Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу - Марина Кравцова

– Опомнись, ну что ты говоришь, – Григорий ласково вытирал стекающие по ее щекам слезы. – Ты спасла меня, а не загубила! Не будет тебя – не будет и меня. Это я верно тебе говорю. Ты – мое все. Поедем вновь за границу, ангел мой? Соглашайся, ласточка.

Наконец бледная улыбка смягчила мучительно напряженное выражение Катиного лица.

– Ты – мой супруг. Как повелишь, так и будет.

Григорий нежно прижал ее к груди.

Очень быстро собравшись, они выехали за границу, на воды. Царица Екатерина напутствовала их, наказывая вернуться не иначе, как с маленьким князем. Орлов ничего и не желал сильнее. Его единственный сын от императрицы, юный граф Бобринский, еще, по сути, отрок, обнаруживал неприятнейшие черты характера. Рано понявший, кто его родители, Алеша вырос весьма высокомерным, и Григорий Григорьевич, который терпеть не мог заносчивости, очень скорбел по этому поводу. «Вот если б я растил его с младых ногтей…» Как же он хотел теперь законного отпрыска, наследника или наследницу, которым можно передать титул, фамилию, состояние, а главное – отдать полную, нерастраченную в течение жизни отцовскую любовь… Катя чувствовала, что с ним происходит, хотя Григорий и молчал, и мучительно терзалась оттого, что стала невольной причиной несчастья обожаемого ею человека.* * *

Когда одни супруги горячо желали ребенка и страдали оттого, что его нет, другие страдали оттого, что их ребенку, которого они оба не хотели, суждено было все-таки родиться.

В Москве Сергей Александрович жаловался навестившему его старому другу графу Алехану:

– Написал мне письмо Семка из Питера – он грамотен, шельмец, что родила моя красавица сынка здорового, окрестили Николаем. Думаю, не слишком-то Голицыну сие в радость.

– А почему ты уверен, что это не твой сын? Ты ж его даже не видел.

– И видеть не хочу! Что мне на этого княжонка глядеть?

– Эх, Сергей Александрович! – Орлов, тяжко вздохнув, долил себе вина. – Прости меня, друг, это я ее тогда у дороги высмотрел…

Ошеров махнул рукой.

– Что ты такое говоришь, Алексей Григорьевич? Будто я дите малое! Кто меня под венец тянул? Я думал, все женятся, отчего бы мне не жениться? Опять же, всем жены изменяют, отчего бы и моей не загулять… Тошно!

Сергей залпом осушил бокал.

– Так вот, граф. Предал я Августу… Любил ее одну и до сих пор люблю. Надо было ей верность хранить… Ведь все равно один остался. От живой жены второй раз не повенчаешься, да если и можно – не хочу, к распутству же и в юности охоты не имел. Пусть так и будет… А то еще подумается порой, что лучше бы уж на Верочке Васильевой тогда женился. Хотя, наверное, и с ней бы что-то не заладилось. Не судьба, Алексей Григорьевич! На роду написано, нет мне счастья.

– Ну… может еще как-то сложится…

Сергей безнадежно махнул рукой…

Потянулись скучные недели, месяцы проходили, похожие один на другой, и в их сонном течении Сергей Александрович не находил ничего, что могло бы воскресить в нем надежду на что-то новое, лучшее. «Жизнь проходит, – думал Ошеров, – стареем потихоньку. Но… но ведь мне все-таки тридцать пять, не девяносто же!»

Чтобы хоть как-то развеяться, он стал подолгу вновь гостить у Алексея Орлова, с которым перешел, наконец, на «ты», не раз ездил с ним в огромное воронежское Хреново, куда Алехан недавно перевел свои великолепные конезаводы.

Лошади-красавицы не дичились незнакомца, доверчиво посматривали на него умными добрыми глазами, подходили, брали из рук угощение. Сергей ласкал их, трепал по холке, весело, как в детстве бывало, целовал в морду. Потом Орлов и Ошеров отправлялись на прогулку верхом. Они могли часами говорить об орловских конях.

Возвращались в Москву. Орловский дом вновь начинал кипеть и бурлить, а Сергей, раздосадованный, решал, что рано ему греться в свете чужого солнца, возвращался к себе на Ордынку, и по целым дням не выходил из дома, валяясь на диване.

Семка аккуратно извещал его о том, что делается в Петербурге, и, как казалось Сергею, явно намеревался заинтересовать барина маленьким сыном Лизы. Ошерова это только злило.

И вот получил от Семки известие, его поразившее, хотя, казалось, уже ничто, касающееся бывшей жены, не могло удивить. Лизонька, стосковавшись в одиночестве и, наверное, жившая без Сергея куда скромнее, чем ей хотелось бы, просто-напросто удрала со своим любовником, князем Голицыным, за границу, оставив ребенка на руках у няньки и бывшей кормилицы. Семка прямо-таки умолял Сергея приехать. «Жаль, пропадет мальчоночка совсем без отца, без матери… Хороший мальчоночка, и ликом во всем с Вами схож…»

– Ну это ты врешь, – нахмурился Сергей. В сердце однако что-то дрогнуло….

