Божественная комедия - Данте Алигьери

82 Наш грех, напротив, был гермафродит;

      Но мы забыли о людском законе,

      Спеша насытить страсть, как скот спешит,

85 И потому, сходясь на этом склоне,

      Себе в позор, мы поминаем ту,

      Что скотенела, лёжа в скотском лоне.[931]

88 Ты нашей казни видишь правоту;

      Назвать всех порознь мы бы не успели,

      Да я на память и не перечту.

91 Что до меня, я — Гвидо Гвиницелли;[932]

      Уже свой грех я начал искупать,

      Как те, что рано сердцем восскорбели".

94 Как сыновья, увидевшие мать

      Во времена Ликурговой печали,

      Таков был я, — не смея показать, —

97 При имени того, кого считали

      Отцом и я, и лучшие меня,

      Когда любовь так сладко воспевали.[933]

100 И глух, и нем, и мысль в тиши храня,

       Я долго шёл, в лицо его взирая,

       Но подступить не мог из-за огня.

103 Насытя взгляд, я молвил, что любая

       Пред ним заслуга мне милей всего,

       Словами клятвы в этом заверяя.

106 И он мне: "От признанья твоего[934]

       Я сохранил столь светлый след, что Лета

       Бессильна смыть иль омрачить его.

109 Но если прямодушна клятва эта,[935]

       Скажи мне: чем я для тебя так мил,

       Что речь твоя и взор полны привета?"

112 "Стихами вашими, — ответ мой был. —

       Пока продлится то, что ныне ново,[936]

       Нетленна будет прелесть их чернил".

115 "Брат, — молвил он, — вот тот[937] (и на другого

       Он пальцем указал среди огней)

       Получше был ковач родного слова.

118 В стихах любви и в сказах[938] он сильней

       Всех прочих; для одних глупцов погудка,

       Что Лимузинец[939] перед ним славней.

121 У них к молве, не к правде ухо чутко,

       И мненьем прочих каждый убеждён,

       Не слушая искусства и рассудка.

124 "Таков для многих старых был Гвиттон[940],

       Из уст в уста единственно прославлен,

       Покуда не был многими сражён.

127 Но раз тебе простор столь дивный явлен,

       Что ты волён к обители взойти,

       К той, где Христос игуменом поставлен,

130 Там за меня из «Отче наш» прочти

       Всё то, что нужно здешнему народу,

       Который в грех уже нельзя ввести".

133 Затем, — быть может, чтобы дать свободу

       Другим идущим, — он исчез в огне,

       Подобно рыбе, уходящей в воду.

136 Я подошёл к указанному мне,

       Сказав, что вряд ли я чьё имя в мире

       Так приютил бы в тайной глубине.

139 Он начал так, шагая в знойном вире:

       "Tan m'abellis vostre cortes deman,

       Qu'ieu no me puesc ni voill a vos cobrire.

142 Ieu sui Arnaut, que plor e vau cantan;

       Consiros vei la passada folor,

       E vei jausen lo joi qu'esper, denan.

145 Ara vos prec, per aquella valor

       Que vos guida al som de l'escalina,

       Sovenha vos a temps de ma dolor!"[941]

148 И скрылся там, где скверну жжёт пучина.

                Перевод стихов 140 — 147

       "Столь дорог мне учтивый ваш привет,       Что сердце вам я рад открыть всех шире.

142 Здесь плачет и поёт, огнём одет,       Арнольд, который видит в прошлом тьму,       Но впереди, ликуя, видит свет.

145 Он просит вас, затем что одному       Вам невозбранна горная вершина,       Не забывать, как тягостно ему!"

ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

1 Так, чтоб ударить первыми лучами

     В те страны, где его творец угас,

     Меж тем как Эбро льётся под Весами,

4 А волны в Ганге жжёт полдневный час,

     Стояло солнце; меркнул день, сгорая,[942]

     Когда господень ангел встретил нас.

7 «Beati mundo corde!»[943] воспевая

     Звучней, чем песни на земле звучны,

     Он высился вне пламени, у края.

10 "Святые души, вы пройти должны

      Укус огня; идите в жгучем зное

      И слушайте напев с той стороны!"

13 Он подал нам напутствие такое,

      И, слыша эту речь, я стал как тот,

      Кто будет в недро погружён земное.

16 Я, руки сжав и наклонясь вперёд,

      Смотрел в огонь, и в памяти ожили

      Тела людей, которых пламя жжёт.

19 Тогда ко мне поэты обратили

      Свой взгляд. "Мой сын, переступи порог:

      Здесь мука, но не смерть, — сказал Вергилий. —

22 Ты — вспомни, вспомни!.. Если я помог

      Тебе спуститься вглубь на Герионе,

      Мне ль не помочь, когда к нам ближе бог?

25 И знай, что если б в этом жгучем лоне

      Ты хоть тысячелетие провёл,

      Ты не был бы и на волос в уроне.

28 И если б ты проверить предпочёл,

      Что я не обманул тебя нимало,

      Стань у огня и поднеси подол.

31 Отбрось, отбрось всё, что твой дух сковало!

      Взгляни — и шествуй смелою стопой!"

      А я не шёл, как совесть ни взывала.

34 При виде чёрствой косности такой

      Он, чуть смущённый, молвил: "Сын, ведь это

      Стена меж Беатриче и тобой".

37 Как очи, угасавшие для света,

      На имя Фисбы приоткрыл Пирам

      Под тутом, ставшим кровяного цвета,[944]

40 Так, умягчён и больше не упрям,

      Я взор к нему направил молчаливый,

      Услышав имя, милое мечтам.

43 А он, кивнув, сказал: "Ну как, ленивый?

      Чего мы ждём?" И улыбнулся мне,

      Как мальчику, прельстившемуся сливой.

46 И он передо мной исчез в огне,

      Прося, чтоб Стаций третьим шёл, доныне

      Деливший нас в пути по крутизне.

49 Вступив, я был бы рад остыть в пучине

      Кипящего стекла, настолько злей

      Был непомерный зной посередине.

52 Мой добрый вождь, чтобы я шёл смелей,

      Вёл речь о Беатриче, повторяя:

      «Я словно вижу взор её очей».

55 Нас голос вёл, сквозь пламя призывая;

      И, двигаясь туда, где он звенел,

      Мы вышли там, где есть тропа крутая.

58 Он посреди такого света пел

      «Venite, benedicti Patris mei!»,[945]

      Что яркости мой взгляд не одолел.

61 "Уходит солнце, скоро ночь. Быстрее

      Идите в гору, — он потом сказал, —

      Пока закатный край не стал чернее".

64 Тропа шла прямо вверх среди двух скал

      И так, что свет последних излучений

      Я пред собой у солнца отнимал;

67 Преодолев немногие ступени,

      Мы ощутили солнечный заход

      Там, сзади нас, по угасанью тени.

70 И прежде чем огромный небосвод

      Так потемнел, что всё в нём стало схоже

      И щедрой ночи наступил черёд,

73 Для нас ступени превратились в ложе,

      Затем что горный мрак от нас унёс

      И мощь к подъёму, и желанье тоже.

76 Как, мямля жвачку, тихнет стадо коз,

      Которое, пока не стало сыто,

      Спешило вскачь с утёса на утёс,

79 И ждёт в тени, пока жара разлита,

      А пастырь, опершись на посошок,

      Стоит вблизи, чтоб им была защита,

82 И как овчар, от хижины далёк,

      С гуртом своим проводит ночь в покое,