Манхэттенское безумие (сборник) - Ли Чайлд

– Извините, – сказал он. – Не знаю, что это на меня нашло. Мне не следовало говорить то, что я сказал.

Мама приняла его извинения и цветы. Когда он ушел, она повернулась ко мне и сказала:

– Ну-ну. Кажется, он не такой уж плохой человек.

– Да ладно тебе, мама. Ты же сама знаешь, что произошло, равно как и я.

– Хозяин поделился с ним некоторыми своими соображениями?

– Конечно, поделился.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Я выбросила из головы все мысли о Милфорде и вернулась к своим тревогам и заботам насчет работы. Мое беспокойство насчет мамы на некоторое время улеглось. Ее здоровье и впрямь стабилизировалось. Депрессия исчезла. Она все время говорила о Диззи и Гиллеспи, о том, какие они замечательные, милые, умные и вообще, наверное, самые лучшие кошки в мире.

А потом я однажды вернулась домой после очередного бесполезного собеседования с возможным работодателем и обнаружил маму в гостиной. Она сидела с Диззи на руках. И я тут же поняла, что что-то не так. Диззи была совершенно неподвижна, а Гиллеспи сидела у ног мамы и жалобно мяукала.

– Мама? – спросила я, кладя ей руку на плечо.

– Она ушла, – сказала мама.

У Диззи была открыта пасть, тельце скрючено. Видимо, умирала она в мучениях.

– Что случилось?

– Не знаю, – мама посмотрела на меня, и в глазах у нее было такое горе, что у меня сердце сжалось. – Только что была совсем здоровая и всем довольная, играла и прыгала вовсю. А потом у нее вдруг начался какой-то припадок. Потом ее начало рвать, и прежде чем я успела что-то сделать, она… вот как сейчас.

Диззи была такая маленькая, что поместилась в коробку из-под обуви.

– Только не выбрасывай ее в мусорный бак, – сказала мама.

– Не буду. Завтра отвезу ее к ветеринару.

– Поедем вместе.

– О’кей.

Но на следующий день, когда я вернулась домой, чтобы забрать маму, она была не в состоянии куда-либо ехать. Она сидела в своей спальне и на этот раз держала в руках Гиллеспи.

Смерть Диззи мама переживала очень тяжело, но гибель Гиллеспи совсем ее доконала. У нее просто было разбито сердце.

Я никак не могла это понять. Две здоровые кошки просто так не умирают. Я спросила у мамы, не хочет ли она, чтобы ветеринар произвел вскрытие, но она сказала – нет.

– Оставь все, как есть.

Я сказала, что так и сделаю, но поступила наоборот. И спросила у врачихи ветеринарной клиники, что произошло.

Она ответила одним словом:

– Стрихнин.

Другими словами, крысиный яд.

Я была поражена. Оказывается, это я во всем виновата! Я все рассказала маме.

– Должно быть, они как-то добрались до этого яда, что я тогда купила… Прости меня. Я-то думала, что хорошо его спрятала. Но надо полагать, недостаточно хорошо.

Я думала, что услышу от нее бранные слова, но мама ничего не сказала. Она просто сидела, вся поглощенная своим горем. Через пару дней мама вернулась к своей привычке сидеть в темноте.

– Два раза такое со мною случилось, – сказала она. – Не хочу, чтобы это случилось снова.

Она не объяснила, что именно имела в виду. Только велела мне убрать все, что имело отношение к кошкам.

– Не думаю, что это хорошая идея, – заметила я. – Даже если Диззи и Гиллеспи умерли, их запах может держать мышей подальше от нашей квартиры, по крайней мере, хотя бы некоторое время.

Но она уже приняла решение.

– Убери все это. Все. А потом вычисти и вымой все квартиру.

Так я и сделала.

Через несколько дней мыши вернулись. Мама еще больше погрузилась в депрессию, и у нее резко поднялось давление.

Доктор забил тревогу.

– Если мы ничего не предпримем… – Он замолчал, но все было и так понятно. – И это может произойти скоро, очень скоро.

Я попробовала уговорить маму взять еще пару кошек, но та не желала об этом слышать.

– Нет, – ответила она и покачала головой. – Больше этого не будет никогда.

Я не знала, что делать, так что обняла ее и прижала к себе.

– Все наладится, все будет о’кей, мама. Все будет о’кей.

Мы несколько секунд просто сидели в ее комнате, прижавшись друг к другу. Потом она что-то тихо сказала.

– Что? – переспросила я.

– Это я виновата, – хриплым шепотом ответила мама. – Я виновата, что они умерли.

– Как это?..

– Это я сделала.

Я замотала головой:

– Не понимаю!

Она не ответила.

Потом до меня дошло. Я в шоке даже рот ладонью прикрыла. Она их убила! Она убила Диззи и Гиллеспи. Я была не в силах этому поверить. Но потом, заглянув ей в глаза, я увидела в них не горе, но виноватое выражение.

– Ты?.. Это ты сделала? Но зачем? Мне казалось, что ты их любишь… Я…

– Сама не знаю, – она покачала головой. – Не знаю, зачем я так сделала… я просто… – Она умоляюще посмотрела на меня. – Я, наверное, просто хотела быть хорошей соседкой…

– Что это должно означать?

