Вернуться из ада! С победой и пленными - Александр Марков

Плеть стегнула водителя по лицу, когда он уже почти выбрался из кабины. Одной рукой он опирался на дверь, другой – на сиденье. Руки мгновенно потеряли силу, прогнулись, ноги соскользнули со ступенек, будто они стали скользкими, но это произошло чуть позже, когда их залила кровь, а потом в грузовике взорвался топливный бак, и водителя, как куклу, швырнуло далеко в сторону.

Солдаты напоминали кегли, в которые уже несколько раз бросил шар не очень умелый игрок. Кто-то валялся, кто-то стонал, дул на обожженные руки или катался по земле, другие лениво отстреливались. Но их руки дрожали от шока. Они все никак не могли прийти в себя, а попасть в аэропланы, и уж тем более в русских пилотов, никто из них не сумел. Их командир, как капитан гибнущего корабля, решил последним покинуть кузов грузовика, вот и поплатился за это. Теперь некому было позаботиться о его подчиненных. Сиротки. Если бы в эту секунду им приказали поднять руки, они сделали бы это с радостью, побросав винтовки.

Аэропланы разворачивались, заложив крутой вираж на левое крыло.

Семирадский сочувствовал немцам. Они оказались в самом отвратительном положении, которое только можно придумать. Их застали на марше, посреди дороги, практически не оставив надежды достойно выбраться из этой перестрелки. Окажись у Семирадского бомбы, все закончилось еще бы быстрее, хотя, конечно, надо обладать большим искусством, опытом и зорким глазом, чтобы попасть бомбой в грузовик.

Он чувствовал себя преступником, который расстреливает безоружных людей. У него исправится настроение, если одна из пуль его заденет, но они летели мимо, лишь пара-тройка попала в крылья, но это было даже менее опасно, чем комариные укусы.

Семирадскому не нравилась роль слуги смерти. Он всегда сторонился ее, но теперь ему в руки дали косу и отправили собирать дань. Так, оказавшись в гуще сражения, латник размахивает мечом, топором или секирой, сокрушая кости и черепа врагов, монотонно, как сеятель, который бросает в землю зерна. Он может работать так и час, и два, и даже три, пока кто-то еще оставался перед ним, или до тех пор, пока кто-нибудь не раскроит ему голову.

Семирадскому досталась грязная работа, как, впрочем, и слишком многое на этой войне, а то, что они еще как-то соблюдали правила турниров во время воздушных поединков, не могло продолжаться долго. Вскоре все должно закончиться.

Он походил на ангела смерти, спустившегося с небес, чтобы забрать людей в ад, и знал, что те, кто останется в живых, проклянут его. Полковник стрелял короткими очередями, экономя патроны и стараясь поменьше тратить их попусту. Он знал, что здесь должны появиться немецкие истребители. Странно, что они еще не прилетели.

Аэропланы вновь развернулись. Краем глаза Семирадский увидел транспорт, который шел на посадку, но все это казалось нереальным, зыбким, далеким. Словно мир был разбит на несколько секторов, и эти картины были из другого сектора, который отделяла от Семирадского прозрачная стена. Попробуй он попасть туда, его аэроплан расплющит в лепешку, как муху, которая на полной скорости врезалась в стекло.

Там внизу все еще копошились люди. Они были еще живы. Они были его добычей, ведь он был стервятником. Три «Ньюпора» методично уничтожали все живое на земле.

Небо на востоке медленно темнело, становилось из прозрачно-голубого пасмурно-синим, словно сумерки, не выдержав, пришли раньше положенного им срока. С востока накатывалась гроза. Изредка различались огненные вспышки, но грохот грома пока оставался неслышим. Постепенно становилось прохладнее, раскаленный душный воздух и нагревшаяся земля, которая, казалось, начнет сейчас трескаться под ногами, как пересушенная в печке корка пирога, начинали остывать. Пока это было едва заметно. Дышалось по-прежнему тяжело. Каждый вдох обжигал слизистую носа, поэтому приходилось дышать ртом – там слизистая была грубее, но и она подсохла, и любой глоток сопровождался болью, словно приходилось проталкивать внутрь комок, утыканный множеством маленьких иголочек Если бы не поры, которые выпускали из тела немного тепла, кожа тоже бы треснула. На ней появился соленый налет, как после купания в море или океане.

«Илье Муромцу» предстоит возвращаться через грозовой фронт. Пилоты хорошо знали, как это опасно. Молнии, шквальные порывы ветра, которые могут завертеть аэроплан, как щепку в водовороте, – опасностей поджидает не меньше, чем первых мореплавателей, решивших отправиться на поиски неведомого континента.

