Жестокий век. Книга 1. Гонимые - Исай Калашников

— Вот так! Боорчу, разворачивайся. Эти трусы вслед нам даже смотреть боятся. Джэлмэ, убери нож. Ты совсем испугаешь бедного Улдая. Он наделает в штаны. А домой придется возвращаться пешком.

— Разве мы его не прирежем? — спросил Джэлмэ.

— Смотри, какой кровожадный! Он мой родич — дальний, паршивый, а все равно родич. Улдай, ты признаешь меня своим родичем?

— Признаю, — прохрипел Улдай.

— Видишь, признает. А кто же, друг Джэлмэ, проливает кровь своих родственников?

На душе Тэмуджина было так радостно, что хотелось во все горло запеть песню. Подняв лицо к серому небу, он улыбался, ловил губами редкие пушистые снежинки, тихо падающие на землю.

— Посмотри-ка! — крикнул ему Боорчу.

От куреня отделились всадники и хлесткой рысью пошли следом. Это Аучу-багатур. Надо уходить. Иначе они будут неотступно следовать за нами, и одному небу известно, как все обернется.

— Джэлмэ, отпусти Улдая.

Улдай мешком свалился в снег, поднялся, остановился перед Тэмуджином с опущенной головой. Рукояткой плети Тэмуджин за подбородок приподнял его голову, наклонился с седла и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Там скачут воины. Иди к ним навстречу и скажи, пусть повернут коней. Если не сделаешь этого, следующая наша встреча закончится чуть иначе. Понял?

— Да.

— Сделаешь, как я сказал?

— Да.

Тэмуджин ударил плетью коня и помчался вверх по долине. Джэлмэ, на ходу доставая из саадака лук, обогнал его и занял свое место впереди. На косогоре Тэмуджин оглянулся. Всадники сгрудились возле Улдая. Недолго постояли на месте, затем трое вернулись в курень, а остальные поскакали за ними. Этих было двенадцать человек.

— Ну, родич, и попадешься же ты мне! — пробормотал Тэмуджин, стискивая зубы.

Кони у людей Кирилтуха были свежими, и расстояние быстро сокращалось. Тэмуджин повернул к лесу. Здесь, в густом ельнике, остановились. От лошадей валил пар, потные бока часто вздымались, и из ноздрей с хрипом вырывалось дыхание. Тэмуджин достал лук и стрелу.

Всадники шли на лес без опаски. Впереди, размахивая плетью, скакал Аучу-багатур. Три стрелы одновременно полетели из ельника. Конь под Аучу-багатуром заржал и медленно осел на зад, свалился. Всадники остановились, выпустили наугад несколько стрел, отошли, лишь Аучу остался на месте. Прячась за павшим конем, он стрелял по ельнику, но тоже, видимо, наугад.

А Тэмуджин и его товарищи снова погнали коней. Опять вышли в открытую долину. Лес делал их слепыми, а здесь они видели погоню. Но как только расстояние сокращалось до опасных пределов, сворачивали в лес. Нукеры, наученные первыми выстрелами, теперь подбирались к лесу с предосторожностями. Тэмуджин, пользуясь этим, часто и не останавливался для стрельбы, уходил лесом, а когда нукеры догадывались, что засады нет, он был уже далеко. Если бы не предательские следы на снегу, оторваться от погони, скрыться было бы просто. А так оставалась одна надежда — ночь. Уже вечерело, и снег, на счастье, стал падать все гуще. Но кони утомились. Все чаще и чаще приходилось отбиваться от наседающих нукеров стрелами.

Уже в сумерках заскочили в реденький сосновый перелесок. Остановились. Тэмуджин склонился с седла, подцепил ладонью снег, смял его в комочек, поднес к пересохшему рту. И в этот момент стрела ударила его в горло. Он вырвал ее, захрипел, захлебываясь кровью, повалился с коня. Боорчу подхватил его на руки. Теряя сознание, услышал голос Джэлмэ:

— Бегите. Я их задержу.

Очнулся на снегу. Под толстым стволом дерева горел огонь. Возле него на корточках сидел Боорчу. Рядом, понуро опустив головы, стояли два коня. С черного неба густо валили крупные хлопья снега.

Его бил озноб, и трудно было дышать. В горле хлюпала кровь, каждый вдох вызывал резкую, рвущую боль. Боорчу наклонился над ним.

— А-а, тебе стало получше…

Тэмуджин хотел спросить его, где Джэлмэ, но вместо слов из горла вырвалось какое-то бульканье, и стало так больно, что он едва не впал в забытье. Показал ему три пальца, потом два загнул, третий оставил.

— Хочешь спросить, где Джэлмэ? Так этого я и сам не знаю, я скакал с тобой, пока кони совсем не стали. И все лесом. Снег хорошо идет, следы скроет. Не найдут нас ни тайчиуты, ни Джэлмэ, если он еще жив. Я тут нагрел камней, сейчас лечить тебя буду.

Боорчу вытолкал из огня раскаленную каменную плиту. Приподняв Тэмуджина, положил его грудью на свои колени, так, чтобы лицо было над плитой, и бросил на нее горсть снега. С шипением снег растаял, густой горячий пар повалил от камня.

