Все случилось летом - Эвалд Вилкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчик стоял не шелохнувшись. На лице его было страдание, он силился, но не мог понять всего сказанного. Однако он чувствовал, что это должно быть что-то очень важное, большое, и потому задрожал от страха, любопытства, будто под ним раскрывалась бездонная пропасть.
— Да, так что я хотел сказать… — Отец глянул на него сверху вниз. — Ты не слушай их. Пускай себе болтают. Слушать их — только себя унижать. Вот посмотри… Видишь двухэтажный дом?
Артур обернулся: ничего особенного, дом как дом, на крыше телевизионная антенна, за оградой ни пяди свободной земли — все под теплицами.
— Так вот, — продолжал отец, — в один прекрасный день встречаю хозяина этого дома. Такой гадкий старикашка, ты его знаешь. Жалуется, что опять ушел с работы, наверное, в сотый раз. Ушел, потому как на старом месте красть нечего. Так он и строил эти хоромы… Правда, после первого этажа был двухлетний перерыв — в тюрьме отсиживал. Теперь он каждый божий день отправляет на рынок овощи, обратно привозит мешок с деньгами. Мы-то с тобой обойдемся и кислой капустой, а помидоры ранней весной обязательно купит больному ребенку его мать. Отдаст рвачу последнюю копейку, но купит… Так он калитку свою всегда открывает аккуратнейшим образом, даже на ключ запирает ее. И никому в голову не придет над ним посмеяться. В воскресенье надевает праздничный костюм, ведет семью с собакой на прогулку. Возьмет билеты в цирк или оперетту. К водке и не прикасается. Ничего не скажешь — пример, достойный подражания. И я ведь знаю, он потешается надо мной: забулдыга, жить не умеет, не может устроиться… Скоро, завидев меня на улице, станет перебегать на другую сторону — не дело порядочным людям якшаться со всякими… И все равно я буду его презирать, потому что он мизинца моего не стоит. И ты презирай. Но пачкать людям нос чернилами не надо. Не по дороге нам с этой сворой обывателей. Ты меня понял?
Сын кивнул, но по лицу его было видно, что понял он не много. Отец, усмехнувшись, взял его за плечо и легонько встряхнул.
— Продолжаем жить, сынок! — сказал Линарт и снова засунул руки в карманы. — Если хочешь, проводи меня. Только теперь иди как следует, я ведь расписался в твоем дневнике.
Они почти добрались до трамвайной остановки, когда мальчик нарушил запрет. Повернувшись и опять шагая задом наперед, он с запинкой спросил:
— А как же тогда наш директор? Он тоже обыватель?
— С чего ты взял? Что за чушь!
— Наш директор тоже не пьет. Его никто не видел пьяным. И он тоже аккуратно открывает калитку… Значит, он обыватель?
— Не смей так говорить о своем директоре! Конечно, нет.
— А папа Модриса? Он тоже не пьет.
— И папа Модриса — не обыватель. И вообще перестань ломать голову над такой чепухой. В твоем возрасте надо больше мячи гонять, играть в прятки. А рассуждать — дело взрослых.
— Почему пьяниц рисуют с красными носами?
— Нос существует для того, чтобы сморкаться. Никакого другого назначения у него нет, и потому он может быть любого цвета, в том числе и красным. Теперь тебе ясно?
Такой ответ как будто бы устраивал Артура, во всяком случае, он больше не задавал вопросов и опять пошел как следует. Вскоре цементная дорожка вывела их на широкий тротуар, где можно было шагать рядом. Вдруг мальчик, ни с того ни с сего, будто говоря сам с собой, сказал:
— Модрису папа подарил велосипед. Полувзрослый. Знаешь, есть такие: полувзрослые велосипеды. У Модриса был день рождения.
— Велосипед? — растерянно переспросил отец, просто так, чтобы что-то сказать.
А сын продолжал рассуждать вслух:
— Илмар болтал, будто ты пропил, по крайней мере, десять таких велосипедов. За это я и подложил ему на сиденье кнопку. На переменке я ему сказал, что ты мог бы мне купить самолет, если бы только захотел. Ты можешь купить самолет? Хотя бы одноместный. Тогда б ребята сразу язык прикусили. Он ведь не дороже «москвича» обойдется. Может, где-нибудь продаются подержанные самолеты? Нам не обязательно новый…
У Линарта-старшего как-то странно дернулась щека, и он, непонятно зачем, глянул поверх оголенных деревьев, где высоко в поднебесье, в голубом просвете облаков, бесшумно двигалась яркая точка, оставляя позади белую дорожку, похожую на подвенечный шлейф. Отец обнял сына за плечи, притянул к себе.
— Дурачок ты мой, дурачок… Зачем тебе самолет? Чтоб ребятам рты заткнуть? Но мы ведь с тобой условились: ты не будешь обращать внимания на их болтовню. Улыбнись, и только. Договорились!
Казалось, Артуру стоит большого труда проглотить подступивший к горлу ком.
— Договорились, — едва слышно ответил он.
— Я вижу, тебе не очень-то весело, — усмехнувшись, протянул отец. — А по правде сказать, не ты, а я должен был бы расстроиться. Ну, выше голову! Мы с тобой мужчины. А велосипед… Постой, постой, дружище, у тебя ведь тоже скоро день рождения?
Артур молча кивнул.
— Послезавтра, — произнес он, помолчав. — Послезавтра.
— Скажите пожалуйста! — Отец отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть сына. — И тебе исполнится десять лет! Верно? Десять лет… Как летит время. Почти взрослый человек. Знаешь что: я подарю тебе велосипед. Послезавтра утром отправишься в школу на своем собственном велосипеде. А после уроков сможешь покататься вместе с Модрисом, если он тебя простит. Ну, по рукам! И была не была!
Мальчик сначала побледнел, потом покраснел и наконец потупился: он не поверил, он решил, что ослышался. Отец громко рассмеялся и протянул ему руку.
— По рукам, говорю!
Теперь он поверил. С размаху ударил своей маленькой ладошкой в ладонь отца. В порыве благодарности мальчик прижался щекой к отцовской руке.
— Ты что! — смущенно произнес Линарт-старший, легонько отталкивая сына. — Ладно, ладно… Теперь марш домой и за уроки. Ясно?
Как раз подошел трамвай. Артур смотрел, как отец садился в него с какой-то потешной торопливостью. У него были узкие плечи, голова втянута в воротник, и, глядя со стороны, можно было подумать, что он от кого-то убегает.
Мальчик подождал, пока трамвай не скрылся за поворотом, и тогда, не торопясь, направился к дому. Его сердечко было переполнено противоречивыми чувствами: в нем была радость предстоящего обладания велосипедом и была в нем жалость к отцу, такая острая, что хотелось плакать. Он не понимал, за что он должен его жалеть, это чувство возникало само по себе где-то в глубинах души, и время от времени Артур втягивал в
