо.

Рафферти пришла в голову идея:

– А еще у этого золотого мальчика на куртке очень красивая бахрома, да?

Девочка кивнула:

– Да, она так красиво качалась на ветру. Мне она нравилась.

Без сомнения, речь шла о Билли Свифте: это у него были золотистые локоны и куртка с бахромой. Этот золотой мальчик и заманил Муни в Мурхед, а еще дал ей денег на фотографии и на билет. Но никакие расспросы не помогли Рафферти установить, когда именно Муни перевезли сюда и когда на сцене впервые появился шериф Бем. Не удалось выпытать у Муни и того, как Бем и Свифт узнали про фотографии. Однако она сказала, что шериф «взял лица из ящика».

– Ага, то есть он украл твои снимки. Это плохо.

– Рочестер мне их отдал, а плохой человек забрал.

– Все забрал?

– У меня есть секрет, – внезапно заявила девочка.

– Я так и знал, Муни. У тебя больше секретов, чем у кого бы то ни было из моих знакомых. Скажешь мне?

– Может быть. Я люблю секреты.

– Я знаю. И тоже люблю секреты. У меня есть один для тебя. Можно шепну тебе на ушко?

– Давай. Только ухо не щекочи.

Как и в первый раз, Рафферти наклонился и что-то шепнул ей на ухо, после чего девочка заразительно рассмеялась:

– Ты веселый.

– Стараюсь. Ну что, рассказать тебе еще один или теперь твоя очередь? У тебя ведь стоящий секрет?

– Да. – Все еще хихикая, девочка что-то прошептала на ухо ирландцу.

– Отличный секрет, – улыбнулся Рафферти, когда Муни отстранилась от него.

Вскоре после этого малышка потеряла всякий интерес к дальнейшей беседе: ее вниманием завладело свинцово-серое небо, и Муни всю дорогу рассматривала облака.

Как Рафферти и предсказывал, когда мы добрались до отеля, в воздухе уже кружились редкие снежинки. Кенсингтон ждал нас в холле. За этим последовало слезное воссоединение с Муни. Когда они с падчерицей поднялись в номер, Рафферти поведал нам, что ему шепнула девочка.

– Она сказала, что спрятала один снимок. Могу ошибаться, но мне кажется, речь идет о том, что шерифу Бему не удалось уничтожить все фотографии. Если мы сможем найти спрятанный снимок, то узнаем, кто вырезал надпись на камне.

Освежившись и переодевшись в чистую одежду, мы с Холмсом отправились на станцию. Тем временем Рафферти, которому я наложил повязку на сломанный нос, решил «перетереть с местными копами», как он это назвал. Он хотел спросить, не видел ли кто Нильса Фегельблада, соседа Олафа Вальгрена, который предположительно приехал в Мурхед.

– Вы думаете, что мистер Фегельблад как-то связан с ловушкой на зерновом элеваторе? – спросил я Холмса, пока мы шли по главной улице Мурхеда.

Снег усилился, он падал тяжелыми мокрыми хлопьями, укрывая землю белой мантией.

– Я не совсем понимаю, зачем мистер Фегельблад приехал в Мурхед, – признался Холмс. – Возможно, его сюда заманили, как и нас; тогда он, вероятно, уже мертв.

На вокзале Холмс спросил, нет ли для него телеграмм, и был счастлив получить сообщение от Джозефа Пайла, нашего талантливого помощника в Сент-Поле. Холмс быстро пробежал глазами телеграмму и воскликнул, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Я так и знал!

После этого он передал телеграмму мне, и я тут же понял, почему мой друг так обрадовался: это был ответ на запрос Пайла, отправляли ли фонари производства «Стим Гейдж» в Александрию за последнюю пару лет. Перелопатив кучу документов в компании, занимавшейся оптовыми продажами, Пайл обнаружил три подходящие поставки, и среди имен значилось одно весьма хорошо нам знакомое.

– Мы близки к развязке, – сказал Холмс, складывая телеграмму и пряча в карман. – Мозаика сложилась.

– Вы думаете, это он взял камень? – спросил я, имея в виду того, чье имя было указано в телеграмме.

– Очень даже возможно. Если нам повезет, то скоро мы все узнаем.

Вернувшись в отель, мы подождали Рафферти в лобби. Мне хотелось поужинать, поскольку дело двигалось к вечеру, но Холмс и слушать не захотел.

– Как вы вообще можете думать о еде в такой момент? – довольно резко поинтересовался он.

– Я обнаружил, что когда я голоден, то думаю о еде. И это, как мне кажется, здоровая реакция организма, по которой можно судить, все ли нормально с человеком.

Холмс зажег трубку, изогнул бровь и усмехнулся:

– Нормальность сильно переоценивают, Уотсон. Так называемые нормальные люди б́ольшую часть времени набивают брюхо и мало думают о куда более важных вещах в жизни.

– Если когда-нибудь проголодаетесь, – огрызнулся я, – то поймете, что еда – это на самом деле очень важно.

К счастью, нашему смехотворному спору внезапно положили конец. Холмс собирался было ответить на мое замечание, но вдруг напрягся и уставился на что-то позади меня. Я обернулся и увидел, как в отель вошла миссис Мэри Комсток в длинном красном пальто. Она направилась к стойке портье, но, прежде чем успела дойти до места, ее взгляд встретился с нашими, и она внезапно остановилась, да так резко, будто натолкнулась на невидимую стеклянную стену. На секунду я уловил сомнение в сияющих фиалковых глазах, но оно быстро улетучилось под воздействием могучей силы воли, которая контролировала все ее поступки.

– Вы! – воскликнула миссис Комсток, глядя на Холмса с отвращением, будто на омерзительного жука. – Это абсурдное преследование никогда не закончится?

Холмс встал, подошел к ней и сказал:

– Оно закончится сегодня, мадам, поскольку ваш план не сработал. Но ведь вы уже в курсе?

– Понятия не имею, о чем вы.

– Мы оба знаем, что это неправда, – сказал Холмс, аккуратно беря ее под руку.

– Немедленно отпустите меня, – процедила Мэри сквозь зубы, – или я закричу.

Сыщик заглянул в ее удивительные глаза, которые, как две сирены, заставляли стольких людей идти прямиком на рифы, и произнес:

– Кричите, мадам, пусть явится местная полиция и послушает мою историю, а потом и вашу…

Я увидел, как в отель вошел Рафферти, и глаза его расширились при виде леди, которая в тот же момент высвободилась из рук Холмса со словами:

– Чего вы хотите?

– Я хочу нарисовать вам картину.

Миссис Комсток вздохнула:

– Хорошо. Раз уж вы так одержимы этим делом, мистер Холмс, то у меня нет выбора.

Очная ставка, которая за этим последовала, стала самой примечательной в карьере Холмса, могу утверждать со всей уверенностью. Холмс напоминал чистокровного скакуна, который бежит тем быстрее, чем сложнее препятствия. В Мэри Комсток он нашел соперника, который во всех отношениях заслуживал величайших стараний. Даже Рафферти, и сам азартный донельзя, довольствовался тем, что сидел в стороне и наблюдал за матчем, а потом признался, что это было самое увлекательное состязание, какое ему только доводилось видеть за несколько лет.