Красная луна - Елена Крюкова

Спишь с ней?

Два острых ножа проткнули его насквозь.

И он не смог соврать. Хотя очень хотел.

Нет. Не сплю. Она играет со мной.

Как?

Как кошка с мышью. А я делаю вид, что это я с ней играю.

Как ее зовут?

Не твоего ума дело.

Понятно, коммерческая тайна. Надежная хоть баба-то?

Перед Витасом встало лицо Ангелины.

Написать ее на фреске. Написать — так же, как и всех других, кого он вынимает из тьмы своего подсознания. Кто приходит к нему по ночам там, в храме, и мучает его. Но разве не она сама говорила ему, учила его — вылей все на холст или на стену, напиши все, что тебя мучает, выплесни боль, и тогда ты освободишься?

Супер-пупер, — улыбнулся он Амвросию. Амвросий наклонил голову. Его борода залезла в чашку с чаем. Он вынул из чая бороду и стряхнул с нее капли.

Тогда вперед.

Рыжий ты какой-то стал, Николай. — Витас рассматривал его, склонив на плечо голову, профессиональным взглядом. — Давай-ка я как-нибудь твой портретик напишу, а?..

Не выдумывай. Я не Бог, не царь и не герой.

«Тогда я тебя на моей фреске намалюю», - содрогнувшись, подумал он, а вслух сказал:

Отец, просьба одна. Сними с меня, если можешь, эту чертову порчу. Ну не могу я! Замучили они меня! Я, если честно, от них удрал… Отдохнуть от этого ужаса…

А твоя докторица тебя не может вылечить? Твой практикующий психиатр?

Уже лечила, — Витас опустил голову. — Бестолку. Все возвращается снова.

Хм, вот ведь какие пироги. Это бесы, друг мой. Бесы. Они тебя одолеют. — Бородатое лицо нагло смеялось. — Они загрызут тебя, если ты молитву не будешь читать в храме.

Какую?

Ну ты и дурак. «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его, яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением и в веселии глаголющих…»

Длинная. Не выучу.

Выучишь, если жить захочешь.

Неужели все это так серьезно?

Конечно. Ко мне тоже бесы приходят. Мы-то с тобой, парень, грехом занимаемся? Грехом. То-то и оно. А ты бы как хотел? Приходят и хороводы водят. А то и мордой об стол швыряют. Еще осетринки? Вижу, понравилась. Я для бесов моих — осетринка. Лакомый кусочек. А ты, брат, — красная икра.

Витас внимательно посмотрел на Амвросия. Непонятно было, шутит он или говорит серьезно.

Осип Фарада и Хирург отсиделись три дня и три ночи в подвале дома на Большой Никитской. Они чудом ушли из-под носа у милиции. Они бежали, бежали, ловя ртом воздух, по Тверской, по Брюсову переулку, по Никитской, и внезапно перед ними раскрылась, как черный зев, дверь, и они рухнули в нее — не поняв, что там, мафиозный подвал или дешевая забегаловка, дворницкая каморка или парикмахерская, приют для бомжей или фотомастерская. Подвал был пуст. Там ничего и никого не было. Фарада и Хирург забились за пустые ящики из-под компьютеров, на которых аршинными буквами было написано: «INTEL INSIDE. PENTIUM PROCESSOR», - и замерли. Изредка перебрасывались парой слов. Молчали.

Они сами не ожидали, что Хрустальная ночь, так воспетая Хайдером, так лелеемая Баскаковым, так ожидаемая ими всеми, окажется на поверку такой поганкой. И, разочарованные, напуганные, как щенки, которых несут в лукошке утопить в проруби, они сидели в затхлом подвале за ящиками из-под пива и молчали. А что им было друг другу сказать?

Без еды прожить можно сколько хочешь. Фарада пробовал пять дней ничего не жрать, когда денег ни копейки не было, а воровать уже было стыдно — он пробовал воровать, по электричкам, в магазинах, чуть не попался, удрал, — и ничего, терпимо. Живот только болит очень. А так все порядке. Мозги соображают, котелок варит. А вот без воды ты, барсук, не протянешь и трех дней. Ртом будешь воздух ловить, как рыба.

Эй, Хирург!.. Слышишь… Давай на волю ломанемся… И запах здесь уже, однако…

Туалета с французской отдушкой здесь тебе никто не приготовил…

Давай выбираться, Хирург, гроза откатила… Менты все убрались, говорю тебе… Мы тут концы отдадим… Я уж кашляю, все легкие отсырели… И потом, вдруг сюда кто-нибудь придет…

Кто?.. — В темноте лицо Хирурга, жесткое, худое, будто из одних костей, без кожи, как у скелета, желто, тускло, страшно светилось. — Бомжи вонючие?..