Но она ничего не ответила, не могла. Ушла в себя, в свой собственный мир.

– Мама?

Она отвернулась от меня, ломая руки.

– Я… я понимаю, что назад их не вернешь, – сказала она наконец. – Но я все исправлю. Все-все исправлю.

Так она и повторяла эти слова. И ничего мне больше не говорила, только повторяла эти слова.

Мне было больно, и я злилась. И не знала, что теперь предпринять. И как она только могла такое сделать?! Убить двух беззащитных зверьков?! Кошек, которых она любила?! И как она только додумалась до этого, как решилась на такое?! Я уже не могла находиться рядом с нею. Мне нужно было убраться куда-нибудь подальше. Я схватила пальто и сумку, рванула по коридору к двери и выскочила на улицу.

Я бродила несколько часов, думая, что мне теперь делать, как жить дальше. В тот вечер я домой не вернулась. Переночевала у знакомых и все старалась понять и как-то унять свою злость. Как мне хотелось сбежать из этого дома! Но это было невозможно, я оказалась в настоящей ловушке. Я не могла себе позволить снять еще одну квартиру, а она не могла жить одна. Мы были обречены существовать в этой квартире вместе – в этом гнусном запахе, среди плесени и мышей.

Я все хорошенько обдумала. Вот она я – взрослая женщина, и все, о чем я могу думать, это о том, как бы сбежать из дому! С ума, что ли, сошла? Всю ночь я об этом думала. К утру, совершенно измученная, я приняла решение.

Что бы там ни было, она – моя мать, и я ее люблю. И пока она остается жить в этом доме, я останусь с нею.

Поднимаясь по улице в гору от станции подземки, я увидела полицейские машины, вэн «Скорой помощи» и толпу, собравшуюся возле нашего дома. Это с мамой что-то случилось! Я знала, что это с моей мамой случилось несчастье! Она упала, или еще какой-то несчастный случай произошел! А меня рядом не было, и я ничем не могла ей помочь!

Последние несколько ярдов до дома я пробежала бегом и протолкалась к входу. В вестибюле стояла толпа соседей, а копы просили всех их разойтись.

– Пропустите меня! – кричала я. – Я ее дочь! Ее дочь!

Коп странным взглядом посмотрел на меня и спросил, в какой квартире я живу.

– В двадцать четвертой.

– Ну, это не там. – Он ткнул большим пальцем себе за плечо, и только тогда я заметила то, что должна была заметить с самого начала, если б не впала в такую панику.

Дверь квартиры Милфорда была распахнута настежь. Оттуда вышел фельдшер, стягивая на ходу с рук резиновые перчатки. Он что-то сказал одному из копов. Я не умею читать по губам, да это было и не нужно. Все сообщило мне выражение его лица.

– Что случилось? – спросила я у копа.

– Вы его знаете?

– Вроде того. Я хочу сказать – да, знаю. Он мой сосед. – Я оглянулась назад, на распахнутую дверь. Оттуда как раз выносили тело Милфорда, на носилках, засунутое в пластиковый мешок.

Я не верила своим глазам. Милфорд умер?!

– Что случилось? – снова спросила я.

– Мы пока не знаем. Вот что, давайте-ка я запишу, как вас зовут и номер вашей квартиры – на тот случай, если нам понадобится расспросить соседей.

– Конечно, – ответила я и дала ему все сведения. – А теперь мне, правда, нужно подняться к себе. У меня там мама, одна. Она старенькая, ей требуется помощь… И я…

– О’кей. Валяйте. Только идите прямо к себе.

– Хорошо.

Потом я вспомнила, что сразу, как только вошла, ощутила в нашей квартире какую-то странную пустоту, ужасную, предательскую неподвижность. Но в тот момент все, о чем я могла думать, было стремление немедленно поделиться новостью о смерти Милфорда.

– Мама! Эй, мама!

Ответа не было. Я заглянула в ее спальню, которая располагалась рядом с входной дверью, не увидела ее там и понеслась по коридору, продолжая ее звать. Дверь в ванную была открыта. Но ее и там не было. И в кухне тоже.

Она сидела в гостиной, вот где, сидела в своем кресле-качалке. Глаза у нее были закрыты, словно она заснула, а к груди она слабыми руками прижимала фотографию.

– Мама?

Ответа не последовало.

– Мама?!

В тот вечер, как только ее увезли, я просто упала на диван, не в силах даже думать. Не в силах заплакать. Все, о чем я могла думать, это о том, что она умерла в одиночестве. Несмотря на все мои усилия, все мои обещания оставаться с нею, в конце концов я все же бросила ее умирать в одиночестве. И еще я все время видела ее перед своими глазами, как она прижимает к груди эту фотографию, снимок ее самой в этом кресле-качалке, улыбающейся и держащей в руках двух толстеньких кошек, Диззи и Гиллеспи, под каждой рукой. Я много раз ее фотографировала, и кошек тоже снимала, но никогда – всех их вместе.