Бен-Гур - Лью Уоллес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, Бен-Гур не обратил внимания на детали. Произведенное на него впечатление было подобно яркому свету — ощущению, а не предмету анализа и классификации. Как лента алая губы твои; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы уже показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей — таково было впечатление, если перевести его в слова.
— Спускайся, — сказала она, — спускайся, или я подумаю, что ты боишься воды.
Румянец на его щеках стал гуще. Знала ли она что-нибудь о его жизни на море? Одним прыжком он оказался на платформе.
— Я испугался, — сказал он, садясь рядом с ней.
— Чего?
— Что потоплю лодку, — ответил он, улыбаясь.
— Подожди, пока не выплывем на глубокое место, — сказала она, давая знак черному гребцу, и они отчалили.
Если любовь и Бен-Гур были врагами, то никогда еще последний не был так беззащитен, как сейчас. Египтянка сидела так, что он не мог не видеть ее, которую успел возвести в своих мыслях до идеального образа Суламифи. Перед этими льющими свет глазами он не заметил бы появления звезд на небе, да так и случилось, когда показались звезды. Ночь могла разлить свой мрак по всему миру — ее взгляд давал достаточно света. К тому же всякому, кто был молод и знал общество прелестной спутницы, известно, что нигде, как на глади затихших вод, под спокойным ночным небом и в теплом летнем воздухе, мы не бываем столь подвластны фантазии. В такое время и в таком месте так легко перенестись из мира реальности в идеальный мир.
— Дай мне руль, — сказал он.
— Нет. Это значило бы поменяться ролями. Разве не я пригласила тебя погулять? Я твоя должница и хочу начать платежи. Ты можешь говорить, а я буду слушать; или я буду говорить, а ты — слушать. Выбор за тобой. Но цель и путь к ней выбирать буду я.
— И где же наша цель?
— Ты снова встревожен?
— О прекрасная египтянка, я лишь задаю обычный вопрос каждого пленника.
— Называй меня Египет.
— Лучше я буду называть тебя Ира.
— Можешь называть меня так в мыслях, но вслух — Египет.
— Но Египет — это страна, и в ней живет много людей.
— Да, да! И какая страна!
— А! Так мы едем в Египет!
— Если бы так. Я была бы так счастлива!
Она вздохнула.
— Значит, тебе нет дела до меня, — сказал он.
— По этим словам я вижу, что ты никогда не был там.
— Никогда.
— Это страна, где нет несчастных, желанная земля для всех, кто не живет там, мать всех богов, а потому и благословенная превыше всех. Там, о сын Аррия, там счастливые становятся счастливее, а несчастные, попробовав сладкой воды из священной реки, смеются и поют, радуясь, как дети.
— Разве нет там бедняков, как везде на земле?
— Бедняки в Египте просты в желаниях и путях своих, — ответила она. — У них нет желаний, превышающих достаточное, а как это ничтожно мало, не сможет понять ни грек, ни римлянин.
— Но я не грек и не римлянин.
Она засмеялась.
— У меня есть розовый сад, и в центре его растет куст, чье цветение богаче всех. Откуда он, как ты думаешь?
— Из Персии, родины роз.
— Нет.
— Тогда из Индии.
— Нет.
— А! с какого-нибудь из греческих островов.
— Я скажу тебе, — сжалилась она, — путешественник нашел его, погибающим от солнца у дороги в Рефаимской долине.
— В Иудее!
— Я посадила его в землю, обнажившуюся после разлива Нила, его овевал мягкий южный ветер, прилетевший из пустыни, и солнце целовало его нежно и бережно. Он не мог не вырасти и не расцвести. Теперь я стою в его тени и он благодарит меня щедрым благоуханием. Не то же ли и с людьми Израиля? Где, как не в Египте, достигают они совершенства?
— Моисей был только одним из миллионов.
— Но был еще толкователь снов. Ты забыл о нем?
— Дружественные фараоны умерли.
— О да! Река, у которой они жили, поет им в их гробницах; однако, то же солнце согревает тот же воздух для тех же людей.
— Александрия теперь лишь один из римских городов.
— Она только сменила скипетр. Цезарь отнял тот, что повелевал мечами, но остался повелевающий знаниями. Поедем со мной в Брухум, и я покажу тебе школу народов; в Серапеус — увидишь совершенство архитектуры; в Библиотеку — прочтешь бессмертные творения; в театр — услышишь героики греков и индусов; в бухту — найдешь триумф коммерции; спустишься со мной на улицы, сын Аррия, и когда философы рассеются, уведя с собой мастеров всех искусств, а все боги призовут к себе своих поклонников, и не останется ничего, кроме радостей дня, тогда ты услышишь истории, которые развлекали людей от начала времен, и песни, которые никогда, никогда не умрут.