– Да поезжай, не терзайся, – советовал Алехан. – На месте яснее все станет. Опять же, в чем дитя виновато?

– Еду, – решил Сергей. – А там что будет… посмотрим.

На Фонтанке все очень обрадовались приезду Ошерова: слуги любили его. У Семки рот расплылся до ушей, и барин вдруг почувствовал, что ему даже приятно видеть вновь этого так всегда раздражавшего его лакея.

Сергей умылся с дороги, прошел в свою комнату. Здесь ничего не изменилось, словно никто и не входил сюда со дня его отъезда. Не снимая сапог, Ошеров растянулся на диване и с волнением прислушивался к своему сердцу, которое билось сильнее, чем ему полагалось. Сергей ждал. Ждал самого главного. Наконец за дверью тихонько попросили разрешения войти, и на пороге показалась молодая нянька Татьяна, держащая за руку малыша. Подтолкнув ребенка вперед, Таня выпустила его ручонку, сама отошла за порог. Сергей с изумлением, как завороженный, глядел на стоящего посреди комнаты кроху. Не отрываясь, разглядывал пусть и очень смягченные нежным детским возрастом, но все-таки его, Сергея, только его черты… Семка не солгал: маленький Николенка был портретом своего отца… Ошерова.

Сергей Александрович вскочил с дивана, опустился на колени, положил ладони на плечики ребенка, смотрел теперь прямо в его прелестное личико, в огромные карие – свои! – глаза. «А ведь потому и бросила его мать, что не любила: уж больно на меня похож!» – вдруг помыслилось Сергею. Только волосы у Николеньки были светлые, с рыжеватым оттенком – точь-в-точь как у Лизы. Мальчик, тихий, спокойный, тоже внимательно, с какими-то своими малышовыми думами разглядывал Сергея. И вдруг улыбнулся во весь ротик. Сергей выпрямился, подхватил сына на руки, поцеловал в тугие щечки.

– Ну, Николай Сергеевич! – возгласил он на весь дом. – Заживем мы теперь с тобой.

И крепко прижал ребенка к груди…* * *

…Григорий Орлов отказывался принимать действительность. Он отказывался понимать, что слабое от природы здоровье жены совсем расстроилось. Ее не вылечили от бесплодия, но обнаружили неизлечимую болезнь, не дающую никаких шансов на выздоровление. Но Григорий упрямо повторял:

– Вылечат тебя! – и тащил от одной европейской знаменитости к другой.

Для Кати стали настоящей пыткой бесконечные врачебные осмотры. Она-то знала, что ни к чему они не приведут. Знаменитость вновь обречено разведет руками, а Григорий упорно будет спорить…

Но она не противилась, предоставив мужу делать, что хочет, возить ее из города в город, от врача к врачу. Она понимала, что это дает Григорию некоторое успокоение, а ради его спокойствия Катя готова была терпеть что угодно.

Ее пугало душевное состояние мужа. Она-то сама давно смирилась, поняв, что умирает, давно тайком от Григория выплакала все слезы. И как ни жаль ей было юной своей жизни, своей любви, счастья, другое мучило княгиню Орлову больше всего – вопрос: «Что будет с ним, когда меня не станет?» Собрав все силы, Катя глубоко запрятала свое горе, казалась веселой, жизнерадостной по-прежнему, так что порой и сама ощущала себя лучше. Но все-таки не обманывалась, а муж, ради которого она и играла, глубоко уверил себя в ее скором выздоровлении.

Они остановились в одном из курортных городков Швейцарии. Был чудный солнечный день, супруги прогуливались в великолепном тенистом саду, и это были для обоих тихие, отрадные минуты, когда Катя вновь ощутила себя по-настоящему счастливой, когда осознание скорой смерти перестало тяготить, растворившись в сладком ощущении полноты жизни. Так хорошо, светло и уютно… так бесподобно пахнет цветами, заливаются птицы, а рядом идет человек, в котором – все, и без него ни солнце, ни цветы, ни сама жизнь не имеют ни красок, ни звука, ни тепла…

Держа мужа под руку, Катя важно выговаривала:

– Мне не нравится, Григорий Григорьевич, как здесь, на водах, на вас посматривают дамы. Стоит нам показаться в обществе, как все женщины забывают своих спутников, начиная созерцать русского князя. Вчера французская графиня весь вечер не сводила с тебя глаз!

– Но я-то чем провинился, душенька? – улыбался Григорий. – Я-то на них не гляжу, для меня иных женщин, кроме тебя, не существует во всем свете.

– Да верить ли?

Григорий, рассмеявшись, поднес было ее тонкие пальцы к губам, как вдруг Катина рука выскользнула из его ладони, и юная княгиня, страшно побледневшая, упала в траву без сознания.