Геополитические проекты Г. А. Потемкина - Ольга Елисеева

Одновременно с активизацией деятельности «социетета» на решительную атаку против Потемкина пошел и австрийский посол в Петербурге И. Л. Кобенцель, жаловавшийся на слабое содействие русских войск союзникам. Попытки Вены втянуть Россию во все большее противостояние с давней соперницей империи Габсбургов - Пруссией - наталкивалось на сопротивление светлейшего князя. Совместная попытка «цесарского» посла и членов «социетета» выдвинуть на первый план Румянцева как командующего обсервационной армией против Пруссии не удалась. Екатерина не могла решить вопрос о фактическом развязывании новой войны без обстоятельного разговора с Потемкиным.

«Друг мой сердечный, князь Григорий Александрович, - писала она 19 октября, -… король прусский сделал две декларации. Одну в Польшу противу нашего союза с поляками, который… видя, что от того может загораться огонь, я до удобного времени остановить приказала. Другую датскому двору, грозя оному послать в Голштинию тридцать тысяч войска, буде датский двор введет, помогая нам в Швецию… День ото дня более открывается намерение и взятый ими план не только нам всячески вредить, но и задирать в нынешнее и без того тяжелое для нас время. Думаю, на случай открытия со стороны короля прусского вредных противу России и ее союзника намерений… армию фельдмаршала графа Румянцева обратить… противу короля прусского… О сем, пожалуй, напиши ко мне подробнее и скорее, чтоб не проронить мне чего нужного» {513}.

О декларации Фридриха-Вильгельма II по польским делам Потемкин знал еще из письма Безбородко 30 сентября. Прусский король заявлял, что, в случае попытки России заключить союз с Польшей, он со своей стороны тоже будет настаивать на союзе с Варшавой {514}. Князь считал, что подобная комбинация может оказаться для России выгодной, если в договоре, гарантирующем [112] «неприкосновенную целость» Польши, примет участие и Австрия. Два немецких государства, претендующие на польские земли, будут как бы держать друг друга за руки, а Россия выскользнет из навязываемого ей внутригерманского противостояния. Эти мысли Григорий Александрович постарался внушить Екатерине в письме 17 октября.

Он рассматривал то политическое положение, в которое попала Россия, не устранив во время французские - «бурбонские» и прусские дипломатические интриги. «Поз-воль, матушка, сказать, куда наша политика дошла. Что в войне с турками, где бы все долженствовало соглашать, мы разодрали так сказать все. Бурбонцы строили на нас ков, который до днесь идет по их плану… Они турков приуготовили и не могли уже отвратить, другие (пруссаки и англичане - O. E.) тем воспользовались… и мешают нам везде… Чем им воспрепятствовать, ежели война не утихнет? Прусской король, искав продолжения трактата, накладывал сим на себя узду. Можно бы тогда его и с императором согласить, и польские дела поправить по желаемому. С Англиею, разорвав трактат коммерческой, столь выгодной и столь натуральный, сделались мы как будто в каре. Союзен нам один датский двор, которого задавят, как кошку. Я обо всем предсказывал и предупреждал… не угодно было принять, но сделалось, по несчастью, по моему, и вперед будет» {515}.

Итак, по мнению князя, Россия, избрав себе главного противника в лице Турции, должна была строить свою внешнеполитическую линию так, чтоб все остальные союзы и контакты помогали разрешить конфликт с Портой. Вместо этого, старые стабильные связи, в частности с Англией, оказались «разодраны». По предложению русского посла в Лондоне С. Р. Воронцова, поддержанному в Петербурге его братом, Россия не возобновила коммерческий трактат 1766 г., срок которого истекал как раз перед войной. Договор, дававший английским купцам большие льготы на русском внутреннем рынке, чем русским - на английском, сильнее политического союза связывал интересы Англии с Россией и не позволял Лондону совершать враждебных действий {516}. Теперь этот якорь оказался отвязан. Франция, подстрекавшая турок к началу войны, впоследствии оказалась не в силах их остановить. Этим воспользовались другие неприятели России, в частности Пруссия, желавшая возобновить с Петербургом союзный договор 1762 г., заключенный еще при Петре III, и действовавший в первую половину царствования Екатерины П. Князь был уверен, что, войди Берлин в тесные союзнические отношения с Петербургом, он сам свяжет себе руки и не сможет враждебно действовать хотя бы в Польше, чему может поспособствовать и Австрия.

Однако венский кабинет своего главного противника видел именно в Пруссии, а на оказание помощи России в борьбе с Турцией соглашался только, имея ввиду неизбежное ослабление позиций Фридриха-Вильгельма II в центральной Европе, возникающее благодаря союзу Петербурга и Вены. Тройной альянс со включением Пруссии был совершенно не выгоден Австрии. Зато ввязывание России в дополнительную войну, еще и с Пруссией казалось в интересах Вены. Иосиф II всего на всего платил союзнице той же монетой: Екатерина буквально заставила Австрию принять участие в русско-турецком конфликте, теперь «граф Фалькенштейн» своей неуступчивостью помогал вызвать столкновение между Россией и Пруссией. Проавстрийская группировка Воронцова работала в Петербурге именно для реализации этой схемы, всячески подталкивая Екатерину к обострению отношений с «братцем Гу».

