Переселенцы - Мария Сосновских

…На пороге стоял 1775 год. Слухи и разговоры про пугачевский мятеж мало-помалу утихли: четвертовали Емельяна Пугачева в Москве на Болотной площади.

В Белослудское из губернии пришел пакет с депешей, в которой сообщалось: «За самоотверженную оборону от пугачевцев жителей Ирбитской слободы и близлежащих деревень и поимку главарей войска самозванца объявить отныне и навсегда Ирбитскую слободу уездным городом на одинаковых правах со всеми городами России. Учредить в городе Ирбите ярмарку с 15 февраля по 15 марта.».

Так бывшая Ирбитская слобода стала уездным городом, и Ирбит стал быстро богатеть и разрастаться. На ярмарку поехали купцы из всех городов Российской империи, а потом и из-за границы. Обозы с товаром многие сотни верст везли и везли во всякую погоду; весной после ледохода сплавляли на барках по рекам, разгружали их на пристанях, и товары везли в купеческие лабазы и лавки.

День и ночь в Ирбите дымили два кирпичных завода, обжигая кирпич для постройки казенных зданий, церквей и складов. Народ валом валил в Ирбит не только на ярмарку: в городе можно было найти работу всякому – и крестьянам уезда, замученным малоземельем, падежом скота или другими несчастиями, и пришлым людям, которые нанимались на кирпичные заводы или шли грузчиками на пристани, погонщиками скота, конюхами, дворниками – кем угодно, лишь бы прокормиться.

В городе Ирбите и на хуторе Куликовском

Разнообразна и пестра была публика Ирбита-города! На колокольнях церквей заливался малиновый перезвон, богатые, хорошо одетые горожане целыми семьями чинно шли к вечерне. В кабаках же веселился простой люд: там орали песни, пиликали гармошки, где-нибудь в укромных уголках мужики тискали пьяных, растрепанных девок… Там и сям слышалась матерная брань, возникали пьяные драки. Для порядка были городовые, но они будто и не замечали этого.

– Пусть себе подерутся, потешатся, намылят рожи-то друг дружке, – говорил околоточный Филатыч и назидательно подымал кверху палец, – знамо дело, русский народ без мордобоя не может… Зато завтра, как проспятся, дружнее их не будет! А што до гулящих девок, дак и им тоже заработать надобно!

Богатые купцы решили в самом центре Ирбита поставить мраморную статую в честь матушки-императрицы Екатерины Алексеевны, в чье царствование Ирбит стал городом, и начертать на мраморе: «от благодарного ирбитского купечества».

…А в хуторе Куликовском Лева и Соломия Куликовы продали свое пожительство, тихой ногой собрались и тайком от Левиных брата и племянников укатили в Екатеринбург. Соломия радовалась: сбывается ее мечта! Теперь они свободны, как птицы, и капиталу, чтобы начать торговлю, у них хватит. В Екатеринбурге широко развернуться можно, да и от ненавистных родственников подальше…

Соломия впервые была довольна мужем: Лева ловко-таки пролез в купечество. Теперь-то уж они выйдут в люди. Дочь в богатом доме живет, даже слуг держит. Хватит и ей, Соломии, копаться в земле да в навозе, коров доить. Теперь-то она может одеться, как богатая купчиха, и надеть свои драгоценности, особенно бриллиантовое – нечего ему лежать в сундуке в подвале. Все так и ахнут, когда она появится в купеческом собрании в бриллиантовом колье и станет в центре внимания всех мужчин и завистливых купеческих жен.

Соломия в сотый раз гляделась в зеркало в золоченой раме: «Господи, как же я постарела… Бежит время… Даже дочь Дарья давно уж – женщина в годах… Неужто – старость?».

Она стала думать, что стало с отцовским домом в Аргаяше, каково-то сейчас на Куликовском хуторе. Непременно надо съездить в Казань, а по дороге в Аргаяш да и на хутор заглянуть…

Брат Левы Паша уже стар и сильно прихварывает, сын его Митяха совсем спился, Арсентий из солдат не вернулся, а Филко стал точь-в-точь, как отец – изворотливый да плутоватый, в Ирбите живет, свой дом имеет.

Не прошло и двух лет с тех пор, как Куликов был возведен в ранг купечества, а Лева с Соломией уже купили в Екатеринбурге каменный двухэтажный дом, открыли торговлю тканями, одеждой, казанскими валенками, стали богатыми и известными людьми.

