Поезд на Солнечный берег - Валерия Вербинина

Валерия Вербинина

Поезд на Солнечный берег

Сон первый

Филипп лежал на диване и пускал мыльные пузыри. Сумерки вливались в комнату сквозь витражные стекла и застывали на полу густыми цветными лужами. Над ними сновали прихотливые мечты, изменчивые надежды, назойливые страхи; нередко два пузыря бесшумно сталкивались, теряли очертания, сливались в переливчатый радужный ком и вновь расходились двумя новыми фантазиями. Филипп затаил дыхание: он хотел выдуть счастье, но у него ничего не выходило. Волшебные пузыри, как и положено, принимали форму его мыслей – до тех пор, пока он не загадывал счастье; и тогда выходило нечто странное, невероятное, чудесное – корабль, сотканный из лунного света, белый слон с крыльями, сиреневый марсианский рассвет, и все–таки это было не совсем счастье. Филипп тихо подул: показались деревья, холмы, озеро; от их красоты у молодого человека захватило дух. Теперь, казалось, он был близок к счастью как никогда; но видение съежилось и обернулось обыкновенной раковиной, правда вывернутой наизнанку. Филипп вздохнул; ему было грустно. Юркий мыльный призрак, похожий на чайник с глазами, вертелся у волшебного зеркала, недоумевая, отчего в нем нет изображения. Крылатый слон, пролетая над Филиппом, махнул хвостом и задел его по лицу. Филипп отогнал пришельца, осторожно дунув на него, и крепко зажмурился, пытаясь сосредоточиться.

«Я хочу быть счастливым, да, очень хочу. Неужели это так трудно? Просто я и она, мы вместе, и пусть все будет хорошо, пусть все в мире будет хорошо, как сегодня, когда я гулял по облакам и смотрел… Матильда не любит облаков, но это неважно, потому что я, как обещал, построю прекрасный замок, где мы будем жить до скончания дней. Но землетрясения могут все испортить, вот в чем дело. – Мысли явно текли куда–то не туда, и шар, который выдувал Филипп, превратился в груду развалин. – Или неботрясения? Интересно, что Матильда оденет на день нерождения; по мне, так хотя бы ничего. Но все равно – почему–то ужасно не хочется идти туда».

Шар слукавил, выдав изящную женскую головку в обрамлении золотистых волос. Одно за другим на личике проступили тонкие изогнутые брови, синие глаза, маленький носик и милые, надутые губки. Сердце Филиппа стукнуло. «Матильда», – подумал он и тотчас же сообразил, что это скребутся в дверь. Шар, отпущенный на свободу, незамедлительно подлетел к зеркалу и начал прихорашиваться, потом остановился в недоумении.

– Не шали, – сказал Филипп. – Войдите!

Лаэрт просочился сквозь дверь (так удобнее: не надо тратить время на ее открывание и закрывание, с точки зрения Лаэрта – действия совершенно бессмысленные, ибо одно заведомо исключает другое). В пространстве о трех измерениях Лаэрт невозбранно пользовался своей свободой, которую ему предоставляло его отчасти потустороннее происхождение. Дело в том, что Лаэрт был вампир, хоть и ручной. Время от времени он, правда, отбивался от рук, и его приходилось со скандалом прибивать обратно. На вид он больше всего напоминал зеленую кляксу с множеством самых разнообразных конечностей.

– Вы меня звали? – осведомился Лаэрт, вися в метре над полом и зеленой лапой отбиваясь от надоедливых пузырей, которым он был в диковинку.

– Нет, – отозвался Филипп.

– А должны были бы, – заметил Лаэрт. – Сегодня, между прочим, вторник.

– Вторники бывают каждую неделю, – возразил Филипп. – Мне все равно, потому что я никак не могу загадать счастье: мысли разбегаются.

– Надо купить мыслеловку, – посоветовал Лаэрт. – Сажаете туда ваши мысли, сдаете на завод по изготовлению иллюзий и все забываете.

– Не хочу. Как ты думаешь, может, мне стоит попробовать плюшевые пузыри? Мыльные мне уже поднадоели.

– Плюшевые быстро бьются, – заявил ученый вампир.

– А золотые?

– Постоянно рвутся и пачкаются, оседают на мебели и вообще портят обстановку, – отрезал Лаэрт, – еще хуже атомных.

– Да, от атомных слишком много шуму, – подтвердил Филипп. – Кстати, я знаю, почему сегодня вторник.

– И прекрасно! – вскричал Лаэрт, уже не чаявший перевести разговор на нужную тему.

– Но отчего–то мне хочется, чтобы была среда, – продолжал Филипп, и его серые глаза озорно блеснули. – Ты не знаешь, отчего?

– Не знаю, но, если я хоть что–нибудь смыслю в этикете, правилами хорошего тона предусматривается опоздание максимум в полтора часа, в то время как опоздание на 1 час 31 минуту уже рассматривается как преступление.

Поскольку Лаэрту было ни много ни мало 900 лет (с небольшим), а Филиппу, понятное дело, гораздо меньше, Лаэрт, как старший, считал своей обязанностью учить его уму–разуму. Хотя Филипп (как и большинство представителей его рода) прекрасно бы без них обошелся (вместе и по отдельности).

– Кодекс Дромадура, – проворчал Филипп.

Спору нет, Лаэрт был прав; но молодой человек не выносил поучений, и к тому же ему хотелось слегка поддразнить вампира. В целом отношения между ними были самые дружеские. Хотя Лаэрт поселился в доме сравнительно недавно, он без труда совмещал обязанности домоправителя, сторожа, голоса совести и живого автоответчика. Во всех этих областях он был совершенно незаменим, что, однако, вовсе не служило в глазах Филиппа извинением слабости Лаэрта, единственной, которая водилась за сторожем совести автоответчика. Дело в том, что порой естественные вампирские наклонности брали в Лаэрте верх, и тогда между ним и хозяином случались серьезные разногласия.

В свое оправдание Лаэрт утверждал, что кровопускания – древний медицинский обычай, и, следовательно, вампиру в какой–то мере позволительно считать себя терапевтом. Филипп категорически запрещал ему заниматься подобным целительством, и после долгих уговоров вампир неизменно сдавался, каялся и клялся, что с прошлым покончено. Но стоило Филиппу столкнуться с кем–нибудь особенно несимпатичным, как Лаэрт снова был тут как тут, с жаждой крови и разрушительных действий, удержать его от которых стоило большого труда. Вися в воздухе, вампир поймал мыльный пузырь и перебрасывал его из лапы в лапу. Филипп сделал вид, что не замечает его присутствия. Лаэрт невозмутимо напомнил хозяину о том, что он вполне укладывается в сроки.

– Я не хочу туда идти! – простонал Филипп, попутно выдувая шар, похожий на смесь виселицы с хлеборезкой.

– Но там же будет Матильда, – наседал Лаэрт.

– И Вуглускр! – упирался Филипп.

– Какая вам разница? Вы ведь женитесь на его дочери, а не на нем самом, – заметил вампир.

– Лаэрт! – возмутился Филипп.

– Я тут, – сказал Лаэрт после того, как бросил шар в рот и проглотил его, отчего на его тощей длинной шее на несколько мгновений образовался впечатляющих размеров движущийся зоб.

– За кого ты меня принимаешь?

– А она любит вас, – ввернул медовым голосом вкрадчивый вампир. – И ждет. Неужели вы обманете ее ожидания?

Побежденный Филипп поднялся с дивана.

– Ты предатель, – сказал он Лаэрту. – Изумрудный! – велел он окнам, и комната немедленно оживилась зеленым светом. Заиграла музыка нежно–салатового оттенка, в тон освещению. Диван отъехал в сторону, прилепился к стене и обернулся камином, в котором неярко вспыхнули дрова.

Лаэрт ускользнул сквозь стену, пролетел через кладовую, где были свалены беспорядочными кучами отслужившие свое мыльные пузыри, пересек танцевальный зал, который в порядочные дни, то бишь в дни наведения порядка, складывали и убирали в шкатулку, и сгинул в недрах хозяйской гардеробной.

В гостиной Филипп подошел к зеркалу. Темная его глубь прояснилась – так в зимний день редеет дымка на стекле, если подышать на нее, и в зеркале показалось лицо. Нельзя было с определенностью сказать, принадлежит ли оно мужчине или женщине, красиво оно или уродливо, но тем необыкновеннее казалось выражение доброжелательности на нем. Веки медленно поднялись, и внимательные глаза всмотрелись в Филиппа. Он передернул плечом – не то досадливо, не то нерешительно.

– Здравствуй, – вежливо сказало зеркало. Мыльные пузыри, оказавшиеся при этом, запищали от восторга.

– Здравствуй, – ответил Филипп.

– Ты хочешь спросить меня о чем–то? – осведомилось зеркало. – Я к твоим услугам.

Филипп поколебался. Он не был уверен, что вопрос не прозвучит нелепо; но с зеркалом можно было быть откровенным.

– Как, по–твоему, счастье возможно? – спросил он.

Немигающие глаза, казалось, были неотрывно прикованы к его лицу. Филипп покачнулся на носках; в душе он сердился на себя за слова, нечаянно сорвавшиеся с языка.

– Может быть, – промолвило зеркало.

– Может быть?! – крикнул Филипп, топнув ногой. – Таков твой ответ? Тогда к чему все это? Ты же все знаешь; скажи мне.

– Не могу, – печально сказало зеркало. – У тебя несчастливый характер. Ты хочешь всего – и сразу, но так не бывает. Никто не может иметь всего. Умерь свои требования, Филипп.