Когда цветут камни - Иван Падерин

— Непонятно, что за причина, — проговорил один из писарей.

— Не знаю. Замполиту видней, — с деланным спокойствием сказал Василий. Чувствуя, что бледность заливает его лицо, он пожаловался на головную боль. Ему в самом деле стало душно. В этих «друзьях» он теперь не нуждался. Они мешали ему хладнокровно оценить случившееся.

Не задерживаясь больше у писарей, поднялся в комнату, приготовленную для Максима. Здесь, в одиночестве, он чувствовал себя собранней и сильней. Мысли его работали лихорадочно. «Почему Верба так неожиданно отправил Россбаха домой? Допустим, Россбах выдал меня замполиту, и замполит поверил. Теперь начнутся допросы. Как и чем доказать, что это клевета?.. Верба поверил… Эти комиссары теперь, кажется, готовы больше поверить немцам-перебежчикам, чем русскому человеку. Неужели и Максим поверит? Да, может быть, уже поверил. Поэтому и не идет. Того и гляди, пришлет автоматчиков или явится самолично со следователем, начнет выпытывать, пустит в ход свои чугунные кулаки. Искалечит. А отцу напишет — не стерпел, своей рукой расправился с родным братом, как с изменником Родины… Патриот с верблюжьим сердцем!.. А отец? Пожалеет младшего сына и осудит старшего? Если бы отец был здесь! Да нет, отец еще круче… Что мне делать? Что?»

И Василий вдруг представил себе с необычайной ясностью, как стоит пред судом военного трибунала. Вот его ведут на виселицу. Вот уже захлестнулась на шее петля, и сначала потемнело, потом позеленело в глазах. Почему позеленело? Это сосновые ветки качаются перед окном. Но почему он чувствует боль под затылком? Почему воротник гимнастерки прикипел к шее, как раскаленный железный обруч, и жжет, смертельно жжет кожу?

Василий ощупал шею, расстегнул воротник, посмотрел на ладони — не в крови ли они? Что за помрачение? Кожа на шее не повреждена, ладони чистые. «Нет, не так я уж глуп, чтобы покорно совать свою голову в петлю. У них пока нет прямых доказательств. Что значат слова какого-то подвернувшегося немца? Все это так. Но сидеть и ждать полного разоблачения — верх безумия. Самый опасный в полку следователь — Максим. Надо бежать из полка… Но куда? Скрываться среди немцев здесь, в Восточной Германии, опасно — предадут проклятые педанты. Появится приказ — доносить о всех подозрительных лицах в комендатуру, и они лоб разобьют, но выполнят каждый пункт до последней буквы…

Прорваться к Власову… Но где он теперь? Видно, на запад держит путь, он заблаговременно запасался картами горных районов Италии, Испании, посылал туда своих квартирьеров еще в прошлом году, налаживая связь с агентами английской и американской разведок. Конечно, после взятия Берлина советское командование прикажет найти Власова во что бы то ни стало. Власова могут выдать советскому командованию союзные войска — англичане и американцы… Да и не прорвешься сейчас к нему: кругом масса войск, можно погибнуть от случайной пули… Зачем преждевременно рисковать жизнью?… Пусть ведут следствие, собирают факты, а тем временем можно найти верный ход и спастись».

Василий распахнул окно. Увидев, что вдоль улицы идет небольшая группа пленных, он криво усмехнулся: «Кто их ведет? Ленька Прудников. Ведет пленных, и автомат за плечами. Они что-то говорят ему, он улыбается… Политик сопливый… Куда он ведет их? К санитарной повозке. Ах, вот в чем дело. Надька их там ждет. Есть такой приказ о медицинском обслуживании пленных. Ну ладно, пусть побольше соберется зевак, в я покажу, как их надо обслуживать… Пусть по всему полку пойдет молва — Василий Корюков не забыл партизанские замашки, расправляется с фашистами по законам народных мстителей: что есть под рукой, тем и бьет… Это заставит замполита задуматься, он усомнится — правду ли ему сказал Россбах».

— Прудников, откуда эти? — спросил выбежавший комендант штаба.

— Не знаю. Капитан Лисицын их где-то взял.

— Куда ведешь их?

— Приказано в политотдел. Они вроде добровольно к нам перешли…

— Ну-ну, веди, веди…

Эти семеро немецких солдат были уже из Берлинского гарнизона. Им было приказано взорвать казармы в пригородном районе Обер-Шеневейде и отступить на новый оборонительный рубеж до прихода советских танков и пехоты. Но солдаты не взорвали казармы и остались, чтобы сдаться в плен. Шестеро из них назвали себя коммунистами. Начальник разведки полка Лисицын, поговорив с пленными, решил направить их в политотдел дивизии. Он предупредил Леонида:

— Не забывай, это будущая Германия…

О судьбе германского государства, о немецком народе много говорили докладчики, лекторы. Помнил Леня и наказ отца: «Попадешь в Германию — простых, невооруженных людей пальцем не смей трогать».

Он немало думал об этом, да и нельзя было не думать, потому что о послевоенной Германии говорили и солдаты и командиры. Но Лене трудно было представить, как и каким путем пойдет Германия. Ведь немецкие солдаты ненавидят коммунистов и верят Гитлеру. Верят, как до сих пор казалось Лене, все солдаты до одного, потому что они сдаются в плен только с разряженным оружием и в тех случаях, когда уже некуда деваться…

Сегодня он в первый раз встретил немецких солдат, веривших коммунистам. Они не захотели сражаться за Гитлера. Эти солдаты рассказали ему, как нелегко перейти на нашу сторону: среди солдат много тайных агентов гестапо, нельзя довериться даже родному брату; за спиной дежурные пулеметы; перед окопами провода секретной сигнализации и мины; в бою достаточно прекратить огонь против русских, не говоря уже о попытке сдаться в плен, как затылок продырявит пуля…

Солдаты жаловались на русскую артиллерию, она ведет по немецким траншеям такой бешеный огонь, что нельзя поднять голову. Адский огонь… Это-то и вызвало улыбку на лице Лени, когда Василий смотрел на него из окна.

— Немецкому солдату трудно, очень трудно встать вот так, — подняв руки, показал Лене пожилой немец в погонах унтер-офицера.

— Понимаю. Но ты все-таки молодец, — похвалил Леня немца, хлопнув его по плечу. — Вот сейчас в политотделе расскажешь, только сначала надо сюда зайти, к санитарам. Медицина, понимаешь?

— Да, да, медицина, гут, гут…

В эту минуту к немецким солдатам у санитарной повозки подошел Василий, злобно посмотрел в лицо каждому, ощупал их мундиры — нет ли скрытого оружия. Солдаты в недоумении торопливо расстегивали ремни, распахивали мундиры.

У пожилого пленного Василий нашел во внутреннем кармане маленький флакончик.

— Что это?

— Это есть… медицина, валидол… камрад…

— Какой я тебе камрад?! Медицина! Вот тебе валидол. — И Василий со всего размаху ударил унтер-офицера по лицу.

— Камрад…

— А, ты еще хочешь..

Василий нагнулся и поднял с земли кирпич. Унтер-офицер, как стоял, так и продолжал стоять, вытянув руки по швам. Его попытался прикрыть собой высокий молодой солдат, стоявший рядом, но и этого Василий не пощадил. Он с яростью ударил его кирпичом по голове, и молодой солдат упал.

К Василию подскочил Леня:

— Кого ты, гад, бьешь?!

— Кто гад?

— Они же добровольно перешли на нашу сторону.

— Знаем мы таких!..

— Прекрати… — И Леня сильно оттолкнул Василия. Выронив кирпич, Василий отлетел в сторону, ударился затылком о каменный забор.

— А, вот ты какой!.. Ну, еще посмотрим, кто прав…

Покачиваясь, Василий ушел в штаб, затем поднялся в комнату командира полка. В затылке он чувствовал боль. Кажется, он не на шутку разгорячился. Чтобы как-то успокоить себя, Василий выпил бутылку крепкого вина, завалился в пыльных сапогах на кровать и застонал. Он ждал, что кто-нибудь из писарей прибежит на его стон, вызовет врача и… в госпиталь.

Сидя под сосной у раскладного столика, Миша поглядывал наверх. Там, на чердаке пустого здания, во всю крышу которого был намалеван белый крест — знак авиаторам: «Госпиталь — не бомбить», — командир полка устроил себе наблюдательный пункт. Вокруг здания — спортивные площадки, беговые дорожки, гимнастические городки, невдалеке водная станция. Недавно тут, по всему видно, было шумно, весело, а сейчас — безлюдно.

Уже весна, тепло. Еще засветло Миша заметил, что траве здесь не рост, а одно мучение: вся земля под каменными плитами, бетоном, асфальтом, а полянки покрылись толстым слоем кирпичной пыли, сажи, гари от берлинских пожаров и разрушений. И лишь кое-где травинки своими острыми штычками пробивались к свету, травинка за травинкой. Несколько часов назад Миша подмел затвердевшую пыль вокруг сосны, и сейчас ему кажется, что земля вспыхнула нежным цветом зелени. Так и есть. Появились зеленеющие пятна. Хоть перебирайся отсюда на новое место, чтоб не топтать их.

Наконец пришел Верба и позвал командира полка обедать.

— Иду, иду! — отозвался Корюков.

— Может, сбегать подогреть? — спросил Миша, когда Максим спустился с чердака.