В конце 1775 года в деревне Прядеиной был сход, приехали из волости волостной старшина, пристав и урядник. На сходе зачитывали все депеши, посланные из губернии: и об отказе освободить односельчан из каторги, и о том, что прошение возвести в ранг купечества крестьянина Елпанова разбиралось в губернии и вынесено решение в просьбе отказать, потому как он был главным укрывателем преступников. По этой причине и за надобностью обществом землю Елпанова на заимке изъять во время следующего перемера земель. Прядеина на вечные времена останется деревней; пахотной земли, покосов и пастбищ крестьянам впредь не нарезать и приезжих на жительство из других мест не селить.

Деревня Харлова отныне будет называться селом Харловским – в честь погибшего от рук пугачевцев коменданта Нижне-Озерной крепости под Оренбургом Ивана Харлова. Там будет церковный приход с церковью и волостное правление. Там же надлежит построить склады, где поместить волостной семенной фонд на случай неурожая или иного природного бедствия.

Волостное правление в Харловском сначала помещалось в обыкновенном деревянном доме на высоком берегу, в том месте, где Кирга круто поворачивает на северо-запад. Склады для общественного зерна строили всей волостью. Надо было начинать строить церковь. В Харлово наскоро сооружали сараи для просушки кирпича и печи для его обжига. Но кирпич получался низкого качества, а около Прядеиной глина для кирпича была значительно лучше. Тем временем Елпановы помаленьку стали возводить свой кирпичный завод.

А церковь решили для начала построить деревянную. «Красный» лес был далеко, в Долматовском бору, верстах в пятнадцати от Харлово, и для перевозки бревен наряжали мужиков с подводами со всей округи. На месте постройки церкви установили козлы и пилили тес и плахи маховой пилой. Раньше в Харлово не было даже доброй пожарницы, и теперь надо было строить все сразу: церковь, здание волостного правления со всеми службами, склады для общественного зерна и пожарницу с высокой каланчой. Село Харлово раньше строилось вразброс – кому где любо. Только за рекой Киргой у оврага была прямая улица, которая называлась Чертята. Там жили люди одной фамилии – Пономаревы; все они были многочисленными потомками первого поселенца по прозвищу Ганя Черта. Все они были трудолюбивы в крестьянстве, искусны в ремеслах, удачливы в рыбалке и охоте, и у всех, как на подбор, были большие семьи. Самого Гани уже давно не было в живых, а его сыновья, внуки и правнуки расселились так, что выстроили за Киргой у оврага целую улицу.

Беглая невеста

В семье Елпановых в эту весну произошло неприятное событие. Перед самой Троицей из Юрмича опять приехали сваты. Сваты сидели в избе и разговаривали со старшим Елпановым, а Марианна была в маленькой горенке-боковушке и слышала весь разговор. Лицо ее было красно, на глазах выступили злые слезки – Петр Васильевич сватам отказал наотрез. Елена Александровна хотела было готовить яичницу на закуску, но Елпанов вино пить не стал, сказал сватам, чтобы не тратили попусту время и больше к нему не ездили: у его дочери уже есть жених. Сваты принялись за уговоры, но Петр Васильевич был непреклонен:

– Кончен наш разговор, сказано – сделано! А сидеть мне с вами некогда, меня дела ждут!

Он пошел сначала смотреть, как работники строят кирпичный завод, потом в кузницу и на мельницу; да надо будет после паводка плотину осмотреть хорошенько – не нужно ли кое-где подчинить ее. Только поспевай доглядывать за всем да за всеми: на работников надейся, да сам не плошай.

«Времени и так не хватает, хоть вечером спать не ложись, а еще сваты эти навязались, – во время кратких передышек раздраженно думал Елпанов. – Всякая нищета еще будет сватов засылать… Любовь, вишь, у них! А с чем ее едят, любовь-то? Я вот сам век без любви прожил и, слава Богу, не помер. Придет время, и выдам Маряну взамуж, да только за того, за кого мне нужно».

Павел Васильевич давно наметил выдать дочь за старшего сына тагильского купца Варсонофия Зыкина. В сентябре около Богородицына дня вот уже год будет, как он овдовел, умерла жена, осталось двое детей, уже большие, скоро и от рук отойдут, старшему уж лет пятнадцать. Правда, Дмитрию Зыкину уже около сорока, да что из этого – зато он купец первой гильдии.

«И Маряна не Бог весть какая красавица, ей ли еще выбирать-то? Прикажу – и пойдет за Зыкина, никуда не денется. Недаром говорят: стерпится-слюбится!».

С этим Петр Васильевич и забыл про сватов и не видел даже, когда они уехали: повседневные хозяйственные заботы и хлопоты всецело поглотили его.

А Марианна, наплакавшись в своей горенке, вечером пошла на улицу к подружкам и домой не вернулась… Первой хватилась мать, когда пошла будить дочь доить коров. Похолодев от ужаса, она сказала только что проснувшемуся мужу: