Поезд на Солнечный берег - Валерия Вербинина

– Матильда, ты опять меня не слушаешь. Дочь Вуглускра передернуло. Она поднялась.

– Остановитесь где–нибудь, мне надо выйти.

– Захожу на посадку, – сообщил компьютер.

– В чем дело, Матильда?

– Ни в чем, – пожала плечами она, избегая встречаться взглядом с мужем. – Я хочу пройтись. Просто прогуляться. Ничего особенного.

Пончик откинулся на сиденье с видом полнейшего изнеможения.

– Ты вернешься к ужину?

– Я? Да, конечно. Я вызову машину. Не беспокойся обо мне.

Аэромобиль, тревожно гудя, поднялся в небо. Матильда стояла на тротуаре в незнакомой части города. Вечерело; в небе зажглись первые звезды. Матильда вздохнула и пошла вперед; сначала стук собственных каблуков пугал ее, потом она привыкла к нему. Поток уносил ее прочь от себя самой.

«Филипп, Филипп… Ты пришел. Зачем? Чего ради? Чтобы увидеть меня? На что ты надеялся? А может быть, тебе нужна была помощь? Как же ты ошибся во мне, Филипп! Много раз я представляла себе, как ты умираешь, а я – я просто стою и смотрю. Вот так. Я жестокая? Наверное. Но тебе не стоило оставлять меня… Почему, почему я не могу перестать думать о тебе? Потому что вселенная без тебя теряет свой смысл. Все равно, есть она или нет. И не нужно больше ни комнаты с айсбергами, ничего. Как бы я хотела быть на ее месте, Филипп, – ведь ради нее ты бросил все. Какая она счастливая, Филипп…»

На углу улицы, треща и шипя, загорелась старомодная неоновая вывеска. Матильда замедлила шаг, вглядываясь в горящие буквы. Аптека. Не сюда ли она шла? Рука сама собой легла на ручку двери.

Звякнул колокольчик, и Матильда оказалась в совсем маленькой, убогой комнатушке, добрую половину которой занимал прилавок. К посетительнице спешил, потирая руки, немолодой человек в белом халате. Он улыбался подержанной заискивающей улыбкой довольно–таки дрянного качества, потому что она тут же отклеилась и превратилась в болезненную гримасу.

– К вашим услугам, – заявил он дребезжащим речитативом. – Средства для похудения, для утолщения, для аппетита, от аппетита. Заменитель воды. Воздуха двухвековой давности не желаете? Чистый, натуральный, почти без примесей. Средства для волос, от волос. Искусственная кожа, увы, кончилась. – Он перегнулся через прилавок и интимно понизил голос. – Имеется эротический порошок из марсианской мумии, только что привезен с Меркурия. Не интересуетесь? Носы: классический, римский, курносый. Губы в большом изобилии, также бюсты. Глаза любого цвета. Сейчас в моде аквамариновый, и для вас у меня, пожалуй, найдется парочка.

Зверь на воротнике открыл глаза, хищно оскалив неимоверной величины зубы. Аптекарь метнулся назад, на миг утратив дар речи. Матильда погладила зверя, и он снова превратился в послушный, пушистый, безобидный воротник.

– Нет, – сказала Матильда, – меня не интересуют порошки, носы, мумии и скелеты. Мне нужно кое–что другое.

– Всецело в вашем распоряжении, – аптекарь поклонился.

Матильда огляделась. Аптекарь, вздернув брови, ждал, замерев в почтительном внимании.

– Мне нужна, – сказала Матильда, – золотая рыбка.

Смертельная бледность проступила на аптекарском лице. Он глотнул воздуху и стал пятиться.

– Я… Нет… Что вы… Закрыто, извините… хи–хи… Совсем забыл, да. У нас закрыто. Время, знаете ли, позднее. И вообще…

– Мне нужна, – говорила Матильда, не обращая внимания на его жалкий лепет, – золотая рыбка. Я хорошо заплачу, не волнуйтесь. Очень хорошо.

– У меня… Как вы могли подумать… – Аптекарь оглянулся на блестящие витрины и затравленно выдохнул: – Кодекс Дромадура! Смертная ка…

– Никто ничего не узнает. Плачу сейчас. Сколько вы хотите? Двести? Триста? – она пригоршнями вынимала из карманов бублики и бросала их на прилавок. Слабый румянец появился на щеках аптекаря; он готов был удрать, но вид денег завораживал его, он не мог оторвать взгляд от рук Матильды, рассыпавших перед ним несметные сокровища.

– Пятьсот, – сказала Матильда.

– Пятьсот пятьдесят! – пискнул аптекарь и угас. Зажмурясь от ужаса, представил себе судилище, палача, костедробилку – и единым махом стер все это. Матильда вывернула карманы.

– Больше у меня ничего нет. Идите. Я жду.

Волнуясь, аптекарь побежал в подсобку, трясущимися руками долго открывал дверь и шарил на полках среди склянок с ядами, глядевшими на него пустыми глазницами черепов с наклеек. Он нащупал заветную банку, едва не разбил ее, стаскивая с полки, и, выпрямляясь, ударился головой о притолоку. Внутри банки в прозрачной, как слеза, воде трепыхалась маленькая черная рыбка с золотистыми плавниками и мутными, выпуклыми глазами. На негнущихся ногах аптекарь побежал обратно в лавку.