Хозяева… У каждого места есть свой хозяин, Хирург… Может, этот вонючий подвал — для кого-то Бункер… А мы тут его заняли…

Он выбрались наружу тихо, так осторожно, как могли. На улице стояла глубокая ночь. Которая ночь после Хрустальной? Они не могли бы сказать точно. Они, по безмолвному соглашению, разошлись, каждый добирался до Бункера своим путем. На лестнице, ведущей вниз, в Бункер, они встретились. Ощупали друг друга глазами: цел? Цел.

Берясь за ручку двери Бункера, Хирург обернулся к Фараде. Из его сощуренных глаз выбрызнул дикий свет. Он бросил Осипу:

Фюрер все сделал неверно. Не так все надо было делать. Надо было ждать. Выждать еще год, два. И накопить силы. Я солидарен с Баскаковым. Баскаков хотел ждать. Фюрер поспешил. Тебе не кажется, что нам пора сменить Фюрера?

Фарада наткнулся глазами на его глаза.

Фарада все понял.

Огненный Крест. Огненный Крест.

Он должен нарисовать на этой своей треклятой фреске Огненный Крест.

Север, Запад, Юг, Восток. Красные щупальца, четыре стороны света. В каждой стороне — свой ужас. Своя красота. И своя судьба. А все вместе — спицы Черного Колеса. Колесо подожгли, и оно катится, катится по всей земле. Вот к нам прикатилось.

Он выучил эту сложную молитву, которую продиктовал ему лицемер Амвросий. Что толку в том, что Амвросий молится? То, чем занимается в миру Николай Глазов, вряд ли кто-нибудь когда-нибудь отмолит.

Он пообещал Амвросию, что поставит ему живой товар. Тот, о котором была договоренность.

Он позвонил Ангелине. Он услышал в трубке ее голос. Он выдавил: ангел мой, есть дело. Не откажи. И не откажись.

Она всегда все понимала с полуслова. Он же просил не о ночи любви. «Когда?» — лаконично спросила она.

И они встретились.

И он изложил ей суть дела.

И она не удивилась.

Она никогда не удивлялась ничему.

Да, Хирург — могучий скин. Он всем скинам скин. И он уже вырос из детских штанишек. Давно вырос. Когда-то он был знаком с Йоко, японкой, байкершей, мотавшейся на своем мотоцикле по всей Москве и за ее пределами, и глупо попавшейся за серию сакральных убийств; с Иваном Охотиным — Волком, известным сатанистом. В свое время Хирург сколотил мощную группировку байкеров, потом скинхедов, которая переросла в огромную организацию, пустившую щупальца по всей стране, и они, члены его группировки, называли себя коротко и просто — «волками», и они, бритые, поджарые, полудикие, вечно голодные, злые и веселые, и вправду были похожи на молодых волков. На волков, которые ищут себе вожака. Искать не надо было. Хирург вполне подходил для этой цели. Кельтский Крест был вытатуирован у Хирурга на груди. «Слушай, ты, волчара, а почему тебя кличут Хирург?.. Ты чо, телок абортировал, что ли?!..» — «Да нет, пацаны, это он трупы в моргах взрезал!..» — «Да ну, ты чо, я-то в морге работал, я знаю… Там не так-то просто взрезать брюхо кому-либо, даже если у него в кишках — героин невысранный…» — «А если у него в требухе брильянты от де Бирн зашиты?!» — «Ну, тогда я б и сам жмура взрезал… Финкой… Как два пальца…»

И поэтому Фарада мог понять Хирурга.

Хирургу нужна была новая ступень.

И он должен был на нее подняться.

А для этого надо было сбросить с трона старого вожака. Старого царя.

И воссесть на престол самому.

Поэтому, когда Хирург рванул на себя ручку двери Бункера, бросив Фараде через плечо: «Пора менять коней на переправе», - Фарада не удивился. Он ждал от Хирурга этих слов давно. Он только спросил ему, когда дверь в Бункер уже была настежь распахнута: «А Баскаков?»

Из открытой двери хлынул черный поток музыки. Опять приехал Таракан? Нет, это молодняк балуется. Это группа «Черный дождь» разнуздалась. Прикалываются ребята как хотят. Копируют «тараканов». Расставили на столах тарелки, только там не ветчина и пирожные от спонсоров, а жалкие куски селедки, огрызки ржаного хлеба, ошметки воблы, да между тарелок — бутылки пива. Еще целый ящик пива под столом. Гуляй, рванина! А музыка — захлестнет тебя с головой! Не выплывешь!

Слабаем клевый музон, чуваки, за помин души тех, кто погиб в Хрустальную ночь!

Музыка, музыка, музыка…. Может, все на свете есть просто музыка… А они все — инструменты, на которых играет… кто?..

И Фарада и Хирург увидели за столом — Хайдера.

Хайдер восседал во главе стола, как свадебный генерал. У Хайдера было очень бледное лицо. Хайдер молчал и слушал, как «Черный дождь» изгаляется, вылезает из кожи вон. На скулах Хайдера катались желваки. В глаза Хайдера лучше было не смотреть.