— Дыши. Тебе станет легче.

И верно, боль понемногу успокоилась, вдох уже давался легче, перестало и знобить. Немного погодя из горла вышел сгусток крови. Он почувствовал облегчение, слабость во всем теле и забылся тяжелым сном.

На другой день он уже смог держаться в седле, правда, с превеликим трудом. Благополучно добрались до своего кочевья. Там их уже поджидал Джэлмэ — живой и невредимый.

До конца зимы Тэмуджин провалялся в юрте. И это, возможно, спасло их. Как узнали позднее, разъяренный Таргутай-Кирилтух повсюду разослал своих людей. Утихомирился он только после того, как Теб-тэнгри распустил слух: Тэмуджин откочевал к хану Тогорилу.

Глава 2

В гости к Чиледу пришел сотник Чильгир. Сел на войлок, скрестив под собой ноги в легких чаруках, ощупал взглядом Каймиш, вздохнул:

— Хорошую жену тебе подарили. Мне вот никто не подарит.

Воротник засаленного халата Чильгира был расстегнут, виднелась грудь, густо заросшая черной шерстью, волосы, не заплетенные в косы, нависали на уши. «Опять с похмелья. Будет просить архи», — подумал Чиледу.

— Ты бы съездил куда-нибудь и женился, если не можешь без жены.

— Хо! Ты когда-то ездил — привез? — Чильгир засмеялся.

Улыбнулся и Чиледу. Когда Чильгир смеется над другими, сам становится смешным. Парень могучий, отчаянно смелый, но ума небольшого. Если бы сейчас Чильгиру сказать, что Каймиш и не жена вовсе, он ни за что бы этого не понял. Да что там Чильгир, если он сам себя до конца понять не в силах. Он поклялся Каймиш быть братом для того только, чтобы не слышать ее воя и визга. Но позднее в нем неожиданно пробудилось неведомое до этого желание уберечь ее от горя и всяких превратностей, сделать счастливой. Никогда бы не подумал, что в его зачерствевшем сердце сохранится столько тепла. Длинными зимними вечерами он рассказывал ей о своей жизни, о неумершей любви к Оэлун, и чуткое внимание Каймиш очищало его душу, как паводок очищает от мусора пересохшее русло.

Он обещал Каймиш с наступлением тепла найти способ переправить ее к тайчиутам, к Тайчу-Кури, которого она вспоминала чуть ли не ежедневно. Прошла зима, в разгаре весна. Каймиш все чаще напоминает о его обещании. А он с возрастающим беспокойством думает, о том времени, когда снова останется один. Некому будет рассказать о сокровенном, не о ком заботиться.

— Почему бы тебе не подарить мне свою жену? Ты же мой друг…

Каймиш резала на доске вяленое мясо и, казалось, целиком была занята своим делом, но он-то знал — слушает.

— А что, подарю. — Помолчав, добавил: — Если она сама этого захочет.

— Она захочет! — Чильгир молодецки выпятил оголенную грудь.

— Да? Каймиш, ты пойдешь к нему?

Отрицательно покачав головой, она глянула на Чиледу с таким укором, что у того сразу пропала охота шутить.

Чильгир потускнел.

— Ладно… Налей архи, если так. — Немного погодя оживился: — Может быть, ты ее продашь? Отдам саврасого коня вместе с седлом. Мало? Еще дам халат из мягкой тангутской шерсти. Ему цены нет.

— Хватит! — прервал его Чиледу. — Не греми пустым барабаном.

— Не хочешь — не надо. Скоро пойдем на тайчиутов. И я добуду себе жену.

И снова этот невыносимый Чильгир сказал то, о чем при Каймиш лучше бы помолчать. Тохто-беки, чтобы доказать свою верность уговору с татарским нойоном Мэгуджином Сэулту, собрался ударить на тайчиутов. Чиледу намеревался остаться на этот раз в курене. Но теперь Каймиш покою не даст.

Так оно и вышло. Едва Чильгир убрался из юрты, она спросила:

— Ты возьмешь меня в поход?

Он отвел взгляд.

— Я еще не знаю, возьмут ли меня самого.

— Ты не хочешь, чтобы я вернулась домой?

Чиледу промолчал. Губы Каймиш задрожали. Она готова была расплакаться.

— Я тебе так верю, а ты хочешь обмануть меня?

Обмануть ее, конечно, не так уж трудно. Но что это даст? Порвется душевная связочка, и станет Каймиш для него чужой. Сохранив ее здесь, он будет еще более одиноким, чем до этого. Отодвинув колебания, хмуро сказал:

— Все будет так, как говорил. Не тревожься.

В поход выступили в первые дни первого летнего месяца. Триста всадников под началом Тайр-Усуна, провожаемые толпой женщин и ребятишек, покинули курень и направились на восход солнца. Чиледу с большим трудом удалось получить разрешение нойона взять Каймиш с собой. Сейчас она все время держалась рядом и старалась не попадаться на глаза Тайр-Усуну.