– Вот…

Матильда молча рассматривала банку.

– Та самая?

– Она. Аптекарь поспешно сгреб деньги, боясь, как бы его клиентка не передумала. Но Матильда, не говоря ни слова, взяла банку и, спрятав ее в сумочку, направилась к звенящей колокольчиком двери.

– Я не знаю, кто вам прописал это лекарство, – крикнул аптекарь ей вдогонку, – но, поверьте, другое вам уже не понадобится!

– До свиданья, – сказала Матильда, тщательнее, чем обычно, закрывая за собой стеклянную дверь.

На улице моросил дождь. Не останавливаясь, она прошла два квартала и только тогда вызвала машину. Через полчаса она была дома. Муж хотел поцеловать ее в щеку – она отвернулась.

– Я все–таки надеюсь, – сказал Пончик, – что ты выскажешь мне свое мнение относительно того, о чем мы с тобой говорили. Это может принести большие деньги, если взяться за дело с толком.

Он говорил еще что–то, чего Матильда не слышала. Она прошла в ванную комнату, где несколько минут стояла перед зеркалом, закрыв глаза и потирая виски пальцами.

– Ванну, пожалуйста, – сказала она в пространство, опустив руки.

Пончик постоял у дверей ванной, слушая плеск воды, и отошел. В шкафу у него была спрятана непочатая бутылка, и, пользуясь временным отсутствием жены, он налил себе изрядную порцию.

«Это все Филипп виноват, – думал он, – расстроил ее… Надо будет добиться для него высшей меры».

Пончик вызвал по видеофону начальника мышкетеров, справился, как идет задержание изменника Фаэтона, но дело, похоже, так и не сдвинулось с мертвой точки. Впрочем, люди начальника вроде бы напали на след. Пончик хмыкнул и отключился.

«Урезать расходы на полицию», – мелькнуло в его голове.

От полиции он перешел к мыслям о Дромадуре. Этого жалкого диктатора давно пора сместить. Пончик утопал в грезах о безграничной власти.

Ванная была полна воды, на поверхности которой лежала шапка белоснежной пены. Матильда подобрала волосы и заколола их, не глядя на свое отражение. Банка с рыбкой стояла на умывальнике, Матильда взяла ее и долго рассматривала на свет. Рыбка не шевелилась. «Да она неживая», – мелькнуло в голове у молодой женщины. Неожиданно плавники рыбки дрогнули, и мутные, холодные глаза впились в ее лицо. Матильда почувствовала, как у нее вспотели ладони.

Открыв банку, дочь Вуглускра наклонила ее и выплеснула все содержимое в ванну. В стене включился автоматический проигрыватель, незатейливая мелодия струилась, нашептывая что–то нежное и медоточивое. Матильда сбросила пеньюар, легла в ванну и закрыла глаза. Поток убаюкивал ее, нашептывая нехитрую сказку:

«В одной далекой стране жили–были девушка и юноша. Девушку звали Матильда, а юношу – Филипп. Она его любила, как и он ее, и они никогда не разлучались. А еще у него был смешной вампир, как же его там…»

Играла музыка. В гостиной (номер семь, если считать с севера на юг, и девяносто семь, если считать с юга на север) со стаканом в руке мечтал Пончик Ляпсус. Диктатор Ляпсус. «Дорогие телезрители, сейчас вы услышите обращение к вам нашего дорогого, безгранично любимого…» И он возникал на тысячах, сотнях тысяч, миллионах экранов, красивый, как Орландо, нет, пожалуй, еще красивее, и говорил веские, значительные слова, которые умиляли его самого, стоило ему представить их. Матильда улыбнулась, лежа в ванной. Она вспомнила.

«Лаэрт… Да, его звали Лаэрт… И так они жили, мирно и счастливо, до самой смерти».

Рука Матильды, лежавшая на краю ванны, чуть дрогнула, и тотчас вода под пеной стала краснеть, краснеть, пока не сделалась совсем алой. Золотая рыбка так любила этот цвет…

Сон сорок седьмой

Мышкетерский перехватчик полз над землей, обшаривая фарами закоулки. С тех пор как разладилось искусственное солнце, вернулась Ночь, непроглядная, будоражащая воображение тысячью страшных сказок. Город узнал, что такое мрак, и это открытие перевернуло все его представления о мире, до той поры незыблемом. Многие люди почувствовали, как их охватывает суеверный ужас; многие, наоборот, обрадовались. Мрак дарил им вседозволенность, свободу от всех и вся; густой пеленой он покрывал их самые темные дела и толкал на новые, еще более дерзкие, суля безнаказанность и забвение. В охваченном эпидемией Городе царил хаос, но кто–то еще пытался сохранить видимость порядка, чтобы удержать в узде отчаявшихся людей, – и поэтому перехватчик лениво продвигался вперед, выискивая подозрительные признаки жизни.