Когда цветут камни - Иван Падерин

— Значит, принцип «не падай духом, а падай брюхом» Гитлер использовал для войны. Однако, как мне известно, немцы еще не голодают, а их дух пал. Как же так получается?

— Германию постигло несчастье на Восточном фронте, — ответил Россбах. — Гитлер просчитался, Россия оказалась сильнее, чем он предполагал.

— Вот это уже откровенно сказано, — проговорил Верба. — Советский Союз помешал гитлеровской Германии командовать всем миром.

— Вы не так поняли меня, господин комиссар. Гитлер пришел к власти и убрал всех, кто ему мешал. Он стал диктатором, и никто не посмел сказать ему: «Стоп».

— В этом виноваты в первую очередь те, кто голосовал против немецких коммунистов, кто жульнической политикой расколол движение рабочего класса Германии, — с возмущением напомнил Верба.

Отто Россбах замялся и невнятно промычал:

— Мы говорили о моем сыне. Мне трудно с вами обсуждать сложные политические проблемы. Извините, но я не понимаю вас.

— Невыгодно, потому и не понимаете, — резко сказал Верба. — Идите и еще раз подумайте как следует.

Россбах был согласен думать и оставаться в полку до конца войны — здесь его жизнь была в безопасности, ему никто не угрожал ни расстрелом, ни ссылкой в Сибирь, хотя каждый день он вращался среди сибиряков.

Но вот случилось так, что он лицом к лицу столкнулся с лейтенантом Василием Корюковым. Его удивленный взгляд и вздернутая бровь над правым глазом запомнились Россбаху еще с лета сорок четвертого года. С этого дня Россбах лишился сна и отказался от размышлений на политические темы. Надо было спасать жизнь. «Лейтенант служил в РОА у генерала Власова. Он пойдет на все, чтоб об этом никто здесь не узнал, — так рассуждал Россбах. — Молчать нельзя и говорить опасно: тот же комиссар Верба увидит в этом клевету на родного брата командира полка. А клеветников русские расстреливают. Так и так — смерть…»

Выход был найден. Ничего не говоря Вербе и стараясь не встречаться с Корюковым, Отто Россбах старался все время находиться среди солдат, многие из которых стали его друзьями. Расчет его был прост: ни лейтенант Корюков, ни кто-либо другой не посмеют убить немецкого перебежчика на глазах своих солдат.

А теперь Россбаху стало известно, что район, в котором находилась его дача и сад, занят русскими танками и что там устанавливаются такие же порядки, как во всех районах, занятых советскими войсками. У него появилось неукротимое желание навестить свою семью.

— Ну вот, Антоха, можешь идти домой, — сказал кто-то из поваров, раньше чем Отто Россбах успел вытянуться перед Вербой.

— Это верно, господин комиссар?

— Верно. Можете идти.

— И никаких условий?

— Безусловно никаких.

Еще не веря тому, что его отпустили домой, Россбах долго стоял на месте и смотрел на русских солдат. На глазах у него выступили слезы. Солдаты дружески подмигивали ему, замахали руками:

— Счастливого пути!

Шагал Россбах широко, размашисто и все время оглядывался. На развилке двух больших дорог у регулировочного пункта его остановила девушка-регулировщица:

— Предъявите документы.

— Я перебежчик. Вот пропуск. Иду домой… — Россбах назвал свой район.

Возле девушки стоял офицер в танкистском шлеме, с мотоциклом. Хлопнув Россбаха по плечу, офицер сказал:

— Свой человек. Садись, по пути подброшу.

И едва Россбах успел влезть в коляску, как мотоцикл стремительно понесся вперед. Замелькали перед глазами знакомые с детства урочища, сады, леса, каменные заборы богатых усадеб, пригородные станции. Голова кружилась от быстрых и неожиданных поворотов — все сливалось в один сплошной поток.

Показались корпуса восточной окраины разрушенного американскими бомбардировщиками Карлхорса. «Здесь бы остановиться, и направо, дачной дорогой — к усадьбе. До нее километра три, можно пешком пройти, подумать о судьбах Германии». Он был уверен, что соседи, как и прежде, будут непременно спрашивать его об этом.

Неожиданно мотоцикл повернул направо. В голову Россбаха закралась тревожная мысль: «А не подослан ли этот танкист Корюковым? Отвезет подальше и убьет».

Судорожно схватившись одной рукой за руку танкиста, другой за руль, он спросил:

— Вы куда?

— Не бойся, камрад, не собьюсь, еду правильно, — ответил танкист и назвал тот самый пригородный район, в котором жил Россбах.

— Да-да. Все прямо… — Он похлопал танкиста по плечу, вспомнив, что на регулировочном пункте сам указал расположение своего дома.

И снова засвистел в ушах встречный ветер, донося запах родных мест. Вот уже угол собственной усадьбы Россбаха, лесопитомник, еще триста метров — и родной дом.

Танкист сбавил скорость.

Справа, невдалеке от дома пивовара Митке, дымилась походная русская кухня. Вдоль забора выстроились детишки, женщины, старики. Все с мисками и котелками.

Танкист на малой скорости проехал мимо них и снова нажал на газ. «Нет, он не знает, где мой дом», — с облегчением отметил про себя Россбах и неожиданно крикнул:

— Стоп!

Мотоцикл остановился против калитки.

— Вы живете здесь? — спросил танкист.

— Да.

— Ну что же, счастливой встречи с родными. Будем знакомы: помощник коменданта вашего района капитан Петров. Если потребуется какая-нибудь помощь, заходите прямо ко мне. До свидания. — Танкист взял под козырек и, нажав газ, умчался дальше.

— До свидания! — радостно крикнул ему вслед Россбах.

Оглянувшись, он заметил, что за ним следят люди. В калитке, оцепенев от неожиданности, стояли родные: жена, мать, дочь, дворник. Только сына и отца не было среди них.

— Отто, мы видели, как тебя приветствовал русский гауптман, — послышался за спиной голос пивовара Митке. — Поздравляю. Ты мудрый человек. Я всегда верил в тебя. Скажи: русские — честные люди?

— Неужели это ты, Отто? — не веря своим глазам, воскликнула жена Россбаха и кинулась к нему: — Ох, Отто, Отто, в доме большое горе! Не входи туда.

Но Россбах вошел. Окна были завешены, пахло паленым, во всех комнатах царил хаос, под ноги попадались толовые шашки: кто-то готовился взорвать дом. В столовой лежал уже почерневший труп Оскара, старшего брата Россбаха, сотрудника департамента информации.

— Он не успел уехать, русские танки вернули его с переезда, — проговорила дочь, — он хотел взорвать дом, но мы не дали. Он всех нас обозвал предателями. Сказал, что мы не понимаем, какая трагедия потрясла Германию, и застрелился…

Отто Россбах молчал. У него побледнели мочки ушей.

— От Эриха что-нибудь есть? — наконец спросил он о сыне.

— Эрих в Берлине, — ответила дочь.

— И старик там же?

— Нет, дедушка в подвале… — И она заплакала.

Россбах спустился в подвал. Здесь еще оставался запах продуктов: мясные консервы, сушеная рыба, стеклянные банки с ягодами и маринованными фруктами, кульки кофе, ящики макарон. А посреди подвала под балкой висел отец. Он вытянул носки, будто стараясь нащупать опору.

Кто же вышиб из-под ног отца эту опору? Конечно, Оскар. Это его рук дело… Вот о какой трагедии он говорил перед смертью. Да, это трагедия. Шок.

— Трагедия, шок, трагедия, шок… — повторял шепотом Россбах.

Сюда донеслись голоса людей, собравшихся перед домом.

На лестнице Россбаха встретил его бывший батрак, косолапый Вольф. Еще до войны с Россией Россбах подозревал его в сочувствии коммунистам. Сейчас Вольф вошел в дом и заговорил с Россбахом так, будто между ними никогда не было разногласий. Россбах догадался: Вольф теперь смотрит на него как на человека, который сознательно перешел на сторону Советской Армии и, стало быть, примирился с коммунистической доктриной.

— Выйди, Отто, на улицу и расскажи людям правду о Красной Армии, — требовательно попросил Вольф.

Россбах поднял отяжелевшую голову, невидящим взглядом посмотрел на потолок и направился к выходу.

Перед домом собралось много людей. В сгущавшейся темноте Россбах распознал лица соседей. Они так же, как и Россбах, еще не успели прийти в себя.

Лишь беззаботный пивовар Митке повторял все тот же вопрос:

— Русские люди — честные?.. Я угощал советских солдат и офицеров пивом. Они здорово платят. В долг не требуют, только за наличные. Не изменят ли они теперь политику?

Отто Россбах посмотрел на него косо. Вот наивный человек. И неторопливо ответил:

— Не изменят. Политика у них всегда одна…

В ожидании Максима Василий между делом спустился в подвал к писарям штаба, которые считали его своим другом. От них он узнал, что Верба отправил Россбаха домой.

— Непонятно, что за причина, — проговорил один из писарей.

— Не знаю. Замполиту видней, — с деланным спокойствием сказал Василий. Чувствуя, что бледность заливает его лицо, он пожаловался на головную боль. Ему в самом деле стало душно. В этих «друзьях» он теперь не нуждался. Они мешали ему хладнокровно оценить случившееся.