Но и сам берлинский двор вовсе не стремился к тому, чтоб хоть сколько-нибудь смягчить свою позицию и сделать ее приемлемой для переговоров. В письме 19 октября Безбородко сообщил Потемкину, что императрица предпочла остановить переговоры о союзе с Польшей и, таким образом, проверить, какое действие на прусского короля произведет податливость Петербурга {517}. Последовало расширение требований Пруссии, в ответ Екатерина предприняла шаги, о которых предупреждала своего корреспондента в письме 19 октября. Узел нового конфликта затягивался все туже.

Князь, как и опасалась императрица, ответил решительным отказом передать значительную часть войск в предполагаемую обсервационную армию. Он указывал, что распыление сил не позволит удержать границу на юге, а начало военных действий сразу против Турции, Швеции и Пруссии гибельно для России. «Сколько мое сердце угнеталось, видя все, чему неминуемо быть долженствовало! Способ был легкой предупредить. Я не забывал о нем напомнить. Бог сам знает, что мое сердце чувствует… Лига сильная: Англия, Пруссия, Голландия, Швеция, Саксония и многие имперские принцы пристанут. Польша нам будет в тягость больше других. Вместо того, чтобы нам заводить новую и не по силам нашим войну, - писал Потемкин 3 ноября, - напрягите все способы сделать мир с турками и устремите Ваш кабинет, чтобы уменьшить неприятелей России. Верьте, [113] что не будет добра там, где нам сломить всех, на нас ополчающихся. Прусский король не такой еще будет диктатор; кто Вам скажет иначе, того почитайте злодеем и Вам, и отечеству» {518}. Колебания императрицы усилились после получения почты 17 октября. «Тревожатся тем, что сделана доверенность к людям, крайне дела наши расстроившим, и что не внимали тому, что его светлость предсказывал». - доносил Гарновский 7 ноября. В то же время Екатерина не могла поступиться достоинством своей державы. «Войны с Пруссией и Англией, кажется, избежать уже нельзя. - продолжает управляющий, - потому что, с одной стороны, короли прусский и английский, приняв на себя вид повелителей вселенной, явным образом мешают нам во многих делах, с другой же, государыня и совета члены… не полагают мщению соразмерных обстоятельствам пределов, и нет между раздраженными частями посредника».

7 ноября императрица просила Потемкина не оставлять ее «среди интриг» и настаивала на его скорейшем приезде в столицу после взятия Очакова {519}. На ту же необходимость указывал и Гарновский, прося поспешить не только «для поправления дел», но и для того, чтоб «царицу нашу, колеблющуюся без подпоры, огорчения с ног не свалили». Огорчения следовали одно за другим. «По письмам графа Штакельберха в Польше худо, - сообщал князь 14 ноября, - чего бы не было, конечно, по моему проекту. Но быть так, теперь нужно всячески утушить предприятие лиги и не допускать до действий. Ежели успеете в сем, то после все будет возможно поправить. Я повторяю как вернейший и преданнейший вам подданный: ускорьте перевернуть, помиритесь с Швециею, употребя короля прусского, чтоб он убедил шведского адресоваться к Вам, притворите мирной и дружественной вид к Пруссии до время» {520}.

Прочитав письма князя о необходимости перемены «политической системы», в силу которой России готовилась противопоставить себя «лиге» в целом, Екатерина проплакала всю ночь {521}, а на утро написала Григорию Александровичу письмо 27 ноября, полное колких выпадов против Фридриха-Вильгельма П. Она обвиняла его в антирусской агитации в Польше. «Сия, чаю, продлится дондеже соизволит вводить свои непобедимые войска в Польшу и добрую часть оной займет. Я же не то, чтоб сему препятствовать, и подумать не смею, чтоб его королевскому прусскому величеству мыслями, словами или делом можно было чем поперечить… Предпишутся мне самые легонькие кондиции, как например: отдача Финляндии, а, может быть, и Лифляндии - Швеции, Белоруссии - Польше, а по Самару реку - туркам, а если сие не приму, то войну иметь могу… Я начинаю думать, что нам всего лучше не иметь никаких союзов нежели переметаться то туды, то сюды, как камыш во время бури. Я к отмщенью не склонна, но провинции за провинцией не отдам. Законы себе предписывать кто даст? Они позабыли себя и с кем дело имеют!… Возьми Очаков и сделай мир с турками, тогда увидишь, как осядутся, как снег на степи после оттепели, да поползут, как вода по отлогим местам» {522}.