На открытом пространстве бродила смерть, но она почему-то останавливалась на границе леса, так, по легендам, вампир или оборотень не может переступить границу тьмы и света и стоит неподалеку, скрытый тенью.

Штурмовики молча наблюдали за тем, как «Муромец» грузно коснулся земли. Он даже не запрыгал по кочкам, точно приклеился к ним, похожий на огромную жирную муху, попавшую в липкую ловушку, которую расстелили на подоконнике. У них не осталось сил на эмоции, вернее сказать, то, что творилось в их душах, уже не отражалось на лицах, только в глазах, а головы синхронно поворачивались следом за аэропланом.

– Пошли, – сказал Мазуров.

Они ехали медленно. Приходилось сдерживать коней, иначе они просто вывалились бы из седел.

Дверь в аэроплане отворилась. Из салона появился пилот. По традиции его с ног до головы зашили в черную кожу. Как ему сейчас жарко! Но пилот делал вид, что все нормально. Грех ему жаловаться на судьбу, особенно когда он увидел эту горстку израненных, уставших людей.

Штурмовики обступили аэроплан. Впору доставать веревки и заарканивать его, так обязательно поступили бы обитатели островов Океании, окажись они в подобной ситуации. Они радовались бы тому, что поймали такую огромную птицу. Еды теперь хватит всему племени надолго. Но они могли принять аэроплан за бога и попадать на колени, уткнувшись лицами в землю. Штурмовики на месте дикарей поступили бы именно так.

Экипаж «Ильи Муромца» сократили до предела. В нем находилось только два человека. За пулеметами никого не оставили. Но ведь все боятся спящего великана, пока не узнают, что он утратил прежнюю силу. Аэроплан был выкрашен в темно-зеленый цвет. Если он постоит немного на солнцепеке, то внутри станет так же невыносимо жарко, как в кочегарной.

Мазуров вдруг понял, что мир начинает расплываться перед глазами. Он пошел рябью, как вода от прикосновений ветра или раскаленный воздух. Голова у капитана была тяжелая, словно мозг превратился в свинец. Осталось только одно желание – побыстрее уснуть.

Пилот спустил трап, сбежал по нему и помог слезть с коня первому из подъехавших драгун. Он делал это осторожно, словно имел дело с игрушками, сделанными из тончайшего китайского фарфора. Драгун перевалился на одну сторону седла, сполз с него, а потом просто упал на руки пилота.

У Мазурова начали дрожать ноги, словно он шел в пещеру, в которой живет страшный дракон. Побелевшие кости тех, кто отважился сразиться с ним, показывают, что ждет смельчака. Пилоту пришлось поддержать капитана за руку, чтобы тот не свалился вниз. Мазуров покачнулся, поднимаясь по лестнице, но, скорее всего, пилот отнес неуверенные движения на счет усталости. Отчасти это было правдой, но только отчасти.

– Осторожно, капитан.

– Благодарю.

У Мазурова сильно расшатались нервы. Чтобы восстановить их, нужно пару недель поваляться на пляже в Крыму. Если бы он был пилотом, то на его карьере можно было ставить крест. Он понял, что боится аэроплана, не доверяет ему. Мазуров явственно ощутил, что под днищем ничего нет, кроме воздуха. Тонкий слой фанеры был слишком ненадежной защитой. Она могла провалиться под ногами, как подгнившие доски мостика, перекинутого через пропасть, на дне которой, почти невидимая в тумане, журчит река. Пассажирский салон показался ему слишком узким, хотя ничем не отличался от других, в которых Мазуров летал не один десяток раз. Капитан почувствовал приступ клаустрофобии. Чудилось, что стены сдавливают ему грудную клетку, мешая дышать, словно он оказался зажатым между ними. На лбу выступила испарина. Мазуров уселся на лавку, огляделся. Штурмовики волновались, лишь раненые драгуны не проявляли признаков беспокойства, но они вряд ли понимали, что с ними сейчас происходит и где они оказались. Они напоминали пловца, который устал бороться с рекой, отдался на волю течению, вынесет или нет – какая разница. Драгун положили на пол, подложив несколько одеял (это лучшее, что могли сделать для них пилоты), и привязали для того, чтобы их тела не катались по полу во время особенно сильных толчков и резких виражей. Остальные расселись по лавкам. Мазуров пожалел, что на них нет подлокотников. Он вцепился в край лавки так сильно, что пальцы побелели. Таким образом капитан сумел унять дрожь и теперь мог говорить, а до этого у него сводило челюсти и зубы стучали друг о друга. Странное ощущение. Он дрожал точно от холода, несмотря на то что вокруг стояла липкая жара. В таком воздухе раны быстро гноятся, их края становятся фиолетовыми, а потом начинается гангрена.