Слушая, Бен-Гур переносился в ночь, когда на крыше иерусалимского дома его мать с той же поэзией патриотизма рассказывала об ушедшей славе Израиля.
— Теперь понимаю, почему ты хочешь называться Египет. Споешь мне, если назову этим именем? Я слышал тебя прошлой ночью.
— Это был гимн Нилу, — ответила она, — плач, который я пою, когда мне чудится дыхание пустыни и шум древней реки; давай лучше подарю тебе творение индийского гения.
Когда мы будем в Александрии, я отведу тебя на угол улицы, где ты сможешь услышать дочь Ганга, у которой я училась. Капила, как ты должен знать был одним из самых почитаемых индийских мудрецов.
Затем, естественно, как продолжение речи, она запела:
Капила
I.Капила, Капила, честен и юн,Мечтаю быть славен, как ты.Ответь среди пения луков струн,Добуду ли Доблесть мечты?Капила сквозь многих столетий прахДает ответ, не тая:«Кто любит, того оставляет страх —В любви отвага моя.Мне женщина душу свою отдалаИ в душу ко мне вошла.Так Доблесть явилась мне.И лучшей дороги нет.
II.Капила, Капила, древен и сед,Царица зовет меня.Я медлю, чтоб твой услыхать ответ,Как смог ты весь мир понять?Капила стоит у входа в храм —Священник-анахорет.«Не так, как знанье дается умам,Дарован Мудрости свет.Мне женщина сердце свое отдалаИ в сердце мое вошла.Так Мудрость явилась мне.И лучшей дороги нет.
Не успел Бен-Гур поблагодарить за песню, как киль лодки заскрипел по песку, и в следующее мгновение нос лег на берег.
— Короткое путешествие, о Египет! — воскликнул он.
— И еще более краткая остановка! — ответила она в то время, как сильный толчок эфиопа бросил лодку обратно на воду.
— Теперь дай мне руль.
— О нет, — сказала она, смеясь. — Тебе — колесница, мне же — лодка. Мы просто пересекли озеро, а я получила урок и не буду больше петь. В Египте мы побывали, отправимся в Рощу Дафны.
— Без песни в дороге? — спросил он в отчаянии.
— Расскажи о римлянине, от которого ты спас нас вчера.
Вопрос не понравился Бен-Гуру.
— Лучше бы это был Нил, — сказал он уклончиво. — Цари и царицы, проспавшие много веков, могли бы спуститься из своих гробниц и плыть с нами.
— Они были колоссами и потопили бы нашу лодку. Тут бы лучше подошли пигмеи. Но расскажи мне о римлянине. Он очень дурной человек, не так ли?
— Не могу сказать.
— Он из благородной семьи и богат?
— Я не могу говорить о его богатствах.
— Как прекрасны были его лошади! А колесница из золота и колеса из слоновой кости! И какая наглость! Толпа смеялась, когда он уезжал, но она едва не оказалась у него под колесами!
Воспоминание рассмешило ее.
— Толпа, — горько повторил Бен-Гур.
— Это должен быть один из тех монстров, которых, говорят, порождает Рим: Аполлон, ненасытный, как Цербер. Он живет в Антиохии?
— Где-то на Востоке.
— Египет подошел бы ему больше, чем Сирия.
— Вряд ли, — ответил Бен-Гур. — Клеопатра мертва.
В это мгновение показались лампы у входа в шатер.
— Довар, — воскликнула она.
— Значит мы не были в Египте. Я не видел Карнака, Фил и Абидоса. Это не Нил. Я просто услышал песню Индии, пока лодка возила меня в сны.
— Филы, Карнак. Скорби лучше, что не видел Рамзеса в Абу Симбел, глядя на которого, легко думать о Боге, творце неба и земли. Давай поплывем по реке; и если я не могу петь, — она засмеялась, — потому что сказала: «не буду», то могу рассказывать тебе сказки Египта.
— Начинай же! Говори, пока не наступит утро, потом вечер и новое утро! — пылко воскликнул он.
— Но о чем же будет моя сказка? О математиках?
— О нет!
— О философах?
— Нет, нет.